Алексей: Мы должны поговорить о том, каким образом, где и какие деньги можно получить, чтобы заниматься инновационной деятельностью. В принципе, было названо абсолютно правильно всё. Существуют: “добрый богатый дядюшка”. “Меценат” – другой термин был предложен. Источник не очень надежный, потому что не у всех есть богатый дядюшка, не у всех он добрый. Поэтому этот вопрос как бы можно рассматривать, но вне рамок нашей сегодняшней встречи.

Существуют банки. Для того, чтобы работать с банками, существуют несколько проблем, несколько особенностей. Для шестикурсников и выпускников университетов – у них будет, по крайней мере, две сложности серьезных, чтобы получить деньги в банке. Первая сложность – это то, что у них нет никаких залоговых активов, и вряд ли какой-то банк пойдет на такой риск. И вторая сложность: даже если у них откуда-то и есть – скажем, родительский дом или квартира; они готовы все это заложить, то обычно сроки кредитования в настоящий момент… по крайней мере в Российской Федерации, они достаточно велики для того, чтобы можно было создать бизнес, для того, чтобы можно этот бизнес сделать устойчивым, чтобы этот бизнес заработал и смог отдавать проценты и погашать банковские кредиты. Но, тем не менее, если говорить об этом источнике, то здесь следующее. Обычно банки вкладывают деньги в акционерный капитал. Обычно, это не обычно, а всегда, необходимо обеспечение кредита. Значит, сроки в наших условиях – они, к сожалению, невелики. В последнее время становятся немного больше, но обычно ограничиваются одним годом в российских условиях. Необходимо оплатить их финансовые услуги. То есть вы все прекрасно понимаете, что банки не дают деньги просто так, они хотят получить определенный процент, и этот процент, опять-таки в наших условиях, хоть и снижается постоянно, но для молодых компаний достаточно обременителен, потому что составляет одиннадцать, двенадцать там процентов…

Голос: Двадцать.

Алексей: Типа того, что Андрей Александрович представляет, ну, восемнадцать процентов. Они уже даже двадцать не берут. Ну вот, восемнадцать процентов годовых. Все равно дорого.

Значит, степень риска. Ну, она относительно невелика, потому что у него есть какие-то залоговые ценности для определения успеха этого бизнеса. Ну, есть, по крайней мере, чем компенсировать.

Обычно банки не участвуют в управлении компанией, хотя у нас есть банки, которые все больше и больше смотрят на то, что за компания, как работает. Пытаются давать определенные советы, что правильно. Для предпринимателя получения банковского кредита ни в коем случае не ведет к потере контроля над компанией. Это для предпринимателей плюс, бесспорно. Добавленные ценности или активы, привнесенные, если это банковский кредит, они невелики или отсутствуют… Да, сроки принятия решения сейчас достаточно небольшие. Если залоговые ценности очевидны в течение одного-трех месяцев, я писал; но реально происходит быстрее, и тогда за неделю предприниматель решить может. Это, бесспорно, плюс, потому что в этом отношении банки, несомненно, независимее, чем остальные структуры.

Мы не будем рассматривать материнские компании, которые финансируют своих “дочек”, потому что здесь дух предпринимательства произрастает как бы сверху, а не снизу. Будем рассматривать, если это происходит снизу, материнскую компанию как стратегического инвестора, как стратегического партнера. Это может произойти и с самого начала, и на более поздних стадиях развития компании… Появляется какая-то структура; ну, скажем, финансово-промышленная группа, или еще кто-то, которая видит, что в стратегический план этой корпорации эта небольшая структура входит и восполняет какой-то психологический разрыв, сырьевой разрыв или еще какой-то разрыв. И для того, чтобы в целом бизнес был устойчив, стратегическому партнеру необходимо эту компанию купить и замкнуть весь свой цикл: производственный или какой-то другой… Дверь закройте, пожалуйста, потому что там гремят… Спасибо большое.

Значит, что такое стратегический инвестор для компании? Это, прежде всего, участие в акционерном капитале. Причем это участие в акционерном капитале серьезное. Я не знаю стратегического инвестора, который не хотел бы иметь, по крайней мере, контрольного пакета акций. Отсюда – обратная сторона медали: для предпринимателей, которые начинают свой бизнес, – потеря контроля над своим бизнесом. С другой стороны, не надо платить за кредиты. Это как бы хорошо для предпринимателей. И для компании хорошо. Потому что, в какой-то степени, не надо отвлекать какие-то средства, равные стоимости финансовой услуги, из бизнеса. Это хорошо. Сроки? Сроки – это вечность, до тех пор, пока не появится новый стратегический инвестор, который будет поглощать или реструктуризировать каким-то образом всю эту цепочку, либо – пока не разорится этот самый стратегический партнер. Оплата финансовых услуг, как я говорил, не нужна. Степень риска относительно больше по той простой причине, что стратегический инвестор, войдя в акционерный капитал, он рискует теми деньгами, которые принес в бизнес. С другой стороны, она относительно невелика. Больше, чем банк, но меньше, чем венчурное инвестирование, потому стратегический инвестор – это финансово достаточно мощная и устойчивая во всех отношениях структура. И, если даже какие-то проблемы у этой молодой компании и возникают, то стратегический инвестор может их решить, выделив дополнительные деньги, или какие-то другие управленческие решения. Для стратегического инвестора, если решение уже принято и оно обоснованно, риск относительно невелик, потому что, опять-таки, это “дочка” приобретает, которая получает деньги для своего развития. Ну, это очень небольшой процент от активных оборотных структур.

Участие в управлении. Участие в управлении – стопроцентное. Практически, эта небольшая компания – она отказывается от собственной политики, она отказывается от принятия каких-либо важных решений, и очень часто те предприниматели, которые предложили этот бизнес, они, если не становятся наемными работниками, то они становятся акционерами с очень небольшой долей своего личного интереса в этой компании… Это важно просто понимать, потому что люди разные. У них разные амбиции, они по-разному относятся к тому предприятию, которое они когда-то создали. Одни готовы отдать контрольный пакет за деньги, а другие к этому как бы не готовы. Добавленная стоимость очень велика. Самая, пожалуй, большая из всех финансовых институтов, которые участвуют в этом предприятии. Иметь такой вариант… я бы не назвал его промежуточным, потому что он не промежуточный…

Андрей: Одна добавка по поводу стратегического инвестора. Во-первых, стратегический инвестор – это не только финансирование и не столько финансирование. Для стратегического инвестора финансирование малой компании – это в каком-то виде вид маркетинга. Если он хочет провести активный маркетинг, то это – одна из форм, когда ты вкладываешь деньги в небольшую компанию, которая изучает для тебя новый рынок. И это маркетинг может кончиться тем, что это бизнес будет просто закрыт. Это добавление к тому, что сказал Алексей. Ты не можешь… потому что, к сожалению, ты своим бизнесом уже не распоряжаешься. Психологически это иногда может быть страшно и обидно. Все сделал правильно, а тебя закрыли не потому, что ты не успешен, а потому, что ты, может быть, слишком успешен.

Алексей: Да, это добавление Андрея очень важное, потому что таких случаев достаточно много как бы в истории бизнеса. Ну, скажем, один из примеров, когда были большие проблемы… вот сейчас они как-то начинают разрешаться… по записям. Я – небольшой специалист по этим записям, но когда сейчас CD-ROMы меняются на какие-то другие носители, которые компактнее, все это быстрее, чище звук и все лучше… они психологически решены пять-семь лет назад, а выйти они не могут на рынок по той причине, что, если они выйдут, всякие там CD-ROMы будут неинтересны для потребления, и все крупные компании, которые сейчас держат эти рынки, всячески стараются притормозить научно-технический прогресс…

Андрей: … И не дать стратегическим партнерам новых технологий.

Алексей: Да, совершенно верно. Поэтому в некоторых случаях венчурный капитал – это для предпринимателя некий компромисс между кредитами банка, которые по каким-то причинам не всем подходят, и стратегическим партнерством.

С другой стороны, венчурный капитал с точки зрения развития компании в целом – это совсем не промежуточный вариант между банком и стратегическим партнерством. Это совершенно новый инструмент. Значит, в чем он заключается, какие его особенности. Сначала по глобальным признакам. Это акционерный капитал, но он имеет в подавляющем большинстве случаев, не контрольный пакет акций. Это важно понимать. Для компании обычно это ничего не стоит. Я имею в виду, компания не несет финансовых расходов по обеспечению тех средств, которые получены от венчурного капитала. Венчурный инвестор находится в компании, работает в компании до своего выхода ограниченное количество времени. Обычно это пять-семь лет. Почему? Потому что домкнот для венчурного капиталиста – это тот самый, счастливый момент выхода из компании, когда, купив акции по одной цене, он через три-семь лет продает их по другой цене. И, естественно, когда инвестирует, надеется продать эти акции за более высокую цену. Если говорить о существе этого бизнеса, он заключается в том, что венчурный капиталист предлагает финансовые ресурсы компании с тем, чтобы эта компания развивалась, росла, тем самым увеличивала свою капитализацию, тем самым увеличивала стоимость тех активов и тех акций, которые венчурный инвестор в какое-то время приобрел. И на каком-то этапе принимается решение о необходимости продать эти акции. Как это делается, кому продается – мы об этом будем позже говорить. Но сейчас важно понять, что венчурный капитал – это та структура, которая может заработать деньги при единственном условии: при успешном росте компании. И других альтернатив у венчурного капиталиста нет. В этом отношении интересы предпринимателей и венчурных капиталистов совпадают, хотя там существует огромное количество противоречий. Об этом мы тоже поговорим позже. Но самое главное и самый главный интерес, почему в итоге эти сделки происходят и почему этот тип финансирования работает – это потому, что коренные интересы у венчурного капиталиста и у предпринимателя, который решил создать свою компанию и ее создает, совпадают; это – рост и развитие компании.

Значит, из отрицательных вещей, венчурные капиталисты – они обычно раздумчивы. Они обычно решения быстро не принимают. И в том случае, когда деньги нужны быстро, к венчурным капиталистам я обращаться не рекомендую.

Если подвести некоторые итоги тому, что я сказал, то особенности венчурного инвестирования заключаются в тех положениях, которые здесь написаны. С одной стороны, существует большой риск, потому что деньги, предложенные компанией, ничем не обеспечены. С другой стороны, есть определенная возможность управлять процессом развития компании, хотя неполным, так как венчурный капиталист является акционером компании. Но он, подчеркиваю… обычно у венчурного капиталиста нет контрольного пакета. Тем не менее, влияние на управление существует. И третья особенность, которая важна и которую тоже надо понимать, и которая сейчас терминологически по-разному используется и по-разному трактуется… Я бы хотел, чтобы вы понимали, что венчурный капиталист – это не человек, который желает рисковать ради самого риска. Там нет такого желания. Он бы с удовольствием зарабатывал свои тридцать там… сорок процентов годовых, не рискуя. У него, у бедняги, нет другого выхода, как пойти на определенный риск. Поэтому он рискует чуть больше, чем другие, потому что он не хочет зарабатывать только банковские проценты. Он хочет зарабатывать больше.

Андрей: Деньги – это превращенная форма риска.

Алексей: Совершенно верно. Поэтому особенности любой компании по управлению венчурным капиталом и ее успешность определяются двумя обстоятельствами. Первое обстоятельство – это выбор проектов, в которых есть возможность сминимизировать риски. Поэтому, когда венчурный капитал называют рискованным, рисковым капиталом, я обычно встаю, чтобы сделать ремарки: это неправильно. Потому что это создает у людей впечатление, что это те капиталисты, немного сумасшедшие, которые ради искусства готовы рисковать. Их задача – сминимизировать эти риски при том, чтобы добиться максимальной отдачи на вложенный капитал. Поэтому, когда речь идет о венчурном инвестировании, я бы предпочел, чтобы его называли либо прямым инвестированием, либо оставить английское слово – venture. Но ни в коем случае не рискованным, не рисковым, потому что, на мой взгляд, эти слова неправильны.

Голос: Вам не кажется, что еще больший риск – вложение денег?

Алексей: Мне так кажется. Но самое главное – хорошо бы оставаться на уровне понимания, что деньги, которые вложены, они не безграничны. И, если они проиграны, то говорить на каком-то этапе о доходах бессмысленно. Придется говорить о расходах и о потерях.

Голос: Может, вы имеете в виду механизм, который находит какую-то разумную степень соотношения между рисковым положением и прибылью, которую собираются от этого получить?

Алексей: Именно это я и пытался подчеркнуть. Если мне этого не удалось – извините.

Андрей: Можно, я еще одну вещь добавлю? Есть вторая сторона венчурного финансирования, психологическая сторона. Венчурное финансирование – это партнерство. В отличие от стратегического партнерства, в котором, несмотря на название, интересы партнеров будут противоречить друг другу, тут это партнеры, которые, каждый, внося свое, различное, в общее дело, тем не менее, повязаны насмерть и должны добиться единого результата. На самом деле, с точки зрения… видимо, Алексей еще будет об этом говорить… на самом деле, для России это крайне важно, потому что венчурный подход, венчурное финансирование – оно меняет психологию инвертирования. В банковском бизнесе тот, кто дает деньги, и тот, кто их получает, они всегда друг друга как бы не любят, потому что они исходно противоречат, они каждый добивается своего. Венчурное финансирование, если они договорились, они вместе. До того момента, когда не будет принято решение разойтись и продать свою долю. А может, они продадут всю компанию вместе. Вот эта психология партнерства, причем не партнерства одинаковых людей, а людей разных; партнерство, в котором одни принесли деньги, заработанные деньги или найденные где-то деньги, а вторые принесли свои знания, умение и объединили все это вместе, причем, объединили таким образом, что это уже не разъединяется… тут нет никаких залогов друг другу. Это очень важный момент, психологический момент. Почему это – очень новый для России, даже сейчас, институт? Потому что психология другая. Непривычная и неиспользуемая ранее.

Алексей: Но, тем не менее, несмотря на красивые и правильные слова Андрея Александровича, в принципе, венчурные фонды очень просты. Это – “купить дешево и продать дорого”. То есть, в итоге как бы вся философия этого процесса проста. Ты должен иметь возможность купить акции компании за иск и продать за игрек, и дельта между игрек и икс существенна.

Андрей: Не говоря о том, что было между этим.

Алексей: Пока нет.

Андрей: Нет, я говорю о том, что между этими процессами.

Алексей: То, что между этими процессами происходит, – мы еще вернемся к этому. Тем не менее, принцип очень простой: это принцип любого рынка. Поехал в Алжир, купил там, я не знаю, фрукты, отвез в Магадан, там их продал, и, если дорога не съела все деньги, и фрукты не испортились, ты заработал большую маржу. Ничего отличного от этого в венчурной индустрии нет. То есть, задача: купить дешево и продать дорого.

Голос: То есть, спекуляция?

Алексей: Вот сейчас мы попытаемся ответить на этот вопрос, спекуляция ли это или не спекуляция. Что такое спекуляция – это я тоже не очень понимаю, но тем не менее…

Голос: Существует спекуляция на каком-то рынке…

Алексей: Ну вот, между этим процессом, когда ты дешево купил и дорого продал, необходимо сделать ряд шагов. Эти шаги, которые делаются, они растягиваются на несколько лет. Обычно. Поэтому, если определять спекуляцию как “продал дороже, чем купил”, так это, конечно, спекуляция. Но при этом я знаю, плохо ли это или хорошо. С этой точки зрения у меня нет ответа. Потому что, когда биржевые игроки, перепрыгивая с акций одних на другие, зарабатывают деньги своим инвесторам, плохо это или хорошо? Я не знаю, стоит ли привносить какой-то негативный смысл в слово “спекуляция”… Но для того, чтобы дешево купить и дорого продать, необходимо сделать несколько шагов, необходимых совершенно.

