Громыко. Тема моего доклада – “Системо-мыследеятельностный подход Г.П. Щедровицкого и теория коммуникативного действия Юргена Хабермаса. Точки соотнесения и несопоставимости”.

Я хотел бы отнестись к той, фактически уже начавшейся дискуссии, обсуждения. То, что я буду обсуждать, лежит в рамках большой работы, которую я сейчас делаю. Она называется: “Системно-мыследеятельностный подход: между Сциллой постмодернизма и Харибдой неомарксизма”. Хотя указываются мифологически нагруженные и тяжелые имена, это не означает, что я не люблю постмодернизм или Юргена Хабермаса и франкфуртскую школу, наоборот, эти формулировки возникают из очень большой любви.

Мне кажется, что сначала очень важно все-таки понять и определить место системно-мыследеяетельностного подхода в этой ситуации, и попробовать в этой ситуации максимально различиться. С этой точки зрения, очень важны те рамки, которые задавал Олег Игоревич Генисаретский, обсуждая столкновение европейского и американского проекта, но мне кажется также очень важной характеристика, которую в одной из своих работ сделал Вадим Цымбурский, когда он сказал, что, на его взгляд, это борьба взаимоотношений “никаких с растакими”. В этой ситуации столкновения “никаких с растакими” и, вспоминая фразу Достоевского о том, как русским дорога европейская культура и каждый камень на гамбургском кладбище, возникает некая сложность, связанная с выделением и выкладыванием ряда позиций.

Следующий момент, который кажется мне очень важным: обсуждая системно-мыследеятельностный подход и работая в ММК в равной степени оказывается, что Г.П. Щедровицкий утверждал снятие и преодоление философской позиции, но точно также и научной, потому что ему принадлежат очень жесткие утверждения о том, что наука – это гробокопательница и могильщица всего. Это третья сторона и позиция управления, и здесь есть выход в оргтехническую плоскость, занятие управленческой позиции. Здесь возникает очень важный момент с обнаружением методологической позиции, которая выстраивает и взаимодействует с пониманием и с философским, и с научным контекстом во всей его полидисциплинарности и разно-предметности, и с оргтехническим контекстом, отличаясь от каждой из этих позиций, когда это удается.

Следующий момент, который представляется мне очень важным – это по поводу того, что было сказано при обсуждении постмодернистских авторов. Прежде всего, тут очень красивый тип соотнесений несоотносимого или сопоставлений несопоставляемого, которые проделал Олег Игоревич, обсуждая схему многих знаний и идеи Делеза. Здесь я бы указал на то, что в ряде текстов Георгия Петровича звучала принципиальная мысль о том, что схема многих знаний для него возникала, а значит, наряду с другими, такая линия была, именно как оргтехническая линия, связанная с управлением интенциями сознания и мышления. Не просто событийно случалось, но оно еще и обладало этой возможностью управлять интенциями, что, на мой взгляд, немаловажно.

С этой точки зрения это ход на событийность, который и красив, и интересен и для меня лежит в ряде анализа и соотнесения с действиями и деяниями, где событие с той стороны оказывается опережающим деяние, и поэтому его можно метафизировать и полагать, как уходящим за рамки и границы деяний. Это то, что еще не деяние.

С другой стороны, это то, что больше, чем деяние. Когда возникает ставка-бросок, связанный с судьбой – это то, что выходит за рамки действия и деяния, то, что каким-то странным образом оестествляется, событийно происходит и событийно случается. Почему это важно? Потому что если мы обратим с этой стороны свой взгляд даже просто на название одной из книжек Делеза, а именно “Повторение и различие”, то мы обнаружим очень важное отсутствие или недосказ двух других моментов – повторение, а не воспроизводство, обязательно связано с некоторым актом и нравственным усилием на воспроизводство целостной жизни, где есть момент воспроизводство. А различие у нас отпадет от различения, где мы опять за счет собственных усилий, возможностей, стечений обстоятельств и судьбы сумели и ухитрились что-то различить, а не смешать, потому что если мы уберем эти контексты, то тогда повторяющиеся и множащиеся повторения и различия выступят перед нами как проходящие на нашем кинескопе или на нашем фильме сознания, который длится как ряд событий, которые мы можем чувственно воспринимать, переживать и к ним относиться.

