Борис Даниилович Эльконин. Я решил немного изменить процедуру наших занятий. Они будут протекать в форме очерков на тему психологии развития. Я буду накидывать вам материал (а не всякие схематизмы), который вы как методологи будете кушать. Сами ситуации несварения и интересны.

Краткое содержание предыдущей серии. На прошлом занятии у меня вышло три развернутых тезиса.

 Тезис первый: объектность и исследование вообще, а, соответственно, новая форма, новый объект психологии развития появляется там и тогда, когда историческая процедура из подхода и из способа становится предметом. Становится «тем, что». «Предмет» я не употребляю в строгом значении слова. Новый объект, который здесь появляется – это само преобразование форм жизнедеятельности или «переход». То есть нужно так выкрутится, чтобы это преобразование форм жизнедеятельности (или переход) начать рассматривать. А сам старый объект - то, что было объектом, то, что объяснялось с помощью исторического подхода про вилки, про ложки, про столовые приборы, а в моем случае, про так называемую субъективность или психику, - становится обеспечивающим режимом. Режимом, обеспечивающим переход. То есть объектно-средственные отношения меняются дважды. Субъективность и психика в данном случае рассматриваются в той мере, в какой она становится способом организации этой трансформации, этого перехода. Субъективность начинает интересовать меня сейчас лишь в той мере, в какой она превращается (или не превращается) в субъектность, форму действия.

Дальше было кино про эксперимент. Мораль, какой-то опыт из этого все извлекли или еще извлекут. Я буду периодически возвращаться к этому кино, к этому очерку. В дальнейшем я покажу вам еще несколько полуфильмов, мультиков про феномены, отстраиваясь от которых я смогу говорить о переходе. И сейчас мы будем уточнять: что же это за переход? какую реальность я имею в виду, когда говорю о переходе?

Первое, что нам следует сделать - оглянуться на то, что называется «историей детства» или «культурно-историческими формами» самого детства (для меня это мой объект), с тем, чтобы увидеть там два совершенно разных типа переходов.

Первый тип характерен для традиционного сообщества, причем его осколки существуют и сейчас. Этот переход связан с метаморфозой. Живет мальчик, а в определенное время для него наступает обряд инициации, то есть посвящения в мужчины - в охотники, например, которые тоже подразделяются на ступени, там тоже есть какая-то субординация. Для нас этот обряд очень страшный, кровавый, со всей этой сексуально-пищеварительной символикой. Для чего это надо? После прохождения обряда человеку дается новое имя. Что это значит? Это значит все! Как в сказке – один попал в кипящее молоко и вынырнул добрым молодцем, а другой сварился. Это нужно для метаморфозы. Метаморфоза - это такая форма, при которой не спрашивают о механизме, не интересуются процессами, которые происходят в этом молоке. Важно, что это случилось. Мальчика порезали, и он вышел со шрамами, свидетельствующими о мужестве. Вышел мужчина.

То, что разные исторические периоды имеют разные имена – есть свидетельство обрубания того, что называется «индивидуальная память». Есть какая-то жесткая граница, перейдя через которую появляется другой индивид. Сейчас строится другое «детство», другая культурная машинка переходов. Я не буду пояснять это на примере самого детства, а поясню на примере того, что происходит с девичьем взрослением в течении последних 30 или 50 лет.

В европейской цивилизации появился специальный период - специальные 10 лет - между началом половой жизни и вступлением в брак. Это наши девушки выскакивают замуж за прапорщиков и лейтенантов в 20 лет, а американки, дамы серьезные, сейчас делают это в 27 –28 лет.

Что это за переходная форма, для чего? Брак - это обряд инициации. Он был связан с началом определенного типа жизни. Это переходы типов движения: с берега в море, с поля в лес и т.д. А дальше нам все объяснил Фрейд. И про викторианскую мораль, и про то, как в такой ситуации люди живут, про то, что такое либидо, где там появляется опыт… Но я не буду касаться этого подробно. В современном детстве работа шла исторически - с раздвижением этой границы и появлением территорий, возрастными кризисами, еще чем-то.