Во-первых, необходимо собрать фонд, потому что, в том случае, если нет средств, то даже дешево ничего не купишь. Потому что этих средств нет. Для того, чтобы собрать фонд, существует несколько механизмов. Они немного разные, но сейчас я буду говорить о классическом, который используется с небольшими вариациями, он используется везде. Понятно, что степень риска при венчурных вложениях – она есть, и чем она определяется – мы уже говорили. Поэтому юридически оформить эту степень риска нужно правильно. Для того, что правильно оформить степень риска, существует ряд механизмов. Обычно венчурный фонд создается в виде… в такой юридической форме, как Limited Partnership. Значит, это вот такая “зверюшка”, которая отличается от других тем, что, с одной стороны, ей позволено инвестировать чужие деньги, а с другой стороны, те, кто вложил в эту “зверюшку”, не отвечают всеми своими активами. Что это значит? Это значит, что обычно “шляпа с бабочкой” – это главный игрок, который берет на себя ответственность и который инициирует создание фонда. Он обычно называется General Partner. И потом вот этот самый General Partner приглашает других потенциальных инвесторов, которые несут название Limited Partners. В чем их отличие? Их отличие в том, что, если Limited Partners отвечают в случае неуспеха фонда только теми активами, которые они вложили в фонд, то General Partner отвечает в случае неуспеха или банкротства фонда не только теми активами, которые они в фонд вложили, но и всеми своими активами. То есть, вы понимаете степень ответственности. Но для этого есть, опять-таки, небольшой трюк, который обычно используется. Обычно General Partner – это юридическое лицо, которое имеет ограниченный уставной капитал. И никогда General Partner не будет корпорацией, банком, частным лицом и так далее, потому что это чересчур…

Голос: Это как-то на наше законодательство накладывается?

Алексей: Нет. Я сейчас говорю не о нашем законодательстве, а о мировой практике. К нашему законодательству мы вернемся, когда будет говорить о ситуации в России. Когда мы будем говорить о ситуации в России, мы должны будем понять, как это работает…

Значит, дальше, когда фонд создан, обычно создается несколько структур, которые управляют этими деньгами. Значит, есть управляющая компания, которой поручено инвесторами фонда… не принимать решения, а делать предложения по использованию этих денег. Значит, обычно, для того, чтобы эта управляющая компания могла себя обеспечивать и текущую деятельность обеспечивать, существует понятие Management Fee – то есть порядка двух-трех процентов в год от суммы, которая в фонде собрана, выплачивается управляющей компании для того, чтобы оплачивать сделки, контролировать компании и вести свою повседневную деятельность.

Решение по подготовленным сделкам принимает Инвестиционный комитет, куда обычно входят основные инвесторы, наиболее крупные инвесторы, и только за ними окончательное решение по той или иной сделке. Только они могут принять такое решение. Управляющая компания таких решений принимать не может.

И обычно создается Консультационный совет, который не имеет административной власти, но мнение которого абсолютно непререкаемо и авторитетно как для Инвестиционного комитета, так и для управляющей компании. Эти люди могут быть связаны с фондом или не связаны с фондом, могут иметь отношение к венчурной индустрии или могут не иметь отношения к венчурной индустрии. Но обычно это – очень авторитетные, порядочные и очень знающие в той или иной области люди. Хотя административной власти нет.

Дальше происходит процесс как бы работы. Его всегда пытаются сравнивать как период ухаживания и брака. Потому что это близкие на самом деле процессы. И эти процессы многое объясняют из того, о чем говорил Андрей. До тех пор, пока компания и венчурный капиталист не поймут, что они в состоянии построить на много лет вперед партнерство, до тех пор, пока компания и венчурный инвестор не поймут, что они дополняют друг друга и могут своим альянсом укрепить нарождающееся “дитя” в виде компании, до тех пор им делать нечего. Этим объясняется вот тот психологический статус, который должен быть между венчурным инвестором и компаниями-предпринимателями. И этим определяется довольно длительный срок принятия решений. Потому что, получив какие-то финансовые отчеты, посмотрев компанию, все равно, принять быстро решение: производить или не производить инвестицию не очень разумно по той простой причине, что ты не знаешь, сможешь ли ты по-хорошему работать с этими людьми много лет или нет. Когда у опытных венчурных капиталистов спрашивают: “А вот как вы относитесь к той или иной компании? Считаете ли вы, что сделали удачную инвестицию или неудачную инвестицию?”, – многие… это уже такой шуткой стало, заезженной… многие отвечают: “Если мне с этим человек, с предпринимателем, приятно каждый день пообедать вместе и делать это пять, а то и десять лет, то тогда эта инвестиция удачна”. Поэтому этот аспект очень важен. Но, тем не менее, когда эти “браки” состоялись, появляются какие-то там “детишки”. Это компании, некоторые из них растут, а некоторые, к сожалению, не растут. Погибают, разоряются, потому что это жизнь. Если говорить о нормальном статистическом соотношении успехов и неуспехов то на десять компаний проинвестированных, ну, если произошло три-четыре разорения, то это не трагедия. Хотя это тоже опасно; лучше два-три. Если три-четыре компании не выросли или выросли совсем чуть-чуть, это не страшно. Самое страшное, если из этих десяти компаний одна-две не стали действительно успешными… Вот, если это ответ на вопрос о спекуляции в негативном смысле, то, наверное, кроме удачливости, здесь необходим большой, кропотливый многолетний труд, чтобы добиться результатов.

Ну, и в итоге, когда двадцать или тридцать процентов компаний, в которые были проинвестированы деньги, удается продать, то эти две-три компании из десяти – они обычно покрывают все затраты и дают существенную прибыль. Под существенной прибылью понимается… ну, скажем, сейчас по инновационным компаниям это около 27–28% “а-эр-ар” ну, это верхний предел, это верхняя четверть. Сейчас все фонды разбиты на четыре четверти по успешности. Это как бы статистика, которую использует Европейская Ассоциация венчурного инвестирования. И, что касается молодых компаний в области “хай-тека” и фондов, которые работают с этими компаниями, то хороший показатель – это 27–30% годовых. По всему фонду, естественно; с учетом того, что фонд что-то на себя тратит, что у него что-то там разорилось и еще что-то. Но, тем не менее, если десять миллионов фонд, то успешный через десять лет вернет… двадцать семь в десятой степени умножьте на десять… ну, сто миллионов он получит. Я так предполагаю.

Ну, а дальше происходит самое приятное. Восемьдесят процентов поступают инвесторам, двадцать – в качестве вознаграждения – управляющей компании. Значит, здесь структура взаимоотношений инвесторов, управляющей компании и инвестируемой компании достаточно хорошо, на мой взгляд, продумана, и баланс интересов серьезно соблюден. Но есть, здесь ни управляющей компании нет смысла лукавить каким-то образом перед инвесторами, ни инвестируемой компании нет смысла лукавить перед управляющей компанией. В связи с такой структурой и таким подходом, особенно нервничать инвесторам, что управляющая компания поведет себя каким-то образом неблагородно, в общем-то, больших оснований нет.

Голос: Какие особенности работы не с инвестиционной компанией, а с индивидуальными изобретателями?

Андрей: Специфика есть. С ними не надо работать.

Я могу сказать. Об этом мы в большей степени будем говорить завтра. Мы занимаемся прединвестиционной работой с компаниями. Это работа на самом раннем уровне. Работа с проектами, работа с компаниями. После нас компании идут в венчурные фонды, идут в банки. Наш опыт… мы работали со всеми, начиная от крупных государственных предприятий, Академии наук, малые предприятия и индивидуалы. Я могу сказать: через нас прошло порядка тысячи проектов. Ни одного успеха с индивидуальными изобретателями или индивидуалами у нас не было. Хотя предложений таких было довольно много. Вариантов было два: либо эти индивидуалы в достаточно короткое время создавали компанию, правильным образом ее структурировали, и через какое-то время речь уже шла о нормальном юридическом лице. Либо они оставались непонятыми гениями, но работать с ними… если человек неспособен создать юридическое лицо, то работать с ним в принципе невозможно.

С Алексеем мы вместе обсуждали… Я вообще не знаю ни одного успешного случая, когда пришел человек, принес какую-то выдающуюся идею… Причем не только у нас, вообще не знаю.

Алексей: Я сейчас завершу то, о чем здесь Андрей Александрович говорил… Здесь нет объекта деятельности. В кого я буду вкладывать деньги? В гениальную голову? И получу тридцать процентов оттуда? Как я могу работать с индивидуалом? Вот пришел с какой-то гениальной идеей. Так. Тридцать процентов чего я куплю?

Голос: Хорошо, если в качестве этого индивидуала выступает какое-то не созданное, не ассоциированное юридическое лицо. Группа ученых. Они работают…

Алексей: Так проблема-то в том, что я могу купить долю в компании. Я не могу купить долю в каком-то организованном коллективе. Мне потом продать надо. Что я продам? Нет, речь может идти о стадии, когда венчурный капиталист заинтересован вложить свои деньги в компанию. В любом случае, наличие компании – это обязательное условие.

Другое дело, если рассматривать компанию как некий живой организм, если рассматривать стадии инвестирования и формы инвестирования как нечто, имеющую специфику при разных стадиях развития компании, то они тогда определены давно: теоретически и прочее. Это то, что называется Seat Capital. Это те деньги, которые предоставляются той самой группе ученых для того, чтобы они создали компанию, чтобы они сделали самые первые шаги. Потом есть там Start-Up. Это компания, которая уже создана. У нее еще нет… у нее еще много чего нет, может быть, даже нет образца изделия. Но, тем не менее, это уже компания, они работают на коммерческих началах. Они получили деньги от инвестора, пускай небольшие

Дальше начинается стадия Early Stage, когда компания уже сделала маркетинговую пробную партию… Все эти деления, конечно, достаточно условные. Но, тем не менее, Early Stage-компания имеет первую партию каких-то там изделий: пару приборов или пять приборов. Когда они могут предложить эти приборы для рынка, и рынок уже отметил, где недостатки в приборе, там еще чего-то, почему надо переделать. Скажем, красный цвет на черный, белый на зеленый и так далее, потому что так людям удобнее

Дальше идет стадия Development… Так вот, если взять весь инвестиционный потенциал Европы… за Штаты говорить не берусь, там немножко другое соотношение… то вот эти все стадии, начальные, по количеству инвестиций… ну, я думаю, Андрюша, пять процентов?

Андрей: Ты по количеству или по сумме?

Алексей: По сумме.

Андрей: По сумме – пять. По количеству – больше.

Алексей: Вот по сумме это пять процентов всех денег идет из венчурного капитала… это ранняя стадия… а по количеству инвестиций это может быть двадцать процентов. Это говорит о том, что эти инвестиции – очень-очень маленькие и в среднем – в четыре раза меньше, чем средний размер обычной инвестиции.

Обычно венчурные инвесторы любят вкладывать деньги вот сюда – в то, что называется Development. Когда компания имеет оборот, там, скажем, три миллиона долларов в год. Здесь они уже как коршуны слетаются и начинают все смотреть, изучать. Они видят: команда сплотилась, команда доказала, что она может работать. Команда почувствовала “вкус крови”, амбиции появились у этой команды. Они говорят: “Нам бы пару миллионов, и мы завоюем весь мир”. Венчурный инвестор не даст им пары миллионов: “Ну ладно, полтора, и разойдемся друзьями”.

Андрей: Сойдемся друзьями.

Алексей: Да, сойдемся друзьями.

Ну, есть еще две формы, раз уж мы заговорили, чтобы закончить об этом… Две формы, которые приняты, в основном, в Великобритании и странах Бенилюкса. Это Management-by-in и Management-by up. Это такие формы, такие стадии развития компании, когда компания либо принадлежит семье какой-то… Это уже крупная, устоявшаяся, нормальная компания, которая принадлежит какой-то семье. Скажем, Петрову. А Петрову, в силу того, что дедушка его был умный, папа-Петров – ничего, а вот внук-Петров… больше конными заводами интересуется или симпатичными девушками… он уже относится к этой компании неважно. Он нанимает управленцев. Они работают и понимают: если они станут не только управленцами, но и хозяевами, тогда они смогут этот бизнес серьезно раскрутить и придать ему новое дыхание. И вот тогда эти управленцы приходят к венчурному капиталисту и говорят: “Вот там Петров есть такой… Дедушка хороший, папа ничего, но внук, блин, – просто сил никаких. Дайте нам денег, мы у него компанию выкупим, но и поставим вас в долю за то, что дали денег”. Это выкуп за счет помещенных средств…

Тем не менее, возвращаемся вот к этой картинке… Мы договорились, что нам в развитии фонда нужно пройти через несколько стадий… Первая стадия – это создание фонда. Вторая стадия… это не стадия, я не совсем верно говорю. Это… если угодно, виды деятельности управляющей компании. Значит, сначала нужно собрать фонд. Потом надо создать то, что называется Deal Flow. Они не хронологичны, они могут быть перепутаны. Я говорю о том, какие виды деятельности осуществляет управляющая компания. Собирает деньги, создает Deal Flow. Deal Flow – это что? Создание предпосылок, чтобы компании, заинтересованные в венчурном капитале, узнали о его доступности, правилах работы, и пришли бы, подготовив бизнес-план.

До инвестиций нужно очень внимательно изучить те компании, которые предлагаются к инвестированию. После принятия решения необходимо поработать с компанией, поучаствовать в управлении этой компанией. Ну, и потом необходимо выйти из этой компании, заработав большое количество денег. Каждый из этих видов деятельности имеет свою специфику. Если мы говорим о сборе средств в фонд, то нужно понимать, что есть достаточно традиционные источники. Сейчас я говорю не о России. Сейчас я говорю о бизнесе. И относительно источников денег, есть, опять-таки, различие между Соединенными Штатами и европейской традиционной практикой… Я говорю, в основном, о европейской традиции, потому что это к нам немножко поближе.

Основные источники средств в венчурные фонды – это банки. Это двадцать шесть процентов, или около того. Это страховые компании, тоже где-то там двадцать четыре процента или что-то около того. Несколько меньше – пенсионные фонды, хотя пенсионные фонды – это основной источник для венчурного бизнеса. Это корпоративные клиенты, не клиенты, а корпоративные инвесторы. И – небольшое количество частных лиц. Значит, если кто-то хочет собрать деньги и собрать венчурный фонд, то он должен иметь в виду, что ему необходимо иметь определенную политику, понятную банкам, пенсионным фондам, страховым компаниям, чтобы он мог внятно изложить, почему именно ему и почему эти структуры должны дать деньги. Теоретически инвестором венчурного фонда может быть инвестор, который отличается от других тремя позициями. Первая позиция: у этого инвестора должны быть “длинные” деньги. Потому что понятно, взяв обязательство вложить в венчурный фонд, это обязательство, как вот тут нарисовано, на десять-двенадцать лет. То есть, инвестор, который принимает решение вложить деньги в венчурный фонд, он должен понимать, что они вернутся к нему быстрее, чем за десять-двенадцать лет. Именно потому это банки, пенсионные фонды и страховые компании. Потому что обычно у этих структур есть “длинные” деньги.

Второй аспект, почему эти инвесторы хотят инвестировать именно в венчурные фонды, заключается в том, что те инвестиции, которые уже венчурные фонды делают, они в меньшей степени зависят от состояния публичного рынка. То есть те активы, которые приобретают через венчурные фонды эти самые инвесторы, они меньше зависят от колебаний биржевых котировок в Юго-Восточной Азии, Соединенных Штатах, Европе… Вот Андрюша подсказывает: меньше зависят от спекуляций. То есть, компании, которые в венчурный фонд вкладывают, они частные компании, они котируются, по крайней мере, на первом этапе своей жизни. Что бы ни происходило на бирже, состояние этих компаний зависит от происходящего на бирже существенно меньше. Поэтому для инвесторов, если угодно, это – разложение рисков по разным портфелям. В одном случае они вкладывают какие-то деньги свои… они, конечно, вкладывают в биржевую игру, какие-то деньги они вкладывают еще во что-то, скажем, в недвижимость, и какие-то деньги они вкладывают в частный сектор предпринимательства. И вот как раз венчурный фонд – это есть тот самый механизм вложения денег в частный сектор, не зависящий от бирж. По крайней мере, на первом этапе.