Второй момент – мне показался очень интересным доклад Егора Никулина, но я обострил бы тему, потому что она кажется мне очень важной для метода схематизации – это проект Деррида по ихнологии(?), т.е. науки о следах, в котором Деррида подбирается к мысли, где с точки зрения не просто изучения речи, а происхождения речи языка, вполне может быть, что письменность была раньше, чем фонетические звуки речи. В этом контексте я вижу очень интересные типы сопоставления и анализа схем как раз с точки зрения генетического масштаба и анализа, и с этой точки зрения разделение и выделение точек, пересечений и расхождений – это многоуровневое мета-уровневая рефлексивная работа над уже выделенным и состоявшимся корпусом схем, которые получили статус не первого, а второго, третьего или какого-то другого языка.

В этих контекстах возникают какие-то совсем другие требования на саморазличение, отношение и проблематизацию, которые невозможно положить исключительно в разделы философских текстов или научных, потому что они затрагивают уже образование и педагогику, они толкают за собой и требуют, и это замечание Глазычева очень важно, потому что это вопрос об определении в этом контексте миссии методологии заново, т.е. ответа на вопрос: в чем ее особая миссия по отношению к условно расплывающемуся (но его можно как-то скрепить) постмодернистскому проекту, который не имеет этого единства, или скажем по отношению к неомарксистским утверждениям и полаганиям?

С этой точки зрения, обсуждая Хабермаса, я прежде всего обращаю внимание на то, что основная его работа – “Теория коммуникативного действия” (это два тома, там 110 стр.), которая издана в 1981 году. Схема мыследеятельности, эта особая проблематика рассмотрения мыслекоммуникации, экспериментов с мыслекоммуникацией в отношении к мышлению и к практическому действию – это 80-й год, и здесь возникает точка самоопределения анализа, где за каждым из этих движений, т.е. и работы ММК, и за тем, что делал Хабермас, лежат разные исторические программы. Здесь, безусловно, нужно обсуждать контекст разных исторических программ, разных целей, разной судьбы этих движений, и на этом разделении искать некие точки диалога и возможных противодействий.

Это последовательно описывает Хабермас и достаточно долго анализирует и обсуждает свой выход, одновременно находясь внутри и за рамками франкфуртской школы и института социальных исследований, который был организован эмигрантами в 1940 г. в Нью-Йорке. Он последовательно выделяет и противопоставляет те позиции, которые и стали его отличать от всей остальной группы (Хоркхаймера, Адорно и ряда других ведущих ключевых фигур, которые образуют франкфуртскую школу).

Это два важнейших момента, т.е. с одной стороны, вместо прежних ранних взглядов франкфуртской школы, т.е. “марксемы” про развитие производительных сил, для Хабермаса большое значение приобрели методологии мировоззрения через систему социальных институтов, преобразующих формы и способы производства и коммуникация, прежде всего коммуникация в публичной форме, т.е. публично организованная коммуникация, что с точки зрения Хабермаса стало выполнять функцию преобразования и существенного изменения и фрейдистских, и марксистско-фрейдистских концепций про заложенные внутрь человека инстинкты, потому что они при этом становятся предметом коммуникативных проработок и начинают переопределяться за счет вмешательства понимания.

С этой точки зрения, Хабермас может быть интересен как одни из очень жестких оппонентов попыток сбросить проект Нового времени и Модерна, где он выступает с очень жестким утверждением, что по-настоящему проект Нового времени еще и не начинался, а лишь готовился, а реализация его не состоялась.

Несколько важных, с моей точки зрения, пунктов, которые потом могут быть соотнесены с позицией системно-мыследеятельностного подхода и ММК.

Юрген Хабермас на основе анализа работ по аналитической философии, выделяет область, которая отличается от традиционных структур действия, т.е. так называемые коммуникативные действия, в рамках которых осуществляется достижение понимания между участниками ситуации. Хабермасу важно показать, что понимание, которое должно сложиться в ситуации – не предзадано и не запрограммировано, не осуществляется автоматически, поэтому ему нужно как бы затянуть сам процесс его строения и формирования. Для обозначения и оконтуривания этой области Хабермас различает рад типов дискурсов: теоретический дискурс, который организуется на основе когнитивных и инструментальных механизмов, практический дискурс, который связан с морально-практическими полаганиями и опирается на определение правильности и норма действия, дискурс в форме эстетической критики, который является оценочно-эволютивной по своей природе и строится на основе соотнесения с ценностными стандартами, дискурс в форме терапевтической критики, основной характеристикой которого является выразительность, правдоподобность выражений, дискурс самовыражения и самообъяснения, который определяется достижением понятности того, что высказывается и основывается на правильности сформированности символических структур.