Что это за территория? Это специальное «место» испытаний, это десять лет самоиспытаний – проб, игр. Игр, не в смысле психологии детской игры, а в смысле, «бросания костей», испытания судьбы и т.д. То есть появилось место, которое можно называть «пробным пространством».

 Теперь давайте возьмем переход, про который говорил Козловский, так называемое «путешествие». Я выхожу из моря и иду на пляж. Это другой тип движения. Но, когда я выхожу, то я выхожу вместе с тем типом движения, который был. И можно его либо ампутировать, отсечь, либо превратить в способ, которым я испытываю, восстанавливаю, воссоздаю то, что называется «песок». Если это происходит - если человек сам себя, свое тело превращает из «то, про что» в «то, чем», если на деле происходит переход из «винительного» падежа в «творительный», - то переход удается. В этом случае создается какая-то новая реальность. А новая реальность работает с границами.

 Итак, первую метаморфозу можно назвать «перескоком», а вторую – «переходом».

Переход связан с тем, что называется «пробное тело» и «пробное пространство». Это пространство испытаний, пространство воссозданий собой определенного типа движений. Возвращаясь к тексту Сергея Козловского, я говорю: вот эти не путешествуют и не какого опыта не извлекают, они только воюют. Путешествовать начинают (опыт как форма начинается только там), где начинаются сами испытания, где начинаются пробы, поиски, эксперименты. То есть там, где люди начинают рисковать испытывать себя. Мы думаем, что самое главное, самое трудное – это принятие решения. (Такая мораль и аллюзия по этому поводу). А в большинстве случаев самым трудным оказывается переосмысление ситуации, когда надо переосмыслить ситуацию как ситуацию испытания.

Как-то я и мой товарищ проработали подряд десять часов. И я ему говорю: «Пойдем в бар и вдарим по бидону. Сколько можно работать!» Он говорит: «Нет, ты знаешь, я бы сегодня не хотел». Ему очень понравилась какая-то барышня, и на вечер у него были другие планы. Я говорю: «Чудно. Ты с ней встречаешься только через два часа. Есть возможность получить два удовольствия». Он говорит: «Да нет, я боюсь. Я слышал, что алкоголь действует в этом смысле как-то не очень правильно». Я спрашиваю: «А на тебя действует? Он говорит: «Пока не знаю. Но говорят же, что действует». Я говорю: «Елки-палки! Так испытай! Это же интересно. Почему ты не хочешь проверить? В конце концов, нужно же тебе когда-нибудь узнать, что на тебя действует, а что – нет. Надо же тебе когда-нибудь приобрести опыт. Сколько действует? Сто грамм точно не действует. А двести – вряд ли наверняка подействует. А четыреста? Надо просто найти пороговую точку. Испытай! При чем тут дамы?! Дело не в них. Чего ты боишься?» Но не уговорил. Утром мы встретились на работе. Он какой-то кислый. Он говорит: «Лучше бы я с тобой вчера пошел». Я говорю: «Конечно, лучше. Потому что это не та ситуация, где нужно принимать решение. Это та ситуация, где надо не боятся. Не бояться не выбора, а самого испытания. То есть нужно переосмыслить ситуацию действия в ситуацию выполнения, в ситуацию испытания. А если ты не можешь ее переосмыслить, то пей водку, не пей водку, а все равно будешь выглядеть пьяным. Потому что дело не в водке, а в гоноре. Дело в переосмыслении «этой» ситуации в «эту». Дело в построении пробного пространства – своего, в данном случае, собственного тела, своей собственной телесности (в смысле схем, функциональных систем и в случае движения) как предмета опробования».