Третья особенность, конечно, – это жадность. Понятно, что в течение десяти-двенадцати лет 27–30% годовых, если брать устойчивые экономики, а не то, что происходило в России… Поэтому не говорите мне: “А вот у нас на ГКО там зарабатывали”. 27–30%, а, если фонды удачные, то и сорок, и пятьдесят процентов годовых – для инвесторов это неплохой кусок, согласитесь. Они должны быть жадными.

Вот как бы три аспекта, на которые, в случае, если вы захотите создавать свои фонды, вы должны обращать внимание в разговоре с потенциальным инвестором.

То, что касается Gin-Flow. Старые фонды живут, обычно, старыми запасами и предпринимать особенно какие-то усилия не предпринимают. Они известны, и к ним приходят. В том случае, если эта деятельность только начинается, то… есть ряд точек… Здесь я могу говорить только про Россию, потому что мы создавали Gin-Flow в России. И одна из очень важных точек… опять-таки, Андрей Александрович завтра будет говорить… это та система технопарков, которая была создана у нас в стране; та система выставок технического творчества… не молодежи, а творчества… которые там создаются. Первый был опыт, в этом году будет второй опыт – это венчурные ярмарки, куда приезжают компании и рассказывают о своих успехах, но не в производственном плане, а, самое главное – они рассматривают, позиционируют себя не как производители товаров, а как товар. Когда они приезжают с бизнес-планами, то говорят: “Мы – товар, нас купите”.

Дальше, когда этот процесс создан, и когда компании уже идут…

…Что касается Management Head Zone – я много раз задавал вопрос нашим руководителям, особенно людям из Adviser Board. Этим венчурным капиталистам: “А скажите, в чем смысл Management Head Zone? В чем суть этой работы?” И всегда получал один и тот же ответ. Они пожимали плечами: “Надо просто быть директором этой компании”. То есть, речь идет о том, что руководители, сотрудники фонда… да, не исполнительным директором, конечно, не исполнительным директором, но директором, который… Сейчас, сейчас, я немножко сбился. Ты меня сбил с пафоса… То есть они говорят: “Нужно быть директором”. А это значит, что должен иметь в виду стратегическое планирование. При стратегическом планировании ни в коем случае не должен забывать, что, если ты смотришь только на пять лет вперед, то завтра у тебя могут начаться неприятности. И в то же самое время, если говорить про наши реалии, то ты не должен забывать, что у нас есть недостаток денег, что есть… теперь, слава Богу, меньше… какой-то криминалитет, что у нас есть какие-то там налоговые инспекции, полиции и так далее. То есть, практически, инвестиционный менеджер, который работает в фонде, он должен держать все связи компании… ну, в общем-то, их чувствовать хорошо, и быть близок к компании. Он должен общаться с этой компанией, ну, по крайней мере, лично пару раз в неделю. А по телефону, наверное, каждый день. То есть он должен абсолютно плотно и неотступно следовать за всеми действиями, которые предпринимает компания и ее менеджмент, и понимать, что происходит. Он должен понимать, что происходит внутри коллектива. Он должен чувствовать, когда назревает конфликт между акционерами в этой компании. Другими, малыми, потому что тоже происходит. То есть, он должен абсолютно, на восемьдесят процентов, быть поглощен по своему времени, по трудоотдаче, жить интересами этой компании. Но двадцать процентов – он все равно должен думать о том, что он – сотрудник фонда. И, развивая компанию, он должен иметь в виду, что, не трогая компанию и ее развитие, фонд должен зарабатывать деньги.

И последнее, что я хотел сказать по этому поводу. Очень такой образный сюжет. Что должен делать инвестиционный менеджер в компании? Он должен быть не водителем троллейбуса. Он должен стоять за водителем троллейбуса и за пять метров до ямы, которая на пути, сказать ему: “Слушай, ты притормози, там яма будет. Хотя она еще не видна. А вот тоже притормози, хотя и зеленый свет. Я знаю, тут такие джигиты проскакивают”. Вот роль управляющего со стороны фонда примерно такая. Если я достаточно смог донести, что я имел в виду, то говорить о выходе мне будет значительно приятнее.

Значит, выхода традиционно существует два. Один выход – это то, что называется True Exe (? на слух написание этого слова мне не уловить) – то есть продажа, опять-таки, скорее всего, стратегу, уже доли венчурного инвестора. Либо – выход на IBO. IBO – это процедура, когда компания, ранее частная, становится публичной; то есть акции которой начинают котироваться на каких-то биржах. Я не помню всех бирж, которые существуют, их достаточно много, наиболее известная – Nazdak, американская; есть Zdak, которая менее известна, хотя это попытка создания такого европейского аналога… Существует что-то в Германии; не помню, как они называются. Во Франции что-то там существует. Существует и в Лондоне. Не Лондонская Биржа, а другая, названия я не помню… Андрей Александрович все их знает. Он может потом вам сказать, как они называются. Мы пока не выходили через эти биржи, поэтому мне не интересно, как они называются. Но суть заключается в том, что по наполнительной эмиссии предлагаются акции на этих биржах. Естественно, компании проходят очень жесткие проверки. Проверяют, удовлетворяют ли они всем требованиям биржевых площадок. Ну, и кроме вновь выпущенных акций, расторговывают те акции, которые принадлежат венчурным инвесторам, либо менеджменту компании тоже… Я думаю, что на этом мой пламенный рассказ о том, что такое венчурный капитал, я бы хотел закончить. Я бы хотел на этом этапе ответить на те вопросы, которые у вас появились, может быть, и переходить тогда постепенно к российской ситуации. Если, если, опять-таки, вопросов не будет.

Голос: (Вопрос не слышен).

Алексей: Значит, вопрос хороший. Если мы говорим о зарубежных структурах, о чем мы только что говорили. Мы не говорили о России пока… то обычно юридическая форма делается следующим образом. Опять-таки, есть несколько схем, чтобы налогообложение было бы наиболее удобным. Я буду говорить о том, что я знаю. Она действительно почти что традиционная.

Голос: (опять не слышен, что-то пытается уточнить).

Алексей: Замечательно. Вот английский пример я вам как раз рассказываю. Создается обычно три юридических лица. Одно юридическое лицо, в случае Англии, создается в Соединенных Штатах. И сам фонд – он обычно регистрируется там, потому что там наиболее благоприятная обстановка для сбора денег и наиболее прозрачные налоговые правила для вложения этих денег в различные бизнес-единицы, в различные компании. Кроме того, создается компания управляющая. Она, в случае английских традиций, создается Джерси. Почему? Да очень просто. Я вам говорил, что два-три процента от объема фонда в качестве заработной платы и денег на содержание офиса поступает из фонда в эту Management Company. Так вот, в Джерси такая приятная штука, что управляющая компания не рассматривается как консультант. И они не платят налог на добавленную стоимость, как было бы в России, и налог на прибыль. А вот эти деньги рассматриваются как…

Андрей: Агентские, в общем.

Андрей: Они не агентские, а просто прозрачные. Просто инвестиционные деньги. С них не надо платить никаких налогов. Я не знаю, офшор – офшор там, но просто в законодательстве Джерси записано, что управляющие компании таких фондов – это не консультанты, а просто проводники этих средств, и здесь есть полная прозрачность.

Ну, и создается третья компания всегда, на сто процентов принадлежащая фонду, потому что управляющая компания может принадлежать другим лицам. Третья компания всегда принадлежит только фонду и на сто процентов. И в случае, опять-таки, английских традиций, это Кипр. Потому что акции компании, которые приобретены, они принадлежат кипрской компании. Это хорошо, потому что при выходе из этой компании налог на Capital gain очень небольшой; три процента – это максимум. В российских условиях это пятнадцать процентов; как-то немножко хуже. Поэтому что касается налоговой ситуации, есть другие места. В частности, я знаю очень хорошее законодательство Бенилюкс. Страны Бенилюкса как-то по-своему это делают. Но по существу все очень похоже… Как ни странно, сейчас в Финляндии очень хорошее законодательство. Я пока не знаю практики, кто этим пользовался из российских инвесторов. Но сам факт, что финны стали инвестировать свои национальные фонды у себя в Финляндии, говорит о том, что там законодательство сделало очень хороший шаг навстречу.

Голос: С нашими двадцати четырьмя процентами…

Алексей: Нет, у нас нет двадцати четырех процентов. Двадцать четыре процента, если вы имеете в виду будущий налог на прибыль, так у нас нет прибыли. Сейчас налог у нас пятнадцать процентов. На пятнадцать все равно никто не пойдет. Это много. Мало того, что ты несешь риск при инвестициях, так ты еще заранее должен отдать пятнадцать процентов своей прибыли…

Андрей: Сначала выигрывает фонд и платит деньги. А потом, когда раздает инвесторам, он еще раз платит. Вот в этом проблема крайняя.

Голос: (какой-то вопрос об использовании частного капитала в государственных, вероятно структурах).

Алексей: Это венчурный капитал, деньги… кого? Вы говорите о государственном финансировании венчурного фонда… Такая практика есть. Это возможно. Вот наверняка Андрей завтра будет рассказывать об этом.

Андрей: Я сегодня буду рассказывать об этом…

Алексей: Такая практика есть. Она правильная. Особенно в тех странах, где индустрия становится на ноги, это абсолютно правильный шаг… В частности, как мне подсказывают, Европейский Банк реконструкции и развития – сейчас является основным инвестором во все венчурные фонды Российской Федерации. А европейские деньги – это, практически, государственные деньги. Это не частная лавочка.

Голос: Какая отрасль сейчас в России самая прибыльная?

Алексей: Честно говоря, я не знаю. Я не знаю, какая отрасль. Я думаю, что касается Российской Федерации, то надо говорить о наиболее успешных фондах. Потому что есть фонды, которые вложили в металлообработку и потеряли деньги. А есть фонды, которые вложили в металлообработку и выиграли деньги. От чего это зависит? Это в большой степени зависит от квалификации сотрудников. Я не думаю, что у нас сейчас есть статистика, чтобы мы могли говорить: вот вложи… ну, я не знаю, в хлебопекарную промышленность, и наверняка заработаешь. Я думаю, что такого нигде нет

Ну что? Вопросов больше нет. Тогда я думаю, меня никто не осудит, если мы начнем наш перерыв немножко раньше.

Андрей: Вот Надю надо спросить. Она у нас начальница.

Я вот что хочу сказать. Поскольку вы здесь много новых слов слышали, то есть такая российская Ассоциация венчурного инвестирования, которая примерно год с небольшим назад издала Толковый словарь. Этот словарь лежит здесь, он принесен. Мы его не отдадим сейчас, иначе вы будете листать этот словарик и не слушать то, что говорит Алексей Вадимович. Но в конце этого мероприятия каждый, кто, как говорится, будет себя хорошо вести, получит этот словарь. То есть, эти термины, которые достаточно сложны и непривычны, они достаточно подробно описаны наряду со (прилагательное непонятно) статьями, которые вводят венчурный бизнес, как в мире, так и в России.

Алексей: Когда мы начнем говорить про Российскую Федерацию, то, я думаю, мы разговор разобьем на три блока. Первое – это состояние венчурной индустрии: в каком она находится сейчас состоянии. Второй аспект, на котором мне бы хотелось остановиться и сказать несколько слов – это развитие малого и среднего предпринимательства в России. Потому что без развития этого элемента говорить о развитии венчурной индустрии достаточно бессмысленно, так как отсутствует…

Андрей: А завтра мы еще об этом поговорим…

Алексей: Да. Так как отсутствие малого и среднего бизнеса и достаточной степени развития этого бизнеса просто не создает венчурному капиталу предпосылок двигаться в направлении Российской Федерации, поскольку отсутствуют развитые компании и условия для их интенсивного развития.

И третий аспект: что может быть сделано с точки зрения государства, правительства, законодательных органов; какие есть обстоятельства, которые хотелось бы пересмотреть каким-то образом. И здесь, я надеюсь, будет лидировать, в основном, Андрей Александрович. Но, перед тем, как мы начнем говорить о Российской Федерации, я хотел еще показать два слайда, потому что они важны. Они относятся к общей части нашего разговора. И, тем не менее, несмотря на все наши разговоры о партнерстве, которые имеют серьезную основу. И партнерство действительно имеет… является краеугольным камнем в случае венчурного инвестирования… Тем не менее, когда начинаются переговоры между компаниями и венчурным фондом, подходы у одних и других диаметрально противоположны. И вот они примерно изложены: какие исходные позиции на переговорах возникают между венчурным фондом и любой компанией, в которую есть желание сделать инвестиции. Компания, конечно, стремится получить как можно больше денежных средств, отдав как можно меньшую долю своих акций. Фонд имеет противоположную точку зрения. Руководство компании обычно не стремится изложить достоверную информацию о происходящем в компании по разным аспектам. Честно говоря, редко по соображениям… ну, обмануть хотят. Обычно чувствуют, что что-то плохо, и им становится стыдно; что-то неважное там происходит. Им трудно сказать: что вот мы сделали какие-то ошибки в прошлом. Ну, и так далее. Бывают случаи, когда это такая, как бы заведомая ложь. Но обычно это позиция “голубого воришки”, который готов все рассказать, ну уж очень не хочется. А венчурный фонд, конечно, хочет получить всю информацию, и чтобы эта информация была достоверна.

Третий аспект. Менеджер компании, который ее создал, который, может быть, проработал до прихода какого-нибудь там денежного мешка десять лет, пять лет, и много сил вложил личных… конечно, ему хочется продолжать управлять компанией в том духе и в том стиле, в котором он привык управлять компанией. И тут приходит какой-то тут со стороны. Подумаешь, деньги принес! И начинает какие-то свои принципы вносить. Здесь тоже возникает конфликт. Ну, и последний аспект – это выход, когда любой венчурный инвестор схему выхода пытается построить так, чтобы получить больше, а любой предприниматель, прогнозируя, может быть, выход, пытается, наоборот, создать что-нибудь другое.

Но возникает вопрос: а, собственно говоря, почему люди с такими разными подходами в итоге находят общий язык?.. Здесь у меня где-то был слайд; я что-то не могу его найти… А, вот он. Что показывает статистика и что в итоге происходит, если все-таки этот компромисс находится, если все-таки это партнерство состоялось? Здесь, мне кажется, очень интересная табличка. Если посмотреть: “500” наверху написано. Это 500 наиболее динамичных и крупных, динамично развивающихся европейских компаний. А “ВК” – это компании, которые были поддержаны венчурным капиталом. Что происходит? Рост числа сотрудников: два процента, пятнадцать процентов. Я это говорю, в основном, для тех, кто, может быть, является здесь представителем администрации, чтобы они понимали, насколько важно с точки зрения создания рабочих мест иметь развитую систему малого предпринимательства и привлекать в эту систему венчурный бизнес.

Другая позиция – инновационная деятельность. Значит, если пятьсот лучших, динамично развивающихся компаний Европы вкладывают порядка 1,3%, то 8,6% от оборота – личные деньги, как вы можете себе представить… вкладываются теми компаниями, которые поддержаны венчурным капиталом.