Последовательно развертывая идеи Поппера о множественности миров, Хабермас соотносит с каждым действующим лицом ситуации три мира: объективный мир, социальный мир и субъективный мир. Эти различия трех миров оказываются важны для Хабермаса, чтобы последовательно разложить и сгруппировать разные типы действий: телеологические действия, т.е. связанные с целями, нормативно-регулируемые, драматургические действия, связанные с самопрезентацией и действия, связанные с коммуникацией.

Поскольку телеологические действия соотнесены только с объективным миром, а нормативно-регулируемые и драматургические действия с двумя мирами, соответственно с социальным и объективным миром или с социальным и субъективным миром, только коммуникативные действия при установлении понимания связаны с установлением отношений между всеми тремя мирами.

В речевых высказываниях по отношению к каждому из этих трех миров есть свои модальности. По отношению к объективному миру делается вывод о том, что это суждение истинно или ложно. По отношению к социальному миру и системе социальных норм – что оно правильное или неправильное, и по отношению к субъективному миру, связанному с терапевтической презентацией – что оно правдоподобное или неправдоподобное.

Таким образом, на основе выстраиваемой логики высказываний и анализа действенности этой логики показывается форма захвата коммуникативными действиями всех миров.

Вводя еще одно различение и соотнося ситуации и действия, социальное и несоциальное с ориентациями действия, т.е. соответственно с ориентацией на успех и на понимание, Хабермас последовательно различает простое инструментальное действие как действие, ориентированное на успех, которое строится в соответствии с техническими правилами и построено на определении меры воздействия на основе вмешательства во взаимосвязь обстоятельств и результатов и стратегическое действие, которое Хабермас определяет как степень воздействия, определяющего оцениваемое влияние на принимающего решение контригрока или противоигрока.

Если просто инструментальное действие может быть лишь дополнительно связано с социальными взаимодействиями, то стратегическое действие само исходно представляет из себя социальное действие, потому что оно изначально предполагает рефлексивный учет действий контригрока. О коммуникативном действии мы говорим в том случае, когда план действий участников ситуации оказываются связан не с эгоцентрическим вычислением успеха, а с актами, координирующими понимание.

Коммуникативное действие прежде всего направлено на выработку общего понимания ситуации. Хабермасу важно как бы замедлить, затянуть и показать особую сферу, в которой нет однозначного моментального проскока к взаимосогласию. Это затянутое движение взаимопонимания образует своеобразный общественный феномен, который дальше в ряде очень важных пунктов, которые я введу, и определяет динамику социума. Очень важно при этом ответить на вопрос: где собственно это осуществляется, где место для такого организованного коммуникативного действия?

Первоначально Хабермасу нужно конституировать логически саму особенность коммуникативного действия. Хабермас делает это, используя остиновское различение локутивных, иллокутивных и перлокутивных актов. Различие между ними состоит в том, что локутивные акты – это речевые высказывания, в которые просто нечто сообщается – локутивный акт выражает положение дел, он строится в отношении к используемым в ходе его осуществления языковым средствам. Локутивный акт изучается семантикой.

Перлокутивные акты – это речевые акты, при помощи которых говорящий нацелен на то, чтобы вызвать эффект у слушателя. Если он говорит нечто в данной ситуации, то из этого следует то-то. Посредством перлокутивных действий возникает интеграция речевых действий в структуру стратегических действий, т.е. осуществляется вмешательство и интервенция в мир, достигается эффект посредством того, что нечто делается через то, что говорится. Эффект уже есть на лицо, он описывается как состоявшееся извне. С этой точки зрения перлокутивные акты описываются и характеризуются в отношении к своим результатам, и их изучает риторика.