 И когда возникает этот предмет опробования (предмет, которым мы восстанавливаем какую-то реальность, а не действуем так, как сказали), когда мы на карте выполнения строим карту ориентировки, карту поиска, карту испытания – тогда, может быть, возникнет действительно объект и действительно объективность. Если же мы, в случае с путешественником, предметом испытания делаем свой взгляд, а не те берега, которые он видит, то и берегов никаких не увидим. Мы тогда просто не поймем, не зафиксируем ситуацию - как получилось, что было море, а стал песочек? Не поймем, пропустим и пострадаем. Путешественнику тогда потребуется «операция», какие-то специальные метаморфозы, какие-то «костыли». Ему будут делать новое тело. А ведь в этих обрядах действительно делают новое тело. Это знают те, кто к религии относится серьезно.

Для чего я рассказал эту сказку и эту историю? Чтобы подступиться к понятию «переход», чтобы понять, где он существует. Он существует на процедурах переделки или переосмысления, выполнения, в испытании. В этих процедурах

переделки, может быть, рождается объект. Но первый объект – это не объект. Первый объект – это перевод себя «из чего-то» в «чем-то». То есть превращение себя в инструмент, в щуп опробования. И вчерашние 15% - это те, которые сделали. А 70% - это те, которые не сделали, которые действовали, как мой товарищ - они слышали, что, «где-то что-то» и в соответствии с этим работали.

Следующий очерк называется «Фальшивый объект и фальшивая объективация», он связан с первым по касательной, отчасти даже ассоциативно. Опять я расскажу историю, связанную с моим опытом. Это почти эксперимент.

 В одном городе у меня был хороший товарищ. Один раз я к нему приезжаю, и он мне говорит: «Мне нужна твоя консультация как психолога». Я перепугался насмерть, потому что я не психотерапевт и не консультант, и терпеть не могу всех этих душ. Я сказал: «Да что ты, какая консультация?» Он сказал: «Семейная». Тут я вообще поник, потому что это самая неприятная для меня материя. Начал отнекиваться, говорю: «У вас тут этих психологов и консультантов, как психотропного оружия, то есть полно. И они консультируют все, что мимо носа движется. Найди хоть одного толкового семейного консультанта, он тебе все на место и поставит». Он говорит: «Нет, я доверяю тебе».

Пришел он в номер поздно ночью, с женой, принес препарат, облегчающий консультирование и рассказал (и даже нарисовал) мне следующую вещь. В верхнем слое у него находится семья - жена, дети. А по типу он удавшийся скорпион - энергичный, неглупый, работящий, весь город его любит, то есть просто очень хороший человек. Во втором слое - работа. Он не может без нее жить. А чтобы поддерживать эти два слоя (а он очень любвеобильный человек) ему нужен третий. И в третьем слое находятся всякие, прекрасные, милые девчонки.

Все мы понимаем эту ситуацию. Он каждые две недели приходит домой мириться с женой. Мирится. Три дня живет в первом слое, потом переходит во второй. А организм требует, а душа просит… И через две недели, на горизонте появляется какая-нибудь заезжая барышня – и все начинается снова. Представьте себе, что стоит такому мужику каждые две недели приходить домой, извиняться, говорить жене: «Я тебя люблю. Да, у меня семья в первом слое, а работаю я во втором. Это просто отвратительно, это просто никуда не годно».

Он рассказал мне все это, откинулся и уснул. А те, кто знакомы с консультационной практикой, понимают, что в отношении него все случилось. То есть свою функцию «отражателя» я выполнил. Он, сам того не зная, переврал ситуацию, перепутал очередность слоев. Другой слой у него первый, а не тот, где семья. Свою ситуацию в семье он должен был легализовать, чтобы это не было до конца жизни партизанским действием. Ему нужно было сделать так, чтоб жена поняла, что он такой, какой есть и с этим ничего не поделаешь. И каждые две недели не надо извиняться, не надо ничего выпрашивать, бояться разводов. К чему я это говорю? К тому, что это и есть случай с фальшивым объектом и фальшивой объективацией. С такими ситуациями и работал дедушка Фрейд.