Рост объема продукции: 17% и соответственно 35%. Реализация по этим пятистам компаниям не определялась, но ежегодное увеличение реализации на 25% и по экспорту на 30% – это, на мой взгляд, очень впечатляющие цифры. И кроме того, когда спросили у руководителей тех компаний, которые получили деньги от венчурного капитала после очень тяжелых переговоров; после тех психологических нестыковок, о которых мы говорили на предыдущем слайде… восемьдесят процентов сказали, что их компании развивались бы хуже или вообще разорились бы в том случае, если бы венчурный капитал в эти компании не пришел. Поэтому, несмотря на вот те противоречия, которые существуют… я это хочу подчеркнуть… создание вот этого партнерства приводит к очень и очень позитивным результатам.

А теперь – что у нас делается в Российской Федерации. Понятие венчурного инвестирования как уже такая дефиниция практическая появилось в Российской Федерации совсем недавно. Это – девяносто четвертый год. Хотя в девяностом году первая делегация Европейской венчурной ассоциации приехала тогда еще в Советский Союз и какое-то обследование провела, посмотрела… Но, тем не менее, реально, первые практические шаги начались в того, что был создан первый региональный венчурный фонд Европейским Банком реконструкции и развития в Смоленске. Он был не очень большой, чисто экспериментальный. И после этого эксперимента было принято решение… в период с девяносто пятого по девяносто седьмой год… было создано одиннадцать региональных фондов, которые в то время управлялись одиннадцатью различными управляющими компаниями. Сейчас управляющих компаний существенно меньше… И кто-то плохо работал, не понравился Европейскому Банку. Эти фонды объединили, и теперь одна компания управляет двумя, а в некоторых случаях – тремя фондами. Произошла концентрация капитала в руках одной управляющей компании.

Девяносто седьмой – девяносто девятый годы: была создана программа поддержки развития венчурной индустрии Европейской ассоциацией и TACISом, которая завершилась. Ни, и большой успех ассоциации и самой индустрии в целом – это были события, которые происходили в прошлом году. Это проведение совещания на уровне министров или даже вице-премьеров Российской Федерации. Скажем так: венчурная общественность изложила какие-то свои концепции, свое видение на то, что необходимо сделать Российской Федерации, чтобы бизнес развивался. И был подготовлен документ под названием “Белая книга”, где все аспекты были описаны. И, что самое приятное: прошло не так много времени, но у меня складывается ощущение, что многие положения из тех рекомендаций, которые были сделаны, реализуются или даже реализованы.

Ну, и вот последнее событие, которое было, я считаю, что это, если не эпохальное, то, если угодно, веховое событие, знаковое событие – это проведение ярмарки, которая, которая была проведена в прошлом году, где было двадцать восемь компаний. Примерно столько же инвестиционных институтов присутствовало. Я не знаю, чем все это действие закончилось. Я знаю, что начались переговоры после этой ярмарки. А это – очень хороший показатель. Я знаю, одна инвестиция точно сделана. Но это мы сделали. Однако в любом случае: семнадцать начавшихся переговоров – это в любом случае эффективно. И в этом году в Санкт-Петербурге это будет проходить. В прошлом году это в Москве проходило. В Петербурге будет уже пятьдесят компаний, по-моему. Около пятидесяти инвестиционных институтов приезжает, как российских, так и зарубежных. Сейчас получается так, что инвестиционные институты активнее откликаются на эти мероприятия, нежели компании, что само по себе очень хорошо.

Теперь давайте – несколько слов о том, что происходит в России и почему это так происходит… Получается, по той статистике, которая проходит везде и которая всем известна, на территории Российской Федерации действует порядка шестнадцати фондов. То есть, не “порядка”, а точно шестнадцать фондов. Шестнадцать компаний, которые ведут работу, исповедуя принцип венчурного инвестирования. По моим представлениям, таких фондов больше. Другое дело, что некоторые из них не сконцентрированы только на Российской Федерации, а работают по странам СНГ и в том числе в России; в Восточной Европе и в том числе в России. То есть, всего игроков порядка сорока, и тот капитал, который есть под управлением этих фондов, по моим оценкам, порядка трех миллиардов долларов. Фонды, которые сконцентрировали свои активные усилия только на России – это полтора миллиарда… Значит, это уже немного старые данные. Здесь написано, что это апрель девяносто восьмого года. Значит, в настоящий момент, опять-таки по моим представлениям, это где-то порядка шестисот-семисот миллионов долларов инвестировано в разное количество компаний. И по моим представлениям, эта цифра – сто двадцать пять компаний, с девяносто восьмого года увеличилась в полтора-два раза. То есть, опыт инвестирования не очень большой: двести пятьдесят компаний, примерно, по территории Российской Федерации. Инвестировано где-то порядка шестисот-семисот миллионов долларов, и мне достоверно известен один выход. Компания была продана российскому стратегическому инвестору. Она называется “Квадрига”. И они увеличили свой капитал в течение трех лет в 2,1 раза. Это не самая блестящая цифра, но для первого выхода вполне.

О чем говорят эти цифры? Эти цифры говорят о том, что вся индустрия российская находится в очень зачаточном состоянии. В очень зачаточном состоянии. И, если мы посмотрим на то, что происходит в Европе и то, что происходит в России, то одна цифра зачаточность этого состояния продемонстрирует особенно ярко. Вот, если мы возьмем Великобританию и Россию, то мы увидим, что примерно пятьдесят процентов национальных денег… чуть больше… составляют основу венчурного капитала Великобритании. Если посмотрим ситуации в Российской Федерации, то меньше одного процента. Это я еще большой оптимист. Если бы я написал: меньше 0,1%, было бы ближе к истине. Это российские деньги в венчурной индустрии. Остальные деньги – зарубежные. Если мы, опять-таки, посмотрим на историю становления венчурной индустрии в той же Финляндии, то мы опять-таки увидим, что вначале было 99,9% национальных денег. А потом, когда финский рынок доказал, что он привлекателен для инвесторов, пришли зарубежные инвесторы… У нас все происходит с точностью до наоборот.

Два момента есть существенных, на мой взгляд, когда мы рассматриваем эти картинки. Первый момент – это неготовность компаний к приему этих денег. И второй момент – это та история, которая происходила в нашей экономике с девяносто восьмого года. Ни одному финансовому институту не было выгодно вкладывать деньги в реальный, в малый и, не дай Бог, в технологический бизнес. Собственно говоря, зачем? У нас были такие милые “игрушки”, как ГКО, всякие там валютные операции. И на этих валютных операциях люди зарабатывали такие деньги, которые венчурному капиталу, честно сказать, и не снились. Эти деньги были направлены и текли в сторону простоты и большей отдачи. Как только кризис, который начался в девяносто восьмом году и каким-то образом привел к стабилизации экономики… как только произошли какие-то сдвиги… начинает появляться ощущение, что пора не играть в игры этих людей, а эти игры должны быть основаны на реальном бизнесе, на реальной индустрии, и тогда, как следующий этап, как надстройка над этим базисом, можно играть в финансовые операции, в финансовые всякие штучки.

Поэтому для развития венчурной индустрии в России, на мой взгляд, сейчас существует очень много позитивных предпосылок. Не говоря о том, что этот бизнес объективно необходим – поэтому я начал этот час с демонстрации табличек: как выглядят компании, которые получили венчурный капитал, даже самые динамично развивающиеся другие европейские компании. Но, с другой стороны, появляется осознание, ощущение, что под те денежные средства, которые есть в стране… они уже начинают давить на финансовые структуры. Эти финансовые структуры начинают захлебываться в связи с отсутствием достойных инструментов. То есть, ГКО пропал, валюта более или менее стабильна. Рынок биржевой стагнирует и, наверное, будет больше стагнировать, чем малые предприятия… Ну, представьте себе положение инвестора. Вложить деньги в котирующиеся сейчас РАО ЕС. Непрозрачная структура, непонятно, что происходит. Политически ангажирована и так далее и так далее. Какой инвестор со спокойной душой вложит туда деньги? Другое дело – небольшие предприятия. Сделать их открытыми, прозрачными, понятными для инвестора – это проще. Тем более, с отсутствием этой политической составляющей, которая в экономике сильна. И посему, прямые инвестиции в частные предприятия – они объективно становятся привлекательны для тех людей и тех структур, которые имеют какие-то дополнительные финансовые ресурсы.

Если мы, опять-таки, посмотрим еще одну картинку. Она немного похожа на предыдущую, но я хотел бы, чтобы вы понимали, что те источники финансирования, которые есть в Российской федерации, они принципиально отличаются от того, что существует в других странах. Основной инвестор – это Европейский Банк реконструкции и развития. Абсолютно интернациональный инвестор, публичный инвестор, и частному капиталу имеет весьма отдаленное отношение.

Вторая составляющая в Российской Федерации – это бюджеты других стран. Деньги Соединенных Штатов Америки, в основном. Это деньги, которые был вложены в несколько фондов. Это… сейчас он как-то иначе называется… “Дельта-капитал”. Это “Пруфрифт”– четыреста миллионов; это “Агрибизнес”– порядка ста миллионов. И это “Дефенс”. Это три фонда, которые были здесь созданы на деньги американских налогоплательщиков; которые работают по принципу венчурного финансирования. Но в любом случае, они отличаются от тех денег, которые бы сюда пришли из частного сектора.

Этот маленький черненький кружочек – те деньги, которые пришли из частных фондов. Из частных источников; зарубежных, но из частных, тем не менее. Хорошо, что хоть какие-то есть. Но, я думаю, это меньше десяти процентов.

Если мы вспомним первую часть, то должны себе однозначно отдавать отчет, что источник денег оказывает принципиальное влияние на характер бизнеса. Потому что не могут деньги частные работать так же, как деньги налогоплательщиков. Перед ними стоят совершенно разные задачи. И, значит, задача, которая стоит перед инвесторами, которые пришли в Россию, – не только проложить путь частным инвесторам и банкам, но создать инфраструктуру для работы такого капитала. Именно сейчас мы находимся на такой стадии, когда и Европейский Банк, и американское правительство говорят: “Да, мы готовы продолжать работать в этом направлении. Но наш вклад не будет более десяти-пятнадцати процентов в любой форме. Вот, если кто-то из управляющих компаний сможет привлечь восемьдесят-восемьдесят пять процентов из других источников, вот тогда да, пятнадцать-двадцать процентов мы добавим”. Я говорю все это потому, что создание определенных структур – она принципиально важна именно сейчас. Эти структуры должны сыграть каталитическую роль и помочь частному инвестору сделать этот решительный шаг и обратиться к тем возможностям, которые существуют в России.

Кроме того, сейчас мы находимся в той стадии развития и по другим параметрам. Я уже говорил о том, что развитие венчурного капитала – это как “Мы говорим: Ленин, подразумеваем – партия, мы говорим: партия, подразумеваем – Ленин”. Это то же самое. Мы говорим: малый бизнес, подразумеваем – венчурный капитал. Мы говорим: венчурный капитал, подразумеваем – малый бизнес.

Я не буду цифры зачитывать, потому что они всем видны. И можно посмотреть по последней цифре, насколько не развито малое и среднее предпринимательство у нас в стране. Десять-пятнадцать процентов, тогда как в странах Европейского Союза это шестьдесят три – шестьдесят семь процентов валового продукта. До тех пор, пока у нас в стране не будут созданы условия и предпосылки для свободного предпринимательства и свободных предпринимателей, то венчурный капитал у нас, к сожалению, не сможет работать эффективно и как следует. Если вы взглянете на все налоговые изменения, которые происходят в стране в последнее время… Снижение налогов – это, может быть, не самое важное. Самое важное – это уравнивание в условиях. По совершенно очевидным причинам. Первая – это неравенство, которое было во все годы после перестройки. Если крупные предприятия, которые раньше имели пятьдесят тысяч рабочих, а теперь имеют тридцать тысяч… если их, не дай Бог, вот так резко поставить в условия реальной рыночной конкуренции. Это абсолютно невозможно по объективным причинам. Но, с другой стороны, это приводит к тому, что неравенство положения предприятий на рынке… приводит к тому, что эти крупные предприятия, используя ресурсы, которые предоставлялись правительством и государством в виде налоговых льгот, снижение тарифов на электричество, тарифов на перевозки и так далее… они оказывались в более конкурентно выгодном положении, чем малые предприятия, которые не пользовались этими льготами. А не пользовались по одной причине: потому что как бы, если в этой компании из пятнадцати человек начнется забастовка, то ее никто и не заметит.

Второй тезис, который я хочу сказать, заключается в том, что венчурный капитал сюда придет при одном условии: если появится не только дух предпринимательства… он, в общем-то, в стране есть… а когда в стране появятся условия для развития этих компаний. И венчурный капитал относится с симпатией к малому бизнесу не потому, что он малый, не потому, что венчурный капитал стремится вложить свои средства в киоски, в “челноков”. Не поэтому венчурный капитал любит малый бизнес; не потому, что, чем меньше, тем как бы симпатичнее. А по той простой причине, что малый бизнес имеет значительно больше перспектив вырасти и стать средним, чем большим. Тем самым – повысить стоимость тех активов, которые венчурный капитал внес. Поэтому понимание взаимосвязи малого предпринимательства и венчурного капитала очень важно.

Последняя картинка, которую я бы хотел продемонстрировать, чтобы показать, что такое венчурный капитал у нас в России сейчас… она выглядит, примерно, следующим образом. Цифры немного старые, но вы не обращайте на это внимания, потому что те цифры абсолютно сохранились. в какой-то период времени, скажем, в конце девяносто восьмого года… в середине девяносто девятого… вложил девяносто три миллиона через венчурные фонды в российскую экономику. Из них тридцать семь процентов были вложены в частные предприятия, шестьдесят семь – в приватизированные. О чем это говорит?.. Да, надо еще объяснить, какие частные предприятия. В частные предприятия абсолютно традиционного профиля: хлебопекарни, лесопилки, прачечные и так далее. Абсолютно традиционный бизнес. Из этих денег, которые Европейский Банк реконструкции и развития вложил в России, ну, может быть, десять процентов… опять-таки, будучи большим оптимистом… было вложено в компании с потенциальным ростом. В основном, деньги вкладывались… Потому что у венчурного капитала есть две возможности: вложить деньги в дешевые активы и вложить деньги в растущий сектор экономики. Вот до сих пор, до 2001 года, венчурный капитал в своем подавляющем большинстве шел по пути вложения денег в дешевые активы в расчете только на то, что определенная стабилизация на рынке в целом, немножко улучшенная инфраструктура сами собой, даже без роста предприятия, приведут к увеличению стоимости активов. Поведение, казалось бы, неблагородное, но абсолютно правильное, потому что это менее рискованно. А венчурный капиталист – он обязан как бы отвечать перед своим инвестором за то, чтобы деньги были сохранены и приумножены. Но почему была такая возможность у венчурного капитала? Да по единственной причине – отсутствовала банковская система российская. То есть, она присутствовала, но в таком извращенном виде, когда взаимоотношения банка и предприятия не рассматривались практически… Это, опять-таки, та ссылка, которую я уже делал, на инструменты зарабатывания банковским сегментом денег в докризисные времена… Сейчас происходит давление денег на все банковские структуры. Отсутствие инструментов. У них нет выхода иного, как начать проведение нормальное кредитной политики. Как только это начнется, венчурному капиталу, опять-таки, ничего не останется, как перейти и начать заниматься той сферой, для которой он, собственно говоря, и предназначен. А именно – вложение денег в растущий сегмент экономики. А это – “хай-тек”, скорее всего, какие-то отдельные направления, которые могут в наших условиях развиваться. Поэтому, если говорить, вот, о положении венчурной индустрии в Российской Федерации в настоящий момент, я думаю, что в целом, я как бы описал ее статус. Поэтому сейчас мне хотелось бы ответить на ваши вопросы, если они есть. И Андрей Александрович обещал рассказать о том, что делает государство, чтобы все это изменилось.

Голос: Маленький бизнес опирается на (неразборчиво). Там же нет акционеров, не выпускаются акции, правильно?