Особый вопрос возникает в отношении к так называемым иллокутивным актам. Иллокутивный акт – это действие, которое осуществляется, когда выражается некоторое положение дел, при этом происходит полагание модуса высказывания как признание, приказа, полагания, обещания, предупреждения, т.е. это как бы двойной акт, где в одном месте определяется сам характер этого полагания, а во второй части, за счет пропозициональной структуры, нечто сообщается. Иллокутивный акт может быть охарактеризован следующим образом – действие заключается в том, что что-то говорится. Иллокутивный акт рассматривается в отношении к манифестированной цели и рядом условий ее осуществления. После введения этого различения до сих пор не до конца ясно, каков собственно раздел для этого различения – не семантика, не риторика, т.е. что должно изучать иллокутивные акты? Примеры иллокутивных актов: S высказал P утверждение, что он P уволил из фирмы, т.е. двойная структура: сделал утверждение и дальше факт – уволил, или: S предупредил P, что он может его не уволить из фирмы.

Именно в этих актах, которые Хабермас называет иллокутивными, разъезжается структура оценки, которая закладывается извне, и эффект события, который должен произойти изнутри. Другой коммуникант или несколько коммуникантов еще должны понять сказанное. Здесь возникает зазор их необходимой реакции и понимания. Эта реакция не предрешена и не определена. Эффект понимания не снят и не предзадан автоматизмом речи. Именно с этой непредзаданностью Хабермас связывает огромные возможности коммуникативных действий, в отличии от стратегических действий по Максу Веберу, основанных на калькуляции выгод и вычисляемых перемещениях по шкале: цель, средство, результат.

Иллокутивные акты принимаются с точки зрения понимания содержания высказывания, внутренних для речевых актов подтверждений и следующих взаимодействий, возможностей установить связь. Условием этого является принятие или ухватывание заложенного в речевом акте притязания на значимость. Это тоже очень важное различение Хабермаса, потому что он помимо значений выделяет значимость, которая должна быть схвачена оппонентом. Мы понимаем речевой акт, если знаем, что делает его приемлемым. Это связано с интерсубъективным признанием речевых намерений. Таким образом, мы имеем дело с несколько своеобразным метапониманием или рефлексивным пониманием.

Где же осуществляется коммуникативные действия, которые, с точки зрения Юргена Хабермаса, бывают институционально связаны и институционально не связаны? Они реализуются прежде всего в структуре жизненного мира, где два взаимодействующих, а возможно и больше, опосредованы при осуществлении коммуникативных действий культурой и языком. Свое взаимодействие они строят на отнесении высказываний к трем мирам: внешнему миру, состоящему из объективного факта, социального мира первого коммуниканта, социального мира второго коммуниканта и наконец внутреннего субъективных миров каждого из участников коммуникации.

Следующий важнейший тезис Хабермаса заключается в том, что он утверждает, что в современных условиях капиталистического общества, его дифференциация и усложнение достигли такого уровня, что произошло расщепление социума как системы и жизненного мира. Возникающие новые институты, которые закрепляют и обеспечивают дифференциацию социума, обязательно должны быть укоренены в структуре жизненного мира. Только в этом случае, решая новые, выдифференцировавшиеся и обнаруженные задачи, обеспечивая новый уровень свободы и возможностей, они оказываются жизнеспособны, а не исходно формально мертвы.

При этом основная тенденция изменения современного капиталистического общества состоит в том, что жизненный мир начинает подчиняться, и сводится на уровень одного из элементов социума, рассматриваемого как система, в которой выделяются различные структуры (экономика, система управления и т.д.). С этой точки зрения, Хабермас видит основной парадокс динамики современного капиталистического мира следующим образом – с одной стороны, постоянно происходит и осуществляется рационализация жизненного мира, в котором находятся взаимодействующие индивиды, но возникающий из этого эффект используется каждый раз на все большее усложнение и дифференциацию социальной структуры как системы. Здесь возникает ни чем не компенсируемый разрыв, где единственной альтернативой, по мнению Хабермаса, может быть проект открытой коммуникативной публичности, в ходе которой может строиться взаимодействие и обеспечение взаимопонимания и согласования выделенных разных миров.

И последнее усложнение, которое необходимо ввести для того, чтобы как-то кратко задать основной идейный блок Хабермаса: с точки зрения Хабермаса, основной момент развития западного общества состоял в том, что речевые структуры, которые обеспечивают его интеграцию и коммуникативные действия, на определенном этапе начинают замещаться средами-средствами, типа власти и денег, которые обеспечивают интеграцию и согласование общества безотносительно к коммуникативным действиям и коммуникативным согласованиям.