 Но я хочу продолжить историю, чтобы показать ее немного в другом свете. Жена не уснула, она сидела рядом, и я понял, что она - кризисный менеджер в этой семье. И я понял, что будет дальше. Она как умный человек, будет управлять своим мужем. Причем управлять так, что он об этом и знать не будет. То есть наступит правильная дамская функция традиционной семьи. Почему? И почему объект фальшивый? Потому что он расположил в своем мире, в своей схеме все, какие только возможно вещи, включая меня, я мог бы быть где-нибудь на схеме нарисован, но кое-что упустил из вида. Действие его будет организовано исходя не из того, как он видит и представляет мир, а из того, как его видит и представляет мир.

То есть действие будет организовано реально, и реальная жизнь его пойдет так, как это все находится в глазах и в образе его жены. А не все в его образе. Потому что реальные и фактические обстоятельства будут таковы: он уснул, он все сказал и забыл о том, что он сам с этой своей историей является точкой и местом в каком-то другом образе. В образе, который тоже определенном образом выстроен, и он тоже какой-то слой или какая-то фигура на схеме. И если не проделать операцию, которую Пиаже назвал децентрацией (понимание того места, где я нахожусь, а не всего того по отношению к моему месту, сжатие всего этого в точку, и полагание ее, то есть себя, куда-то, в какой-то мир, в какой-то образ другого), то никакого действительного объекта, никакого нормального действия просто не будет. Переход не случается тогда, когда мы житейски, практически, натурально относимся к антологической процедуре, к образу мира. И эта процедура всегда двойная, она всегда «перевертыш». Эта процедура всегда живет на трансформации того, как я вижу все вокруг или того, как другие входят в мое действие, и того, как я, вместе со всем этим, вхожу в действия других, как я являюсь чьим-то инструментом, каким-то процессом, как я имею место.

А мой приятель здесь не имеет никакого места. Здесь он божественная фигура, и хотя все тут у него нарисовано, это не так. Он не является субъектом. Все цели будут фальшивыми, кажущимися, прожектными. Потому что он не стал средством, не удерживал оба конца этого действия.

Когда случается или сбывается, или удается превращение всего этого (и себя) в «инструмент чего-то», то, буквально по Пиаже, случается объект. И только тогда, я возвращаюсь к предыдущей байке, возникает то, что называется испытанием. То есть возникает пробное тело и пробное пространство.

Вопрос. Правильно ли я понял, что вы противопоставляете, предъявляете другую процедуру полагания, в отличие от процедуры двойного полагания, ситуацию для себя в ситуации?

Эльконин. Я не сравнивал схему двойного полагания Георгия Петровича и эту.

Вопрос. Если полагание не двойное, то это фальшивый объект?

Эльконин. Да. Всякое полагание, всякий переход в объективность должен быть, по крайней мере, двойным. Иначе ничего не получится, ничего не случится. На языке Пиаже это называется – децентрация. Он рассматривал онтогенез как прогрессивную децентрацию. Что-то происходит относительно ситуации – в полтора-два года, относительно задачи, а не ситуации, – в семь лет. И это было подтверждением его собственной науки - генетической эпистемологии. Для него вся эта детская психология была способом утверждения совершенно других типов логических работ, которые назывались генетическая эпистемология.

Вопрос. В каком пространстве может быть осуществлено двойное полагание?

Эльконин. Вам можно ответить дважды. Я назвал это пространство – оно называется переход, оно называется трансформацией. Но от этого моего ответа яснее не стало. И про это я все время говорю: «Какие события в этом пространстве случаются, когда случаются?»

Суждение. Единственное, что можно сказать – это то, что это пространство не должно быть воображаемым. Пока что это можно утверждать.