Алексей: Что касается малого бизнеса, я бы хотел дать определение, потому что мы, может, говорим о малом бизнесе, имея в виду немножко разные определения. Когда я говорю о малом бизнесе, я имею в виду бизнес с оборотами… ну, до тридцати миллионов долларов в год. Вот это в моем представлении малый и средний бизнес… Значит, если речь идет о структурах сделки, что уже немножко не имеет отношения к оборотам компании и не имеет отношения к юридическому оформлению этих предприятий… то, конечно, при вложении… мы, по крайней мере, наш фонд… мы стараемся работать с закрытыми акционерными обществами и не имеем ничего против работы с открытыми акционерными обществами, завизированным в такой форме. У нас есть определенные недоверия к обществам с ограниченной ответственностью. И в том случае, если мы встречаемся с хорошими предприятиями, зарегистрированными таким образом, мы все равно рекомендуем компании, если они хотят с нами работать, перерегистрироваться в закрытое акционерное общество. Это не связано никак с размером компании и это никак не связано, в принципе, с собственностью. Можно владеть долей в обществе с ограниченной ответственностью. Это другие последствия, которые могут быть для венчурного фонда, если он пойдет на инвестицию в такой юридической форме. Это как бы не очень связанные вещи.

Голос: (вопрос неразборчив, что-то говорит об инвестировании в ЗАО “Прачечная”).

Алексей: Ну почему? ЗАО “Прачечная” я вполне представляю, если это сеть прачечных, которая покрывает… ну, я не знаю… одну треть Санкт-Петербурга.

Голос: (опять неразборчиво; пытается что-то выяснить насчет разницы между товариществом и обществом с ограниченной ответственностью).

Алексей: Понимаете, я – не очень большой специалист в юридических вопросах. Я – не юрист. Я могу сказать единственное. То, что нам рекомендуют наши юристы, с которыми мы работаем… они нам рекомендуют работать в условиях Российской Федерации с АО и ЗАО. Я просто не готов разбираться сейчас в юридических нюансах, почему они нам так рекомендуют. Но мы – люди послушные; если нам юристы сказали, что это правильнее, что это больше защищает наши интересы, мы так и делаем. Просто я не готов сейчас в юридические дискуссии вступать.

Голос: Расскажите, пожалуйста, о механизме разработке и представлении проектов для финансирования.

Алексей: Вы имеете в виду процесс подготовки бизнес-плана?.. Андрей Александрович подсказывает, что завтра этому будет посвящено специальное время. Ну, я отвечу как бы одной фразой. Что касается бизнес-плана, который подготовлен не менеджмент-компанией, а консультантами то такие бизнес-планы определяются при прочтении summary. И, как только ты прочитал…

Алексей: (продолжает говорить о бизнес-планах, составленных не управляющими компаниями, а консультантами) … Когда мне в руки попадает такой план, то я его даже не читаю.

Голос: (неразборчиво, что-то спрашивает о контроле).

Алексей: Это, в общем-то, больной вопрос. И, в основном, он связан не с формальными вещами… потому что, если вы хотите от меня услышать, как формально можно это контролировать, то это очень просто. Это может быть определенная договоренность… А, если вы имеете в виду слабость нашего бухгалтерского учета, и если вы имеете в виду все “черные” обороты, которые существуют, к сожалению, в компаниях… мы все равно вкладываем, понимая, что это происходит… понимая, что очень трудно объекты для инвестиций найти… Это только достижение достаточно высокого уровня личностного доверия. Других каких-то механизмов… Естественно, финансовые аналитики смотрят и говорят: здесь чего-то не то, какая-то тенденция не та, что-то изменилось. Они начинают это чувствовать. Но в любом случае, девяносто процентов безопасности, гарантий, что деньги используются именно так, как написано в бизнес-плане… это все-таки не бухгалтерская работа. Это работа инвестиционного менеджера в контактах с компанией, с бухгалтерией компании, с инженерными службами, и сопоставление всех фактов, которые происходят и которые случаются в компании… Ну вот, только так.

Андрей: Тут сразу можно добавить одну вещь. Вообще в расходовании средств существует некая проблема добросовестного… не заблуждения, а обмана… когда менеджер считает, что быстрое вложение средств не совсем туда, куда ему было предписано, создаст замечательные перспективы и для компании, и для инвесторов. Что надо сейчас, быстро… не может он согласовывать в течение двух-трех дней, недели… надо быстро решить вопрос, и все будет очень хорошо. И это – самое страшное. Потому что замечательная фраза: “Хотели как лучше, а получилось – как всегда”… она имеет отношение не только к нашему правительству, но к частному бизнесу тоже. И такие случаи, понимаю, у каждого из вас были. И у Алексея. Я уверен, что есть очень интересное, правильное вложение денег. А через неделю эти деньги вернутся оттуда и будут использоваться точно по назначению.… Есть, конечно, какие-то механизмы: утверждение ежемесячного бюджета в расходовании средств, отчет по этому расходованию… Но, к сожалению, нет однозначной практики… даже не механизма, а практики решения совета директоров по такому использованию средств. Оно всегда выполняется… Теоретически можно написать, как это должно быть. Мы пытаемся это делать. Мы прекрасно знаем, что механизмов слежения за этим у нас нет. И потому основная задача – сложить таким образом отношения, чтобы было неудобно поступить иначе, с одной стороны, а с другой стороны, уж если инвестор на тебя рассердился, то у него есть механизмы тебя наказать и очень серьезно. Даже не юридически, а с банком решить вопрос, кредита лишить и так далее. Есть механизмы, они не юридические, а бизнесом определяются, скорее. Я не верю, конечно, в бандитские разборки, но они определяются просто бизнесом. Человек оказывается в некоторой изоляции, и ему становится неуютно. На него пальцем начинают показывать.

Голос: (вопрос скороговоркой)

Алексей: Однозначно. Потому что наши инвесторы приняли решение рисковать своими деньгами, вложением в “хай-тек” компании. Это не значит, что они поручили кому-то рисковать их деньгами в России в каких-то рискованных операциях. Это деньги не наши, это деньги, в какой-то степени, не компании. Поэтому это конечно криминал

Голос: (женщина задает вопрос о страховании рисков)

Алексей: В Штатах и в Европе существуют определенные механизмы страхования этих рисков. В России таких механизмов пока нет. Я не думаю, что эти механизмы страхования необходимо распространять на все венчурные операции. Но, тем не менее, отдельные операции, в которых общество или правительство заинтересованы… “хай-тек”, может быть, или очень ранние стадии развития компании… здесь существуют повышенные риски, дополнительные риски. Конечно, хотелось бы, чтобы такие механизмы постепенно появлялись. Пока их в России нет.

Голос: (вопрос о “теневиках”).

Алексей: “Теневики” – это кто?

Голос: Бандиты.

Алексей: Ну, давайте так… Когда собирается фонд, обычно принимаются решения достаточно узким кругом: ну, две-три структуры. Это люди, хорошо друг друга знающие. А дальше идет достаточно жесткий отбор других инвесторов. То есть, это далеко не факт, что чьи-то деньги будут приняты. Это далеко не факт, даже если деньги очень нужны. Потому что одна из очень серьезных проблем, с которой сталкивается управляющий фондом, это, не дай Бог, возникновение каких-то разногласий между инвесторами. Не дай Бог, если случится так, что один инвестор видит инвестиционную политику в одном направлении, другой – в другом, а третий – в каком-то еще. Тогда ни одно решение будет не провести в инвестиционном комитете… Поэтому теоретически я допускаю, что соберется группа “благородных бандитов”. И все свои деньги, вывезенные из России, где-нибудь на Кипре вложит в инвестиционный фонд и будет заниматься “хай-теком”. Если это произойдет, то им буду только аплодировать. Честно говорю.

Голос: (вопрос касается о взаимоотношениях на рынке между теми, кто хочет дать деньги, и теми, кто хочет их взять).

Алексей: Я считаю, что существует дефицит денег и дефицит проектов. То есть, мы сейчас как бы находимся в стадии двойного дефицита. Основная проблема… ну, не основная, но очень серьезная проблема, которая у нас сейчас не решена, это отсутствие механизмов. Почему я повторяю, и наверняка завтра и сегодня будет повторяться… необходимо создавать площадки, где могли бы встретиться хорошие проекты и те лимитированные, бесспорно, лимитированные ресурсы, которые есть в Российской Федерации. Люди не знают, как потратить свои свободные ресурсы. Поэтому необходимо создавать механизм, где бы они могли пересечься. Но я считаю, что сейчас существует дефицит проектов и дефицит денег. И при этом дефиците они еще и встретиться друг с другом не могут.

Голос: (смысл вопроса – хороший проект имеет шансы попасть в поле зрения).

Алексей: Абсолютно. Хороший проект – это редчайшее явление.

Голос: (вопрос скороговоркой, и не понять, то ли спрашивающего, в первую очередь, интересуют инвестиции в строительство, то ли сроки возврата вложенного капитала – десять-двенадцать лет).

Алексей: Мы рассчитываем: три-семь. В среднем – пять. У нас ничего не получается. Мы хотим, чтобы у нас были быстрые выходы. Чем они будут быстрее, тем лучше. Но практически в России такого нету пока, таких выходов.… Я не помню по Европе, но по Европе сокращаются сейчас сроки пребывания венчурных инвесторов в компании.

Голос: Какой уровень доходности вы для себя предполагаете при выходе в два года? Ну, нормальный уровень доходности.

Алексей: Я сказал, что хорошие европейские фонды имеют в первой четверти порядка двадцати семи процентов годовых. В валюте, конечно. Это не по компаниям. Это по фонду. Надо иметь в виду, что у фонда были компании, которые проиграны, были траты на содержание фонда. Поэтому 100–120% годовых – это блестящий выход. И это не утопия.

Голос: А в России?

Алексей: У нас нет практики выходов. Я знаю только один достоверный выход, который был удачным. Они за три года увеличили капитал в 2,1 раза. Я не помню, то надо посчитать.

Андрей: За четыре года, потому что они вложили до девяносто восьмого.

Алексей: Ну, за четыре года. Тогда за четыре года три с половиной у них было (Здесь была подана реплика с места, опять плохо разбираемая; что-то о соотношении рублевого и долларового эквивалентов)… Идет вливание в долларовом эквиваленте. Хотя это тоже неправильно. Это не совсем правильно. Но так, как инвестор, в основном, зарубежный, поэтому им удобнее соотносить на какие-то понятные им цифры.

Голос: Нам удобнее брать в рублях.

Алексей: Что значит “брать”? Вы же не кредит берете. Вы все равно отдаете проценты своей компании. Вам-то какая разница, в чем брать, если вы отдаете процент компании? В рублях, в долларах, в фунтах, я не знаю, в гривнах… Это важно для фонда, для компании это не имеет значения. Потому что, когда я рассчитаю возврат на вложенный капитал в рублях, конечно, он у меня будет выше. И я могу написать: вот, какой у меня классный возврат. А то, что рубль стал в четыре раза слабее по отношению к доллару, это никак не учесть.

Голос: Двадцать семь процентов по фонду – это в какой валюте?

Алексей: В твердой, конвертируемой… Перестаньте вы ёрничать Если вы имеете в виду статистику Европейской ассоциации, то у них сейчас все в евро считается.

Голос: Евро тоже в последний год в два раза потеряла свой (неразборчиво; видимо, речь идет о падении этой валюты).

Алексей: Ну, я не помню, чтобы в два раза. Это тоже где-то немного ёрничанье. Не в два раза, а процентов пятнадцать-двадцать.

Андрей: Если бы в два раза, то это были бы не евро, а марки.

Алексей: (спрашивающий пытается устроить нечто вроде дискуссии о правильном исчислении падения валют)… Ну, если вы хотите дисконтирование вводить – что ж, это возможно. Ставки дисконтирования вводите и считайте тогда в чистом виде, вне зависимости от инфляции. Давайте считать, что у нас пока это более или менее все стабильно в течение года.

Андрей: Можно сказать, что доходность по верхней четверти где-то, примерно, в три раза выше, чем доходность по государственным ценным бумагам. И выше она в той же валюте

… Ну, теперь ты кофе попей, а я поговорю. Сначала немного поговорю сидя… Здесь Андрей Вадимович говорил о способах отмывки денег… На самом деле, возвращаясь немножко назад… к ситуации в России и вообще… во-первых, существует два вида венчурного финансирования. Есть формальные инвесторы и неформальные инвесторы. По Соединенным Штатам объем неформальных инвесторов в десять раз превышает объем формальных. Это те люди, которые дают деньги и никого об этом в известность не ставят. У них там рэкета меньше… В Америке есть такое понятие как “кухонные деньги” или “деньги семьи”. Эти деньги даются на новый бизнес. На кухне собираются какие-то люди и договариваются о том, что надо кому-то: либо родственнику, либо знакомому дать какую-то сумму. При том, учитывая, что объем свободных денег в Соединенных Штатах выше, чем в России, эти деньги могут быть значительными – сотни тысяч долларов. Объем этих инвестиций по Соединенным Штатам, если я не ошибаюсь, в десять раз превышает объем инвестиций, который приходит из венчурных фондов.

Теперь. Венчурные фонды. За счет чего они создаются? Алексей говорил, что это деньги пенсионных фондов, страховых компаний… это какие-то крупные корпорации, это банки и так далее. Сегодня существует довольно интересная тенденция – это то, что все больше и больше становится венчурных фондов так называемых корпоративных. То есть, практически любая крупная корпорация – она создает при себе венчурный фонд. Eagle имеет венчурный фонд, General Electric имеет венчурный фонд, IMB имеет, Dow Chemicals имеет и так далее… То есть, они создают как бы дочерние финансовые структуры. Зачем они это делают? Это способ достаточно гибкого реагирования на рынки, достаточно гибкого поиска новых разработок в финансировании, в развитии. Перспектива такая: часть этих разработок компания купит сама, часть, может быть, продаст. Этот финансовый институт формально создан. В его главе – независимая менеджерская компания, управляющая компания, и он работает как обычный венчурный фонд. Но создан он за счет денег крупной корпорации. Почему это важно? Потому что сегодня эти большие корпорации – они неповоротливы. Они не способны работать с инновационной экономикой. Они не способны быстро развивать внутри себя новые разработки, не способны покупать их. Поэтому они используют новые финансовые инструменты. На самом деле, сегодня происходит достаточно резкое изменение инфраструктуры инновационной деятельности, в том числе – финансовой инфраструктуры. Вот то, о чем мы говорим, – это часть финансовой инфраструктуры.