В это контексте, на мой взгляд, возникает ряд принципиальных моментов и вопросов, которые позволяют соотнести и сопоставить системно-мыследеятельностный подход и ту динамику, которая прежде всего характеризует критическую теорию, которую разрабатывал Юрген Хабермас, и которая лежит в области теоретического блока его работ.

Первый момент, который мне кажется очень важным и который здесь становится понятным – это роль схемы мыследеятельности как онтологии, как принципа (то, что было сделано на основе игрового периода), который позволяет переопределять и трансформировать фактически все структуры, лежащие в актуальном взаимодействии, потому что это разделение на три мира, т.е. на мир объективный, социальный и субъективный, именно за счет использования системы мыследеятельностной методологии, схемы мыследеятельности, позволяет протыкать эти миры, переопределять их и изменять их функции и значения. С этой же точки зрения появляется очень важная проблема, связанная с анализом коммуникативного действия по Юргену Хабермасу: схема мыследеятельности позволяет различать и выделять коммуникацию в мышлении, т.е. собственно коммуникативное мышление, коммуникативное действие и точно также позволяет различать перебросы из действия и из мышления в слой коммуникации, т.е. собственно коммуникацию, связанную с механизмами действия и коммуникацию, связанную с механизмами мышления.

Таким образом, по отношению к тому, что Хабермас выделяет в качестве всего одной структуры коммуникативного действия, которую он всеми силами хочет конституировать, институционализировать и защитить, появляется несколько альтернативных структур, которые выполняют совершенно разные функции, потому что одно дело – ничем не предзаданная свободная коммуникация, в которой что-то впервые должно быть понято между взаимодействиями участников этой коммуникации и оппонентами, и совсем другое – это коммуникация, в которой осуществляется консенсусная, направленная на установление взаимодоговоренности проработка некоторых введенных схем действия.

Третий момент – это где нужно еще дорастить до структуры действия определенные результаты понимания, где человек будем предъявлять это действие, противопоставляться другим. Понятно, что эти разные возможности институционализируются на разной основе и имеют разные проблемы их институционализации.

Второй момент, который становится очевиден и который, по крайне мере, для меня, является самым важным в том, что было выращено в структуре игротехнического подхода – техника проблематизации. Именно техника проблематизации, а дальше и вопрос ее институционализации, ее институционального места в обществе как именно такой формы, на основе которой может возникать и преобразование, и перестройка системы мышления, и изменение коммуникации, и действие представляют основной вопрос, поэтому Георгий Петрович утверждал, что для него ядерной технологией оргдеятельностных игр является технология коммуникации. С этой точки зрения то, что обсуждает Хабермас, конечно, не проблематизационные технологии – это в лучшем случае консенсус, в других вариантах это просто некоторый договор на взаимных основаниях с терапевтическими возможностями, но это не проблематизация, которая может трансформировать и менять систему мышления, форму организации действия и позиционные структуры.

Следующий момент. Хабермас не положил мышление как контролируемую и рассматриваемую форму в структуру жизненного мира, на основе которой строится и действие и понимание. Здесь еще одно очень важное обстоятельство – с это точки зрения, на мой взгляд, методология может претендовать на свой собственный тип понимания структуры жизненного мира, который прежде всего связан с шагом перехода из прошлого в будущее, потому что именно напряжение жизненного мира задается через выделение своего, четко определяемого проспективного видения, ретроспективного видения и обнаружения себя как раз на этой границе.

Заканчивая, я хотел бы поставить два вопроса. Сопоставление теории Хабермаса и работ системно-мыследеятельностной методологии прежде всего ставит вопрос о месте и функции ОДИ как особого типа института, потому что Хабермас в качестве одного из выходов, как он считает, из кризиса постлиберального позднего общества, которым сейчас в частности является Германия, которую Хабермас тщательно изучает, является свободная структура публичности, в основе которого лежит коммуникативное действие. В наших условиях возникает совсем другой вопрос – каково место и функции, с одной стороны, института игры, а с другой стороны, техник и технологии проблематизации, который могли бы быть специально институционализированы? Спасибо.