Эльконин. И да, и нет. В этом смысле - должно быть, а в сжимании в точку, в испытании и в практическом полагании - не должно быть.

Реплика. **свидетельствует об осуществлении символической задачи.

Эльконин. На своих лекциях я называю это пространство Х–полем. Давайте пока жить в таком вот незнании. Потому что всякие аннотации будут редуцировать наши ассоциации. Есть некоторое Х-поле, поле превращений. Выполнение в ориентировку и поиска в выполнении. Есть поле, где поиск продуктивен. Он не для чего-то там, что будет дальше, а уже сам по себе продуктивен. Испытующая форма является предметом. Я могу привести примеры, где и на каких материалах это может случиться. Но они нас не продвинут. Просто есть «оно». «Оно» задает строение становления или строение перехода. И я специально держу его не названным. 15% вчерашних испытуемых сумели попасть в Х-поле. Художник, работающий на холсте, попадает в Х-поле. Эротическое поле, эротическая поверхность – это тоже Х-поле. Я не буду дальше множить ваши фантазии на эту тему, сейчас у нас другая работа.

Вопрос. Вы сказали, что этот объект фальшивый. Ну и что? В каком месте его применять, а в каком нет?

Эльконин. В намеке на то, что действительно является объективацией, в отличие от того, что мы часто считаем этим. Объективация – это очень непросто. Она требует всяких трансформаций объектов, средств. Практическое переосмысление статуса действия. Там, где оно «выполнительское» (ситуация с другом и выпивкой), надо сделать его ориентировочным и т.д.

Вопрос. Задавание вам сейчас вопросов является исследовательской вещью?

Эльконин. Есть такое задавание вопросов, когда это на моем материале становится испытанием какого-нибудь своего продвижения. Хорошо, если это будет так. А как задавать правильные вопросы? Этого никто не знает. Если бы знал – не было бы испытания.

Суждение. Получается, что техника правильного задавания вопросов и есть технология объективации. В данном случае объективация именно воображаемая.

Эльконин. Я сомневаюсь. Относительно Х–поля невозможна техника правильного задавания вопросов. Техника правильного задавания возможна только за его пределами. Потому что, если возможна техника правильного, то незачем испытывать. Надо взять и сделать.

Вопрос. Я правильно понимаю, что понятия «испытание» и «исследование» сходны?

Эльконин. Я к этому веду, но не хочу раньше времени знать об исследовании. Свой дискурс - со всеми этими Х–полями, бесконечными намеками, этюдами, экспериментами - я бы хотел выстроить по форме исследований. Что такое форма исследований? Это, когда не надо раньше времени знать, раньше времени объективировать.

Вопрос. Можно ли вывести критерии, которые будут свидетельствовать, о том, что ты на правильном пути, когда ты двигаешься из ситуации ложного поля, когда ты понимаешь, что в этом поле находишься?

Эльконин. Когда находишься, тогда и поймешь. Х-поле не обманет. Если вы меня про психологические вещи спрашиваете. Тут обмана, сомнений не будет. Все будет видно ясно и отчетливо.

Реплика. Но ваш знакомый ведь тоже видит все отчетливо.

Эльконин. Да не видит он ничего. Иначе, почему он видит не то, что случается?

Последний эпизод, последний очерк - «поведение в Х-поле». Или «Поведение в промежутке». Или «Тип поведения в промежутке». Или «Как делать промежутки». Материалом этого разговора послужит очень специальный и всем знакомый феномен, который относят к началу психической жизни, к началу нормальной жизни – это первая детская улыбка или, как это еще называют на лабораторном и психологическом языке, комплекс оживления младенца.

В полтора месяца ребеночек начинает осмысленно улыбаться. Это первая, страшно важная штука. Потому что, если этого не случилось, то дальше два подозрения: аутизм, как говорит ленинградская школа, или шизофрения, как говорит московская школа. Чем они отличаются друг от друга? Аутизм – это то, что корректируется, чуть-чуть, но корректируется. Шизофрения – это то, что не корректируется совсем.