Далее. Вопрос государства. Сначала о других странах. Есть разные страны, например, европейские, которые государственно, социально ориентированы. Германия, например, Скандинавские страны. В этих странах никогда не обрезалась, никогда не замалчивалась роль государства. Считалось, что государство должно помогать частному бизнесу, участвовать в становлении частного бизнеса и так далее… И есть Соединенные Штаты Америки, в которых весь частный бизнес, как черт ладана, боится вмешательства государства, и всё у них подчеркивает, что они никоим образом от государства зависеть не хотят. И, тем не менее, когда мы разбираемся в практике, то выясняется, что как в тех странах, так и в других, роль государства – как косвенная, так и прямая – очень велика. В венчурном бизнесе, что делает государство? Возьмем Соединенные Штаты… Создается структура, которая называется… общее название – это Фонд фондов. Это структура, в которую государство аллотирует определенные деньги. Либо в виде прямых денежных активов, либо в виде обязательств. И далее государство заявляет, что при условии создания новыми частными инвесторами, например, создания коммерческого венчурного фонда… государство готово десять процентов, двадцать процентов обеспечить своими деньгами. Для начала дает соответствующее обязательство. В Америке это называется… “Насдек” в Финляндии такую роль играла “Ситра”, в Германии… В Израиле, в девяносто втором году, ключевую роль в стране, которая была исключительно ориентирована на такую социалистическую, административно организованную экономику с интеллектуальным потенциалом, вывезенным, в основном, из России… и с организационной структурой, которая была ориентирована на решение задач военно-промышленного комплекса… вот, в девяносто втором году был создан Фонд фондов (?), который поставил перед собой задачу: создать венчурную индустрию в Израиле. Идея была очень проста: там было аллотировано сто миллионов долларов и было сказано, что на каждые шестьдесят процентов вложений частных инвесторов сорок процентов будет вложено из этого фонда. При этом была сказана еще одна вещь, что государство поставило деньги, вложенные из “Йозеп Фанда” в неравноправное, худшее положение. Они сказали, что не претендуют на всю прибыль, которая будет получена от этих венчурных фондов. Они претендуют только на обычный банковский процент. На пять процентов, по-моему… В результате было создано десять венчурных фондов. Они привлекли даже не шестьдесят процентов, а больше. Там было двести пятьдесят миллионов реализации… это первые венчурные фонды. Но самое интересное, что через четыре года начала этой деятельности частные инвесторы выкупили практически всю долю государства. Они вернули все деньги, увеличив свою капитализацию, потому что они увидели, что индустрия начала развиваться, что этот бизнес выгоден. То есть, они вернули деньги в основной Фонд фондов и начали дальше развивать свою индустрию независимо. И я могу сказать, что сегодня – это одна из самых динамичных и быстро развивающихся индустрий в мире… Ну, конечно удачно получилось, что у них с точки зрения интеллектуального потенциала, наработок там все хорошо. Американцы передали свою систему, свой менеджмент венчурный. А мы передали тех людей, которые в этих компаниях в этих инвестиционных компаниях работали, которые финансировали эти венчурные фонды. Так что, каждый внес свое.

Теперь что касается России. Первое – это то, о чем говорил Алексей, что действительно очень важно. Есть такая старая французская пословица: “Для того, чтобы приготовить кролика, вы должны иметь, по крайней мере, кошку”. Для того, чтобы развивать венчурную индустрию, вам, по крайней мере, надо что-то иметь, во что вкладывать деньги. Я могу сказать, что, фактически, еще лет десять тому назад… я могу точно сказать по поводу “хай-тек”… вкладывать было практически не во что. Венчуристы могли вкладывать деньги в компании с очень низко оцененными активами, за бесценок скупая недвижимость, скупая какое-то оборудование, скупая то, что принадлежало компании. Но потенциала быстрого роста практически не было. Об этом немножко подробнее мы будем говорить завтра. Но могу сказать, что те малые компании, у которых были разработки, которые могли быть достаточно быстро использованы в виде основы для коммерческого продукта… могу сказать, что таких компаний десять лет назад не было.

Голос: Вы имеете в виду общемировую ситуацию или ситуацию в России?

Андрей: Я говорю о России. Я перешел к России. В Америке ситуация тоже не всегда была блестящей. В Америке венчурная индустрия была создана в ответ… Алексей Вадимович меня поправит, если я не совсем прав… Но в Америке венчурная индустрия была создана, в принципе, в ответ на два таких глобальных вызова. Первый вызов был, когда Америка сильно испугалась развития научно-технического сектора в России, связанного с космосом и с оружием массового поражения. Это было где-то в середине пятидесятых годов.

Алексей: Конец пятидесятых.

Андрей: Конец. Это был такой взрыв. Изменялось законодательство и все такое… Второй взрыв, если я не ошибаюсь, это был конец восьмидесятых годов, когда Япония заявила тогда об электронной революции, о создании компьютера пятого поколения, и в Америке вдруг возникло ощущение, что Америка начинает проигрывать соревнование Японии по созданию новой экономики, электронной экономики. Тогда тоже были предприняты определенные шаги… То есть, на самом деле, венчурная индустрия – это определенная реакция на внешний вызов. Что касается большого числа компаний, то, как бы ни говорили мои американские коллеги, десять лет назад все компании военно-промышленного комплекса и думать не хотели о коммерческом инвестировании. Они знали бюджет, они знали бюджетные заказы, и, как сказал мне один из моих приятелей, трансферт технологии было мерзким словом, которое они слышать не хотели. Они знали бюджетные деньги… Но, как только кончилось военное соревнование с Советским Союзом, и стало ясно, что соревноваться, в общем-то, не с кем, возникла проблема. И эта проблема решалась за счет, в том числе, очень сильного внедрения инновационных технологий, в том числе и системы финансирования.

Теперь о России. Десять лет назад там было еще хуже, потому что там не было рыночной экономики и не только в области “хай-тека”. Ее нигде не было. Поэтому, первое, что было необходимо – это внести некую психологическую готовность к коммерциализации технологии. К созданию быстро растущих компаний. И были сделаны определенные шаги и по инфраструктуре инновационного бизнеса, и по развитию этих компаний, по развитию системы коммерциализации технологии… Еще раз повторяю: завтра мы будем об этом говорить… И параллельно началось создание финансовой инфраструктуры, связанной с тем, что людям начали внедрять какие-то новые идеи, что каким-то образом можно зарабатывать деньги на развитии технологий.

Первый этап – это этап так называемого Seat Capital – первого, начального финансирования. Он решался и он решается, как и во всем мире, за счет денег не коммерческих. То есть, такой мост между бюджетным финансированием и финансированием коммерческим. На сегодняшний день в России существует два государственных фонда, которые осуществляют стадию начального финансирования коммерческих проектов в области высоких технологий. Один из этих фондов называется “Фонд содействия развитию малых предприятий в научно-технической сфере”. Больше он известен народу по имени своего Генерального директора – это “Фонд Бортника”. Это фонд, который на очень льготных условиях: либо под очень низкий процент, либо беспроцентно, дает небольшие суммы… сейчас они немного побольше стали давать… в общем, до ста тысяч долларов на год, полтора или два, для того, чтобы развить производство компаний и подготовить экономику к коммерческому финансированию. Эти деньги возвратные, но они дешевые.

Второй фонд, который дает деньги примерно та тех же условиях, – это “Российский фонд технологического развития”. Это фонд, который тоже был создан без науки и, быть может, несколько большие суммы он дает на завершение научно-исследовательских работ, которые могут быть коммерциализованы. Это деньги тоже возвратные, там срок возврата немножко другой, и условия немножко другие. Но смысл того и другого фондов примерно одинаков. Для России и того, и другого явно недостаточно.

Где-то два-три года тому назад стало ясно, что компании готовы, созрели к коммерческому финансированию. Это стало ясно по нескольким причинам. Во-первых, потому, что начали в какой-то степени интересоваться венчурными фондами. Появился интерес со стороны “бизнес санкл” (записано на слух, трудно разобрать, какое именно английское слово произнесено вторым)… Когда мы говорим об отмывании денег, то еще раз хочу сказать, что там, наверное… ну и технически это непросто осуществить. Потому что существует формально возможность купить долю в компании за три копейки. А неформально – вложить определенные деньги, которые помогут компании подняться… Такой процесс, по моим ощущениям, в России идет. Причем он идет не только для отмывания денег. А накопившие деньги люди смотрят, куда эти деньги можно вкладывать. Правда, стоит тут далеко не на первом месте, потому что… что такое “хай-тек” – люди, накопившие деньги, даже если они в прошлом работали в науке… не очень понимают и не очень верят. Они не очень верят в то, что можно зарабатывать деньги на коммерциализации технологии. Это – достаточно тяжелая проблема, но она и психологическая. Если люди ушли из науки семь-восемь лет назад, то по их тогдашним воспоминаниям, они точно понимают, что там ничего заработать невозможно, там можно только потерять. А то, что за эти пять-семь лет произошли изменения качественные – они этого не знаю и, в общем, они в это не очень верят… Тем не менее, вот такой процесс неформального венчурного инвестирования в России идет. И именно на основе этого возникло ощущение, что можно и нужно создавать венчурные фонды и с достаточно большим участием российского капитала. Кроме всего прочего, участие российского капитала – необходимое условие для того, чтобы начали вкладывать деньги частный западный капитал. Потому что они говорят: если вы сами свои деньги не вкладываете, значит, вы сами в это не верите. И для них необходимое условие – участие российского капитала… Кроме этого, есть ощущение, что на этом можно хорошо заработать сегодня. Есть люди, которые уже начали в это верить.

Что было предпринято для того, чтобы эта система нормального венчурного финансирования в России начала развиваться? Первое. В конце девяносто девятого года, на заседании Комиссии по инновационной политике, которую возглавлял тогдашний премьер-министр Путин, были приняты основные направления развития венчурного инвестирования в России. Они как-то более сложно назывались, но, в общем, смысл был таков… На пять лет. Это было принято по инициативе Министерства науки и технологии Российской Федерации как попытка создать новый механизм внебюджетного финансирования. Там было обозначено несколько направлений. Одно из них – это изменением законодательства, и это в большой степени отражала рекомендации, которые были в “Белой книге”. Институциональные шаги были сделаны: какие новые институты должны создаваться. И экономическое направление: какие средства туда могли бы быть вложены. В частности, было принято решение, которое было оформлено соответствующим распоряжением правительства, о создании Венчурного Инновационного Фонда. Коротко – ВИФ. И было принято решение: для начала выделить для этого Венчурного Инновационного Фонда сто миллионов рублей. Очень маленькие деньги. Но, как катализатор – это деньги работающие.

А дальше – довольно долго длились всякие институциональные изменения, законодательные вещи… На сегодняшний день этот фонд создан. Его штаб-квартира находится в Санкт-Петербурге и, по крайней мере, на период его становления, я являюсь его Генеральным директором… Идея заключается в следующем. В настоящее время объявлен конкурс о создании отраслевых или региональных венчурных фондов для российских резидентов. Условия этого конкурса – они находятся на сайте Российской Ассоциации венчурного инвестирования. Название этого сайта вы можете найти в тех самых сборниках, которые будут розданы… Идея, условия очень простые. Что требуется? Первое: предложение должно быть подано квалифицированной командой. Второе: в этом предложении должны быть приведены письма о намерениях, предварительные договора о том, что помимо этого ВИФа, существуют и другие инвесторы. Третья вещь: должен быть представлен некий список компаний, которые предполагается финансировать из этого созданного коммерческого фонда. Четвертое: минимальный объем фонда не может быть меньше трех миллионов долларов. На самом деле это очень маленькие деньги, этого недостаточно. Исчисляется это очень просто. Когда Алексей рисовал картинку, то он показывал, что два-три процента и не более того… должны идти на оплату управляющей компании. Больше не может идти, потому что это разрушает структуру самого фонда. Нельзя, чтобы все деньги из фонда уходили на оплату работы управляющей компании. Есть предельная стоимость. Если вы сосчитаете сумму в три процента от трех миллионов, то увидите, что это девяносто тысяч. Это минимум, на что может… непонятно, если может… но это минимум того, на что может существовать управляющая компания из двух-трех человек. На самом деле, это очень маленькие деньги, но, может быть, найдутся энтузиасты, которые за счет перспектив будущего согласятся за эти деньги работать. Каждый из вас быстренько сосчитает и поймет, что, если нормально, легально работать… учитывая, что в эти деньги должны входить и юридические проработки, и маркетинговые проработки, и зарплата, и инфраструктурные затраты: аренда помещений, телефоны и так далее… понятно, что это очень маленькие деньги… Значит, три миллиона долларов минимально определили. А потом, есть еще одно определение. Что такое сегодня – нормальная инвестиция? Ну, в среднем это двести тысяч долларов. Двести-триста тысяч долларов. Минимум сто. Любой фонд, учитывая, что часть компаний умрет, часть компаний не очень сильно разовьется, должен иметь в своем портфеле порядка пятнадцати-двадцати компаний. То есть, сразу можно прикинуть, что минимальный объем фонда нужно выводить из этих соображений.

И, наконец, последнее условие заключается в том, что предпочтение в этой области будет отдано тем компаниям, в которых объем финансирования из ВИФа будет составлять не более десяти процентов от общего объема. То есть, с самого начала речь идет о том, что деньги ВИФа – это катализатор и не более того. Самое интересное, что эти условия для большого числа потенциальных создателей новых коммерческих фондов оказались приемлемыми и интересными. Ну, строго говоря, мы, прежде чем называть условия конкурса, мы анализ проводили – на что согласятся. Потому что не получить ни одного предложения – это никому не интересно.

На сегодняшний день имеется порядка двенадцати предварительных заявок

Алексей: Тринадцать.

Андрей: Я думаю, что в результате будет одобрено две-три, максимум четыре. Но есть позиция правительства, точнее, Президента. Он сказал: если работа пойдет, то мы найдем деньги. Мы должны показать, что существует определенный механизм, и этот механизм может быть успешным… Мы считаем, что этот механизм должен быть реализован по двум причинам. Во-первых, потому что просто деньги нужны. Нужен новый механизм вкладывания денег в инновационную экономику. Вторая вещь, потому что венчурное инвестирование, как мы уже говорили, оно меняет психологию. Вот есть две очень опасных психологии. Первая – это проедание бюджета. То есть, дайте нам деньги, и мы сумеем их истратить. Это была психология науки в Советском Союзе… Она не очень плохая. Вообще, роль ученого в Советском Союзе – это была замечательная вещь, потому что ты мог получать деньги и удовлетворять свое любопытство, как говорится, за государственный счет. Но сегодня от этого надо отказываться… И вторая психология: любой инвестор – это мой враг. Вне зависимости от того, это банковский кредит, стратегический инвестор, который, может быть, потому хочет тебя купить, чтобы тебя уничтожить. Все-таки венчур – он подразумевает, что инвестор, в зависимости от того, как ты с ним договоришься и пройдешь между Сциллой и Харибдой… он становится твоим партнером. Психология партнерства – ее вообще сегодня не хватает российской действительности. Эта психология… то, что этот подход к финансированию исходно подразумевает эту психологию, – это крайне важная вещь.

Есть проблемы в этом подходе. Проблемы в том, что, во-первых, когда мы говорили по поводу налогообложения, Россия – не самое лучшее место для создания венчурных фондов. Теоретически мы видим юридические формы… как раз мы с помощью студентов проводили большое исследование, которое возглавлял Александр Эдуардович Янчевский, по поводу того, какие формы есть. Вроде бы, нашли юридические формы, в которых можно организовывать венчурные фонды в России… Но есть вторая вещь в этой проблеме, которая очень серьезна. Так же, как российские деньги крайне нежелательно сегодня переводить через границу в офшорные фонды… есть психологический момент. Это очень болезненно воспринимается всеми нашими властями. Даже если это делается совершенно легально, начинают опасаться, не идет ли откачка капитала из России. Точно так же по целому ряду причин западный инвестор вкладывать свои деньги в фонд-резидент в России не хочет. Во-первых, это непривычно. А во-вторых, с точки зрения экономической просто неразумно. Потому что, как мы видели, даже в Англии фонды создаются не в Англии, а на Кипре. Компания, скажем. в Джерси, а сам фонд – в Делаваре. Это – одна из черт глобализации. Поэтому, чтобы этот конфликт интересов каким-то образом разрешить, возникла идея, которая будет в каком-то виде реализована о том, что возможно создание консолидированных двух фондов, которые договариваются о том, кто они консолидированно проводят инвестиции в компанию… Вот мы создали с помощью ВИФа российский венчурный фонд-резидент. Вот, например, где-то в Делаваре, в Джерси или на Кипре, или везде вместе… создается нормальный венчурный фонд с капиталом… если тут, например, три миллиона, то там, например, тридцать миллионов. А может и сто… А дальше речь идет о том, что управляющей компанией фонд создается по ту сторону границы. А дальше вот здесь вот, в России, имеются компании, достаточно интересные… Сейчас я скажу несколько слов о том, как искать эти компании. И речь идет о том, что, скажем, заключается соглашение. Более того, это соглашение может выполняться одной и той же управляющей компанией, которая управляет и российским фондом, и фондом, который находится за рубежом. И речь идет о том, что эти фонды консолидированно вкладывают деньги в эти компании. В соответствующей пропорции: один к десяти.