Как напоролись на эту первую детскую улыбку? Не физиологическую улыбку, прошу заметить, а улыбку, держащуюся за лицо взрослого. Именно взрослого, а не только матери. Дифференциация приходит потом.

Во время второй мировой войны в швейцарском доме малютки (с хорошим уходом, с чистотой и со всеми прочими атрибутами рассудочного швейцарского представления о малютках) был обнаружен феномен, названный впоследствии феноменом госпитализма. То есть при всех этих красотах жизни, детки, доживая до годичного возраста, либо погибали, либо дебилизировались. А ведь за ними отлично ухаживали - подгузники им меняли, молочко давали. Все, что можно было сделать - делали, уход был. А дети погибали. Почему? И это положило начало тому, что впоследствии назвали материнской депривацией, эмоциональной депривацией, депривацией общения…

 Так в чем же дело? Гипотеза, уже подтвержденная томами работ, в основном в лаборатории Тамары Ивановны Лисиной в Москве, утверждает, что ребенку для физического здоровья (именно для физического здоровья, а не для души) необходимо непосредственное эмоциональное общение, ласка взрослых. Валидные, контролируемые эксперименты показали, что ребенок начинает улыбаться, реагируя на лицо. Именно на лицо, в отличие от предмета - стеклянного шарика или погремушки. На эти темы в 50-е годы в Америке было написано много работ. И такая реакция - условие нормального движения жизни. На основании этих фактов в деятельностной психологии возникла целая буча. Выясняли, что впереди - деятельность или общение? По-русски говоря – коммуникация.

У нас это было явлено в иной форме. Откуда эта объективность? Из так называемых коммуникативных форм или из объектных субъектов? Упрямые факты из области детской психологии свидетельствуют о том, что что-то там начинается происходить в этой, как ее здесь называют, коммуникативной, а на самом деле, общнической сфере. Многие психологи за это уцепились и стали всячески раскручивать пафос этого первого начала психической жизни, без которого вообще ничего не будет. Слободчиков эту ситуацию назвал: «Бытие – как начало». Но возникает вопрос: как это происходит? Да, мы доказали и показали, что любовь - это условие. Без любви младенцы мрут. А как эту любовь, я извиняюсь, делать? И это не технический вопрос.

Теперь я расскажу последнюю байку. И опять из своего опыта. Родилась у меня дочка, Даша. Родилась она в Томске в конце апреля – в начале мая. В Томске в это время по утрам очень холодно. Спала дочка на балконе, тепло закутанная. Как-то я начал ее разворачивать (а отец я уже опытный, у меня уже был маленький ребенок). Разворачивал я ее постепенно, аккуратно, нежно, и получилось у дочки хорошее пробуждение. То есть, когда девица проснулась, то она мне улыбнулась улыбкой трех с половиной месяцев. Она улыбнулась всем ртом, а это важно, и держала улыбку секунд семь. Теперь заметьте - в полтора месяца она улыбнулась трехмесячной улыбкой, и дальше она три месяца шла к той улыбке, которой улыбнулась в полтора. Вообще-то, это зона ближайшего развития наоборот.

Мы даем в интенсивном времени (для тех, кто бывал на играх, это не бином Ньютона) такой скачок, который потом сами же и догоняем. Если повезет. Потому что, если мы только на играх - то ничего не догоняем, а постепенно входим. Все интенсивное время – это просто истерика, которое догоняем в экстенсивном времени.

Итак, развитие – штука двухвременная. Это, во-первых. Нет этого эволюционного постепенного движения. Во-вторых, давайте займемся вопросом: что такое хорошее пробуждение?