Значит, в чем интерес российского правительства? И почему такая схема кажется интересной? Что мы получаем? Если мы помним, что десять процентов идет в этот фонд, то на триста тысяч бюджетных или околобюджетных денег, которые вкладываются в создание российского венчурного фонда, мы получаем в общей сложности… тридцать три миллиона из трехсот тысяч частных денег…

Голос: Позвольте вас поправить. Получается не триста тысяч, а триста тридцать тысяч из государства, если десять процентов…

Андрей: Тут можно и поспорить, как получается и в каком порядке все это возникает… Просто мультипликатор, как вы видите, один к ста. А именно это и есть цель участия государства в такого типа структурах… То, о чем я с вами говорю, еще не есть оформленная схема. Это то, что сегодня создается… Я могу сказать. Например, сегодня почти все успешно действующие менеджерские структуры: “Квадрига”, “Российский фонд”, “Русский технологический фонд”, который в России возглавляет Алексей… “Дельта-капитал” – это американский фонд, который возглавляет сам генеральный партнер, это Патриков (?)… они все создают частные венчурные фонды. Они попробовали себя на государственные деньги, они набили определенные шишки. Они получили определенные положительные результаты тоже. И сегодня практически все управляющие компании в России, которые сохранились, а не умерли, они все создают новые частные фонды. Более того, на сегодняшний день существует большой интерес… Вообще сейчас время такой “второй волны”. Первая волна интереса к России – это девяносто первый – девяносто второй годы… Тогда было все очень здорово. Это волна… романтиков таких. Они все пришли сюда, западные люди. Часть, поизучав то, что есть, ничего вкладывать не стали и…

… знакомых своих знакомых… И таких людей довольно много.

Голос: (вопрос не слышно)

Алексей: Вот я сказал, что реальная инициация происходит сегодня. Я могу сказать, что часть этих фондов создается без расчета на параллельную заработную плату. Просто люди готовы создать здесь, с российским инвестором, небольшой фонд в три миллиона долларов и попытаться работать. Дальше, может быть, найдя партнеров на Западе и расширив объем этого фонда, может быть, заключив соглашение с существующими фондами о совместном инвестировании в какие-то проекты… Я прекрасно понимаю, что не все фонды, которые будут созданы с участием ВИФа, будут параллельными структурами… Масса ребят, которые к нам приезжали: из Тольятти, из Пензы, из Перми приезжали. Они говорят: “Нам не нужен западный инвестор. Нам нравится модель, которую вы предлагаете. Мы вполне сможем найти деньги и испытать эту модель”. Имеется в виду – вложить три-пять миллионов. Некоторые из них говорят: “Нам ваша инновационная деятельность на периферии по барабану. Нас интересует строительство. Мы хотим вкладывать, используя эту модель, деньги в строительство. И мы знаем, кто потом у нас купит эту компанию. Есть крупные, солидные фирмы”… Из Перми приезжала такая симпатичная, грамотная женщина. Она говорила: “Мне это не нужно. Вот я научусь делать эти кирпичи, и у меня эту компанию купит какой-то там крупный местный строительный концерн. Более того, я создаю уже эту компанию под покупателя”. И ей западный партнер не нужен… И здесь я понимаю, что для государства, для Андрея Александровича, мультипликатор сто надо ставить, а здесь придется ставить мультипликатор всего десять. Это не очень хорошо, но все равно здорово… А что касается этих вещей, то я сейчас просто логику событий изложу. А логика событий очень проста. Вот, скажем, вы хотите сейчас полностью инвестировать. Так вот, все деньги, которые у нас были, мы вложили. Мы сейчас на стадии выхода и собираем новый фонд. Я прихожу в тот же Банк реконструкции и развития, которые были нашими акционерами на тридцать пять процентов… в Европейский Банк реконструкции и развития и говорю: “Ребята, как бы деньги кончились. Дайте мне еще” Они говорят: “Мы бы дали. Но ваши русские. Посмотрите на них. Где русские деньги? Будут русские деньги, будут и зарубежные деньги”. “А сколько русских денег надо?” “Ну, процентов двадцать, двадцать пять, а лучше – тридцать”. И я с ними согласен. Это правильно: чего ради? Если местная финансовая элита не верит в этот подход и не хочет его принять, чего ради они должны верить в эту концепцию и чего ради они должны нести сюда эти деньги? Они что, идиоты? Они же понимают, что они – самый крупный финансовый экспортер в мире. И поэтому эта вот система – она очень удобная. Во-первых, я могу привлечь российские деньги, не связанные с ВИФом… Не хочется брать у государства, и не хочется в офшорную зону переводить.

Андрей: Поскольку они видят, что государство это поддерживает, это очень важно.

Алексей: Они тоже государство не любят. Но они видят: если государство идет по этому пути, то это в какой-то степени защитимо. Это значит, что государство заинтересовано в этой деятельности. Значит, будет движение в законодательстве, движение в каких-то нормативных вещах

Андрей: И что делают практические люди, которые хотят собрать такой фонд? Они (скороговорка, совершенно не уловить смысл)… И вот здесь какие-то небольшие структурки, около государства или какие-то близкие, которым тоже в офшор не хочется переводить… политически заинтересованы в том, чтобы это состоялось. И вот так собирают фондик в два миллиона, в три (Здесь возникает подобие диалога между Власовым и Фурсенко, который совершенно не разобрать, ибо они оба вошли в раж, а тут еще вопросы с мест)… Я говорю: у меня, ребята как бы нет денег прямых пока, хотя я скажу, что на самом деле есть. У меня есть инвестор, десять процентов. И это уже здорово. Потому что еще десять – и восемьдесят мы наберем… А есть структуры, которые тоже испытывают финансовое давление. Это коммерческие структуры Сбербанк, ВКО (?) Там такие активы, такие поступления, такая прибыль, а девать-то некуда. Там пять миллионов, десять миллионов – ежедневного шума. Они в отчете могут как бы не заметить этих денег. А с другой стороны – почему бы не попробовать? Это просто плата за обучение новым инструментам.

Голос: Эти фонды создаются под конкретный проект или для стратегического финансирования?

Андрей: Я не знаю. У каждого фонда может быть своя инвестиционная политика. Вот строительная индустрия, насколько я знаю… Потом приезжал парень из Тольятти. Говорил: вот у нас есть такая-то промышленность, но там не хватает… что-то они там плохо делают, колеса или подшипники. Как бы нам побыстрее продать эту структуру.

Голос: Я работал совсем недавно в организационной структуре, которая в Карелии занималась помощью новому бизнесу. И там, при подобной схеме финансирования, возникали проблемы. Люди не хотели “светить” информацию о своем бизнесе. Потому что, если приходит человек, дает бизнес-план для анализа, он как бы дает идею. То есть, многие люди просто отказывались давать на экспертизу свои бизнес-идеи… Второй вопрос. Вы говорите, десять процентов. Кто-то дает еще. Очень важно для бизнеса, чтобы деньги приходили день в день. Где гарантия, что эти деньги придут вовремя? Потому что, если один из партнеров подведет…

Андрей: Я понял. Во-первых, по доверию или недоверию. Есть два момента, и оба они очень важны. Один момент заключается в том, что каждый человек, который приходит за деньгами, должен идти на какие-то компромиссы. Можно сказать: если ты хочешь взять чужие деньги, то ты должен выполнять условия людей, которые эти деньги дают. Если они от тебя требуют прозрачности, то давай. Если ты не хочешь о себе рассказывать, то тогда не проси денег. Это жизнь, как говорится. Это первая вещь. Хотя, опять-таки я могу сказать… мы вернемся к этому вопросу завтра… есть такая организация – Фонд научно-технического развития Санкт-Петербурга. Значит, люди стали гораздо больше рассказывать, когда они к нам привыкли, когда они нам поверили. И третья вещь. Все-таки очень важно, что ВИФ – уже негосударственная структура. Хотя деньги пришли как бы государственным решением, по юридической форме это – некоммерческая организация. И потому там правила должны быть… это не правила чиновников, а правила людей, которые несут ответственность за все свои шаги… С государством вообще иметь дело бизнес не очень любит. Даже ВИФ напрямую не будет финансировать проект. Он будет финансировать… это Фонд фондов… он будет давать деньги в коммерческие фонды. А там уже… Ну, в банк люди приходят. Дают информацию? На самом деле, венчурный фонд – это финансовый институт.

Алексей: Я бы полслова еще хотел сказать. Статистически совершенно достоверно известно, что любая идея, пришедшая в голову человеку: ну, вам, мне или любому другому, здесь сидящему или стоящему… она в ту же секунду приходит в голову, по крайней мере, пятерым. Вот точно такая же идея.

Андрей: Следующая проблема, которая из этого возникает: кто из этих пятерых сможет ее реализовать? Совершенно подтверждено практикой, что идея стоит один процент от продукта. В десять раз больше нужно вложить, чтобы эту идею довести до рынка… Так что, пожалуйста, если человек такой скрытный, если она такой…сиди со своим процентом и радуйся, что он у тебя есть. Правда, в то же время четверо, которые не такие скрытные, реализуют и получат в сто раз больше. Это как бы первый посыл. Второй посыл – он еще примитивнее и звучит таким образом: “Коль ты такой умный, почему ты такой бедный и приходишь за деньгами?” Поэтому, если человек не хочет ничего рассказывать… А как иначе? Идея – это еще хорошо. А когда ты приходишь в компанию, здесь же нужно не только идею показать. Они же должны, бедолаги, всю бухгалтерию открыть. Они ведь должны сказать: “А вот так мы проводим еще двадцать пять процентов от тех денег, которые мы зарабатываем. А здесь мы еще таким механизмом пользуемся”. Венчурный менеджер должен проверить. Ведь мы знаем, что бухгалтерия не соответствует действительности. И до тех пор, пока компания это не рассказала, вы уж извините, ребята…

Голос: Можно вопрос? Вот вы про статистику рассказали. А откуда он берется? Как вычисляется?

Андрей: Я не знаю. Если вы хотите ссылки, я проработаю этот вопрос. Я сейчас не готов.

Голос: Расскажите про гарантии перечисления средств.

Андрей: Гарантии – это второй вопрос. Что я могу сказать: почему это так долго? Владимир Владимирович подписал где-то в марте двухтысячного года, а конкурс мы объявили где-то совсем недавно. У нас был довольно длинный спор. Я сказал, что до тех пор, пока хотя бы часть денег не окажется на этом счету: замороженном, опечатанном, арестованном в том смысле, что никто не имеет права… Ведь Леша сказал: Фурсенко даст. Фурсенко ничего не даст, потому что есть совет директоров, есть попечительский совет, инвестиционный комитет. То есть, это на самом деле… вообще давать деньги – это очень тяжелая вещь. Но до тех пор, как я сказал, здесь, на счету, не окажется определенная сумма, которой будет достаточно для первого транша… потому что, что я могу сделать – я могу по решению инвестиционного комитета, одобренного советом директоров, написать платежку. Понимаете, пока этих денег не будет на моем счету, я всеми силами буду препятствовать открытию конкурса. Эти деньги сегодня на моем счету. И это означает, что в тот день, когда инвестиционный комитет выделит, а совет директоров, ознакомившись со всеми бумагами, скажет: “Да, из двадцати предложений мы выбрали три. Эти все предложения подготовили, у них с документами все чисто”… тогда я подписываю платежку, и эти деньги туда уходят. Других гарантий, как говорится, я не могу предложить и не знаю. Я знаю единственную гарантию: что деньги на счету и что есть документы… устав там, инструкция и так далее… которые позволяют и предписывают мне это сделать. И я имею на это право.

Голос: (скороговорка; вопрос задается о какой-то оправданности. Чего – не разобрать в общем шуме).

Андрей: Понимаете ли, государство вмешивается не прямым, а косвенным образом. Как сказал Власов, сегодня венчурные фонды вкладывают в скупку дешевый актив. Государство заинтересовано, чтобы внебюджетные средства шли в научно-техническую сферу… Мы поговорим об этом завтра. Я специально не хочу трогать эту тему, потому что завтра будет не о чем говорить… Таким образом, государство говорит: мы создаем ВИФ. Деньги… ну, это оформлено через министерство науки и технологии… для того, чтобы шло финансирование в научно-техническую сферу. В принципе, государство могло бы сказать: мы заинтересованы в развитии биотехнологии. Или в развитии экологических технологий. Понимаете? Они бы сказали, что эти деньги идут в фонды, которые занимаются только биотехнологией или только информационной технологией. Этот вопрос сегодня не поставлен. Поставлено только одно – что это сфера высоких технологий. Как это будет отслеживаться? Это будет отслеживаться, во-первых, как написано в уставных документах. И, во-вторых… все эти органы управления: попечительский совет, совет директоров, инвестиционная комиссия, которая будет создана по решению этих органов. Ей будет объяснено. А дальше – это, конечно, экспертная оценка, которая определяет, это высокая технология или невысокая технология. Если там захотят вложить в торговую компанию, то это точно невысокие технологии. Нет, туда вы вкладывать эти деньги не можете. Вы можете вложить свои, частные деньги, но без нашего участия, без участия государства. И есть способ – так же, как, например, в Соединенных Штатах. Они вкладывают деньги в фонды, которые финансируют тоже на очень ранних стадиях. И понятно, почему. Потому что они развивают вновь нарождающийся бизнес. Это очень важно… Это и есть элементы государственной политики.

Голос: (вопрос касается деятельности управляющей компании).

Алексей: Я пока не знаю. Ну, просто два слова. Ну вот – фонд (название не уловить). Здесь важно, что этот фонд создан не только на деньги Европейского Банка реконструкции и развития, это тридцать пять процентов… а в большой степени – на деньги частных инвесторов: американских, английских, голландских. Значит, семь компаний сейчас проинвестированы таким образом…

Андрей: Что такое управляющая компания? Управляющая компания – это… если фонд, ну, скажем, пятьдесят миллионов, управляющая компания – это пять человек. Менеджер по инвестициям, пара человек, которые занимаются офисом… чисто такая работа, чтобы им не особо думать, где билет купить, где чего… два человека… Ну, может быть, один финансовый аналитик на всю компанию. Ну, может, быть, один юрист, чтобы не платить большие деньги за подготовку всех документов, потому что это очень дорого получается. Всё.

Голос: (пытается устроить дискуссию, видимо, не совсем по конкретному вопросу)…

Алексей: Здравствуйте, я ваша тетя! Я вам рассказывают про Management Head Zone, а вы говорите: “не вмешиваются”. Это пять человек, которые являются инвестиционными менеджерами. Они ведут (непонятное слово) от начала до конца. Они его ищут, они проводят анализ бизнес-плана, они выносят это предложение в инвестиционный комитет. Они сидят в совете директоров этой компании. Они ведут отчетную работу по тому, что происходит в компании. Они предлагают каждый год план развития компании… Они работают директорами в четырех-пяти компаниях… Цифры, они сейчас бьются. После пяти компаний – всё, начинается захлёб. То есть, это уже получается пятнадцать часов рабочего времени ежедневно. Выходной день – воскресенье. Суббота рабочая. Это нормально. Всё. Больше пяти компаний – это нереально. Лучше три, честно говоря. Четыре, наверное, оптимально. Если нет проблем. Если есть проблемы в компании, то иногда получается, что на одну компанию как бы там… пятьдесят процентов рабочего времени, а на оставшиеся четыре – еще пятьдесят… А что касается вашего вопроса, то я его неправильно понял. Потому что Андрей говорил с позиций ВИФа… Если вы имели в виду создание портфеля фонда, чтоб создать определенную синергетику…

Голос: (повторяет свой вопрос: опять скороговорка).

Алексей: Понятно, это как бы первая половина вопроса. Не кладите яйца в одну корзину – это как бы первый принцип. Потому что положить яйца в одну корзину… возьмите сегмент рынка. Не дай Бог, что-то произойдет с сегментом… тебе как-то не здорово. Другой принцип: чем ты специализированнее, тем ты глубже понимаешь, что происходит в каждой компании. Поэтому раньше тенденция развития венчурной индустрии… ну в тех же Штатах. У нас сейчас абсолютное повторение идет… Все фонды у них, в основном, были как бы региональными. Они занимаются “скринированием” определенным, мониторингом того, что происходит в регионе. Но, тем не менее, опыт последующего развития в других регионах, где эта индустрия более развита… она приводит к тому, что фонды потихонечку из региональных превращаются в отраслевые. Все-таки. Как бы первый принцип нарушается. Но выход из этого положения только один: хотя ты раскладываешь яйца и в одну корзину, пытайся раскладывать их по размерам. На разных стадиях раскладывай… Но, с другой стороны, вы абсолютно правы, потому что тот опыт, который приобретают инвестиционные менеджеры… ну, в той же биотехнологии… и те контакты, которые приобретают, работая с десятью компаниями в биотехнологии… конечно, этот опыт и знания – это добавленный потенциал, который они могут принести в одну из двадцати своих компаний… существенно больше, чем если менеджер занимается только биотехнологией, информационной технологией и так далее.

Андрей: Как правило, берется три-четыре больших сектора. Не пересекающихся. Например, биотехнология и информационная технология.

Голос: (вопрос неразборчив).

Алексей: Мы пытались. У нас есть три компании, которые технологически связаны. Мы пытались сделать всякие вещи типа… технологические цепочки выстроить, заставить их взаимодействовать. Не получается, честно говоря. Не получается. То есть, хочется. Понимаешь, что это надо делать. И, если они еще к тебе как-то относятся, то уже друг к другу они уже не хотят относиться никак. Если чисто коммерческие такие контакты, то все нормально, все понеслось. А вот, чтобы они вошли в какие-то стратегические партнерские отношения – это трудно. В практической жизни невозможно заставить компании любить друг друга, если они почему-то друг друга не любят. Хоть как-то через капитал ты их пытаемся соединить – ничего не получается… На самом деле, у нас есть другие способы. Есть несколько видов инфраструктур. Это инфраструктуры технологические, например, технопарки, инновационные центры. Есть инфраструктуры информационные: консалтинговые центры. Есть финансовые. Вот через технологическую у нас получалось пару раз. Когда люди сидят вместе, они начинают взаимодействовать больше и больше. Через финансовые, я думаю, это тяжело, потому что здесь еще начинается очень сильная ревность. Потому что, раз мы договорились о партнерстве, то ты – мой партнер, и только мой. А когда начинаешь их “женить”, то каждый начинает думать: что же, он изменяет мне с другим?

Голос: Вы много говорили о психологии доверия в этом виде бизнеса. Встает вопрос: вот вы удачно вложили деньги, все было замечательно, вы вышли из этого фонда с получением прибыли. В это время интересы владельцев фонда сталкиваются с интересами владельцев остального пакета акций. Например, если пакетом акций владеет один человек, он ею управляет, по сути, это его компания, то он хочет купить этот пакет себе за небольшие деньги. Тогда как фонду выгодно продать их на сторону и за большую сумму. Как предлагается бороться вот с такой ситуацией, когда прошло уже пять-семь лет, и тут такая ситуация. Что предлагается делать в этом случае?

Андрей: Я ни разу не пробовал. Я могу сказать о своей позиции. Здесь два ответа (дальше говорит очень быстро). Одно дело пообещать: через пять-семь лет я тебя кину, другое – кинуть. Тем не менее, самое начало оговорено, и об этом не надо забывать и не надо… Да, я заинтересован в том, чтобы ты по-человечески выкупил этот пакет… Я имею в виду менеджера… Но, с другой стороны, я – менеджер фонда, и здесь не только мои деньги, а еще деньги моих инвесторов, и ты должен был с самого начала это знать.

Алексей: При прочих равных я продам это тебе, но только при прочих равных. Я думаю, что это позиция честная.

У меня есть совсем другой опыт, когда был выход из компании, ну, скажем, не бизнес-ангела. Там менеджер вел себя не самым лучшим образом, и ситуация была такая, что из компании нужно было уходить инвестору. Мы говорили с ним, что он все-таки должен пересмотреть свою позицию. Он сказал, ну, невозможно это сделать. Пытались искать внешнего инвестора. Оказалось, что это очень сложно. И отчасти, судя по всему, не без участия этого менеджера. И тогда вариант возник только один: пакет был предложен конкуренту. После чего менеджер сам выкупил этот пакет. На ту сумму, которую, кстати… Мы ему предлагали с самого начала. Поэтому ситуация была двоякая.

Андрей: Позволю себе комментарий, потому что вопрос очень хороший и очень важный вопрос. Первое, что я говорил, восемьдесят процентов своего труда, будучи сотрудником фонда, посвящено компании, но двадцать процентов труда посвящено фонду. В любом случае, сотрудник фонда – это не сотрудник компании на сто процентов. Конечно, какие-то конфликты на определенных этапах могут возникать, и это нормально. И сотрудник фонда должен трудиться в этом случае в интересах инвестора, иначе это неправильно… Первая позиция. Вторая позиция: когда вошел в компанию… войдя в клетку с тигром, подумай, как ты оттуда выйдешь. Во всех документах, которые создаются до входа инвестора в компанию, достаточно подробно прописываются… если не цели, то принципы выхода. Это обязательно делается, это обязательно оговаривается. И, если менеджера или хозяина компании это не устраивает, его право не подписывать. Но он заранее знает, что через какое-то время… и цель инвестиции венчурного инвестора… через какое-то время он (инвестор) должен оттуда уйти, иначе он не заработает денег. Поэтому обязательно прописываются правила как входа, так и выхода.

Третий аспект. Если у менеджера и хозяина компании оказываются деньги, на которые он может выкупить долю венчурного капиталиста, значит, он вор. На девяносто девять процентов и девять в периоде. Потому что денег достойных для выкупа пакета венчурного инвестора у него, по определению, быть не может.

Голос: (задается вопрос о возможности получения дивидендов. Спрашивающий считает, что это разумно).

Андрей: Нет, это неразумно. Никакие дивиденды при росте компании неразумно выплачивать. Разумно… если у меня есть другой бизнес, я не буду в него вкладывать. Когда я вступаю в брак, я хочу, чтобы, по крайней мере, на время наших брачных отношений, работали на меня, и только на меня, и только со мной. Поэтому, если у него есть парочка-троечка других бизнесов, а то, куда я вкладываю, для него так, третий-четвертый вариант, то я не буду сюда вкладывать никогда. Поэтому мы немножко, если не лицемерим, но лукавим, когда говорим: да, у вас есть право первой ночи. В случае выхода вы можете первыми выкупить. Но, если кто-то из акционеров заикается: не время ли мне выкупить? Какую цену ты предложишь? Я тут же вызываю аудитора и очень серьезно проверяю компанию, что там происходит.

Голос: (вопрос о том, как поступить, когда рост компании прекратился, а денег еще не появилось; называет возможные причины, например, заполнение рынка).

Андрей: Ну, это ошибка на входе. Бывает.

Голос: (продолжает объяснять, что он имеет в виду: у менеджера компании нет денег, а инвестору необходимо выйти. Что делать?)

Андрей: Ну, это элементарно. Есть понятия (здесь не совсем понятно). Если я могу продать в год номер три, обеспечив (непонятно) равное тридцати пяти процентам, и могу продать в год номер пять другому за те же тридцать пять процентов, то, естественно, я продам первому. Я не буду ждать этого несчастного момента. Если тридцать пять и тридцать пять, то за это время (непонятно) выросла, и я, конечно, получу больше. А, если я получу ту же сумму: один миллион здесь и один миллион здесь, конечно, я не буду ждать два года

Голос: (возникает дискуссия; говорящий пытается упрекнуть Андрея, что тот, подписывая договор, обещал компании одно…)

Андрей: Я ничего не обещал. Я обещал честно работать в компании в течение того времени, пока мне выгодно работать в этой компании. Это все, что я обещал. Дальше акции мои, извините. И распоряжаться своими акциями я собираюсь сам. Никто другой моими акциями распоряжаться не будет.

Голос: (вопрос о проблемах сбыта в компании)

Андрей: Я два слова скажу, а потом Алексей продолжит. Первый вопрос. В ближайшее время это будет рынок стратегических инвесторов. То есть, компания развивается до такой ситуации, когда какая-то крупная корпорация оказывается заинтересованной в том, чтобы ее купить, чтобы расширить свой бизнес… Могу привести пример из судостроительных структур. Они поняли, что могут резко улучшить свой бизнес, купив эту компанию. Я знаю, что есть пара компаний, которые для газодобычи делают определенное оборудование… Я думаю, что на ближайшее время для России это будет самое интересное.

Далее. Сегодня несколько бирж начали изучать возможности создания открытого рынка для вот этих компаний. Это, во-первых, Санкт-Петербургская валютная биржа. Есть такой проект: рынок роста Санкт-Петербурга. Потом еще одна московская биржа. Они изучают эти возможности. Это только эксперимент. Потому что, если очень много капитала свалится, тогда мы начинаем работать.

Третий вариант – это, все-таки, я считаю – это перекупка менеджеров, но уже с привлечением нового инвестора. Может быть, финансово, но просто другого масштаба. Грубо говоря, средний подъем инвестиций у фонда (название не уловить) у них там где-то полмиллиона. Сегодня есть фонды, где минимальный объем инвестиций – пять миллионов. В принципе, если компания хорошо растет, это – один из возможных выходов из компании. Я думаю, что этот путь тоже возможен. Леша здесь добавит. Но я думаю, что основное на ближайшее время, это будут стратегические инвесторы.

Алексей: Да, я согласен. Здесь просто добавлять нечего.

Голос: Может случиться так, что компания работает хорошо, растет, и у вас нет необходимости выходить оттуда. Вы получаете доход через дивиденды, а не через продажу акций. И дальше у вас пропадает интерес к продаже этого предприятия.

Андрей: Здесь проблема следующая. Если вдруг получилось так, что компания дошла до уровня “коровы”, когда компанию можно доить, и нет большого смысла, чтобы эта компания росла, то, конечно, можно так поступить. Если амбиции инвестора – тридцать пять – сорок процентов годовых от вложений. Я, честно говоря, не знаю таких бизнесов, которые в дивидендах могут приносить такие деньги. Я не очень представляю себе российскую компанию в российских условиях, где бы я мог получать тридцать пять – сорок процентов годовых. Если такая компания есть, теоретически можно рассматривать такую ситуацию.

Голос: У нас на севере компании – они дают двадцать пять процентов годовых. Можно предположить, что они зарабатывают гораздо больше.

Андрей: Предположить можно. Наверное, такие ситуации могут быть. Но я не знаю компаний, которые выплачивают дивиденды тридцать пять процентов годовых. Вот, если вы назовете мне компанию, которая выплачивает тридцать пять процентов годовых… Конечно, я буду вести себя таким образом. Я буду выбирать дивиденд там, пока у меня не кончится фонд. Потому что все равно фонд – это понятие конечное. Я десять лет буду выбирать по тридцать пять процентов годовых, а в конце десятого года я продам эту компанию. Потому что она свое отработала. У меня все равно будет сверхприбыль. А продать ее акции я все равно должен. Потому что структура пропадает. Или я могу каким-то образом перераспределить акции этой компании между своими инвесторами. Тогда в этой компании будет акционером не фонд, а акционерами будут акционеры фонда. Может быть так бы я поступил теоретически.

Голос: (вопрос о том, рассматривается ли интернет-консалтинговые фирмы, банки как “хай-тек”).

Андрей: Как “хай-тек” нет, но венчурные фонды инвестируют в подобные сектора. Наш фонд – нет… Бывают такие случаи, когда из-за одной компании сталкивались интересы нескольких фондов, и либо они совместно входили в эту компанию, либо кто-то предлагал лучшие условия… Вот я могу два фонда привести в пример. Один – это Лешин фонд “Интернет-инкубатор”, который находится у нас. Мы имели ввиду, что из него будут рождаться компании, которые будут легко продаваться.

Голос: Десять процентов рассматривается от общего объема финансирования, или от стоимости проекта?

Андрей: Проект вообще не рассматривается. Проект как бы один – это создание венчурного фонда. Что будет за ними? Мы должны понимать, что есть конкретный проект и не более того. Объявлено, например, что этот фонд будет три миллиона или пять миллионов. Пятьсот тысяч мы готовы вложить, а может быть, даже больше. Но при этом вы принесите нам соответствующие комфортные письма и обязательства о том, что четыре с половиной вложат другие.

Голос: (задает вопрос не совсем по теме, путая фонды с конкретным бизнесом).

Алексей: Я об этом не сказал, это моя вина. Мы должны понимать, что ни в один проект фонд не вкладывает, за каким-то редким исключением, больше десяти процентов своих активов. Это обычное ограничение, которое прописано Уставом. То есть, фонд, если объем пять миллионов, не может вложить два миллиона в один проект. Это сорок процентов объема фонда. Это риск. Это исключено. Потому что обычно в Уставе фонда прописывается, в правилах инвестиционной политики прописывается… в каком-то документе обязательно прописывается, что максимальный объем инвестиций в одну компанию – десять процентов. Иногда семь процентов прописывается.

Андрей: Если вопросов нет, я хотел бы сказать еще об одной вещи. И тоже о роли государства и о важности… Надя, мы заканчиваем уже? То, о чем говорил Алексей Вадимович… Для того, чтобы все это работало, необходимо, чтобы была система взаимодействия тех, кто инвестирует, и тех, кто хочет получить инвестиции. На самом деле, роль государства в этом вопросе – она очень велика. Более того, я знаю, что западные венчурные фонды говорят: не надо нам никаких денег. Два вопроса. Первый – чтобы законодательство было не враждебным по отношению к венчуру. И вторая вещь – обеспечивайте нам поток проектов. То есть, создавайте условия, чтобы рождались новые проекты. Создание условий для новых проектов – об этом мы завтра, наверное, будем говорить. А вот что касается площадок, на которых эти проекты встречаются, это то, что Алексей упоминал, и я могу сказать… это венчурная ярмарка. Чем она отличается от тех выставок, которые были широко распространены и до сих пор широко распространены в России? У нас выставки, как правило, – это выставки достижений народного хозяйства. Вот они как были у нас в Советском Союзе… Показать, что у меня самое лучшее, самое замечательное, самое передовое и так далее. А об экономической стороне люди, представляющие разработки, задумались в минимальном объеме. Это традиционно…Венчурные ярмарки, которые очень распространены в Соединенных Штатах, в меньшей степени в Европе, – они ориентированы на то, что человек должен показать привлекательность бизнеса. Я могу привести один пример. На этом, пожалуй, мы закончим… Когда мы еще только начинали с идеями венчурной ярмарки, мы были на венчурной ярмарки в Нью-Джерси. И меня включили в судейскую коллегию, чтобы я посмотрел и поучился у них. А там ситуация достаточно простая. Там есть известные венчуристы, предприниматели, которые оценивают компании. Причем идет два тура. Первый тур – отбирается финалисты. Второй тур – другие люди подходят и определяют, кого считать победителем. Победитель не значит ничего. Победитель получает какой-то символический приз. Самое главное, что во время этой венчурной ярмарки участвует очень много реальных инвесторов, которые ходят и отбирают себе проекты. Но, поскольку предприниматели тоже венчуристы, они отбирают себе компании, привлекательные для венчурного финансирования. Вот совершенно блестящая там возникла идея, связанная с новыми чип-картами: как обеспечить себе весь сервис через сим-карты. Очень яркая техническая идея, и вся судейская команда ею просто восхищалась.