Представьте себе, что я ощупываю предмет, пытаясь выяснить - гибкий он или не гибкий? Сам этот феномен ощупывания (поискового действия, реального, пробного) очень интересен. Потому что, что такое ощупывание? Это «не тогда, когда я влетел в предмет, воткнулся» (это одна крайняя точка), и «не тогда, когда я в воздухе, как во сне» (все-таки я до него дотронулся). В этом ощупывании меняется мера и отношение действия и не действия. Эта мера никогда не дана. И хорошее пробуждение – это плавное изменение меры соотношения сна и бодрствования. То есть, когда я проснулся не сразу, а когда просыпаюсь, прихожу в себя. Много сна – мало бодрствования. Мало действия – много не действия. И постепенно становится больше действия, меньше не действия. Все это в дифференциалах можно было бы описать, как отношение дельты. Это и есть нормальный переход, постепенное соотнесение двух отображений: наличие сна в бодрствовании, бодрствования во сне, и их постепенная смена местами. Когда удается сделать это постепенным – тогда случается, когда не удается - не случается.

Мое душевное движение, все, что связано с любовью к ребенку, это и есть способ построения этого перехода, как изменение отношения дельт: действия и не действия, бодрствования и сна.

Так вот, я передал этот опыт одному психологу из Красноярска. Передал в тот момент, когда у него должен был родиться второй ребенок. И у него получилось точно так же, как и у меня. Но мне даже не важно – повторен этот случай или нет. Не важно – экспериментальный это факт или индивидуальный. Для меня главное, что в нем необходимо разобраться. Итак, отношения дельт. Назовем это условно: «Действие и не действие, его изменение».

Теперь, во-вторых, поговорим про лицо и другую группу феноменов. Есть очень интересная группа феноменов обучения детей чтению и письму. Они редкие, они «обитают» в Томске, в школе Толстого. Там есть один деятель – Александр Михайлович Лобок, который и учитель, и культуролог, и психолог, и вообще сумасшедший человек. Он учит детей писать. Но как он это делает?

Дети говорят какой-то текст, свой текст. Здесь важно, не чтобы они сказали какой-то текст, а важно, чтобы текст был свой. То есть важно, чтобы было усилие говорения, но не моторное усилие говорения, а смысловое. Они говорят текст, а он его записывает на доске в ритмичной форме. И дети видят, что их напряжение реально преобразовалось в какой-то осмысленный продукт, то есть в текст. Это первая фаза. Точно так же поступают в Томске, в школе Толстого.

Представьте себе, что я напрягся, и у самого этого напряжения, у самого моего усилия есть эхо. Есть, что-то, что является осмысленным усилителем моего напряжения. Когда передаются эмоции, когда шагают в ногу, когда чувство локтя – это я называю эхом. Вы можете называть его экраном, зеркалом, чем хотите. Что оно делает? Оно отображает мне мое усилие обратно, и я начинаю себя чувствовать. Без этого, только с одним напряжением, без этого экранирующего обратного отображения никакого самочувствия своего тела, веса, например, просто нет. Лицо и улыбка – это свидетельство правильного, то есть случившегося эха. И именно им, этим обратным отображением, зеркалом и можно строить переход.

Вспомним первый эксперимент, что было вчера. Что такое эти действия в развитой форме? Это определенные усилия, определенные попытки, определенные испытания построения в отношении чего-то какого-то экрана, который может либо длить их дальше, либо прекратить. Это и называется образом.

Чего не было здесь? Что без децентрации не случается? Не случается этот экран, не случается эхо. А когда случается или, нам удалось сделать так, чтобы случилось, мы можем выстроить переход. То есть превратить хаос, превратить эту «пляску Святого Витта» в становление, в переход.

Реплика. Как надо делать переход?

Эльконин. Надо уметь одновременно сделать два действия. Объясняю на примере с ребенком. Надо перевести из сна в бодрствование и, одновременно, быть здесь. То есть быть экраном своего же действия. И когда совпадет сразу две работы, тогда случится. Этот переход, эту координацию взрослому, который это делает, надо делать в себе.