Оглавление:
Начиная с 1989 года, я разрабатывал две основных методологических темы: первая связана с понятиями "онтологии", "онтологической работы" и "онтологизации"; а вторая с понятием "рамки" и рамочными техниками организации методологической работы (рамочные логики).
В рамках первой темы необходимо очень жестко разделять две основные линии обсуждения:
Прежде всего, я призываю Вас не смешивать эти две группы вопросов. Содержание предельной онтологии и "альбома" рабочих онтологических картин, которыми мы пользуемся (в ориентации на которые мы производим большую часть работ и в рамках которых происходит смыслообразование) - это один круг вопросов.
Логические представления о том, что такое онтология и онтологическая работа - это совершенно другой круг вопросов.
Если мы берем тексты, касающиеся проблемы онтологии, начиная от Фомы Аквинского и кончая Гартманом и Лукачом, то мы постоянно наблюдаем смешение названых двух планов (слоев) работы и постоянную подмену логико-методологических обсуждений понятия "онтологии" и "онтологической работы" изъяснением содержания соответствующей онтологической картины.
Трудность здесь состоит в том, что простраивая то логико-методологическое пространство, в котором возникает вопрос об онтологии, в котором фиксируются процессы онтологизации, объективации, реализации, и в которых обсуждается онтологическая работа как тип мыследеятельности (такая постановка характерна для ММК), мы движемся в рамках программы, отчетливо выраженной в немецкой классической философии и дальше, скажем, в неокантианстве: в контексте программы построения универсальной онтологии или онтологии всеобщей логики.
В результате, логико-методологическое обсуждение того, что такое онтология, выделение базовых категорий, которыми мы пользуемся, начинает трактоваться как система принципов, задающих онтологию логики; мы выдаем систему логических принципов за содержание самой онтологии.
Понимая, что смыслы и даже содержательные ядра могут переноситься из одного пространства в другое, из одного типа работы в другой, настаиваю на том, что названные вопросы нельзя смешивать. Я хотел бы в этом контексте указать на два доклада, которые я делал в рамках подготовки к III съезду по методологии и доклада "Мыследеятельность и сознание".
В этих докладах два названных момента были спутаны: обсуждая вопрос о переходе от картинных к рамочным онтологиям, я одновременно вводил те категории, которые позволяют обсуждать проблему развивающейся мыследеятельности или ставить развивающуюся мыследеятельность в контекст более сложный, эволюционно-исторической или эволюционно-органической картины мира.
Между первым и вторым не было проведено жесткой грани.
Сегодня, прежде всего, я коснусь тех подходов, принципов, категорий, которые используются для анализа проблемы онтологии. Этому будет посвящено два следующих параграфа.
Я специально обсуждал различие между картинными и рамочными способами фиксации онтологии, используя при этом традиционное для ММК различие "рамок" и "ядер содержания". Онтология оказывается некоторой системой принципов, поставленных в отношение соподчинения, рефлексивного выворачивания друг по отношению к другу. Этот момент был достаточно хорошо понят и отрефлектирован уже после появления работ Лейбница: метафизика или онтология на этапе критики наивного натурализма, не различающего акты полагания и результаты самих полаганий, рассматривалась как некоторая система принципов (гетерархи принципов, сеть принципов, набор принципов), где каждый принцип поставлен в отношение к другим, с соответствующими связками перехода и переинтерпретации.
То, что позднее (скажем у Канта и Гегеля) приобретает характер категориальных пар или категориальных оппозиций и дальше выражается в требовании перехода от диадной к триадной логике (от категориальных пар и категориальных оппозиций к триадам, более сложным комплексам категорий), втягивающей в себя рефлексивную процедуру снятия, этот момент был достаточно жестко понят уже Лейбницем (на мой взгляд), который выстраивал набор принципов мышления и фиксировал переходы между ними.
Я бы не соглашался со всеми теми версиями, которые сводят эти "принципы" к понятиям и тем более подменяют "принципы" "объектами понятий" (т.е. некоторыми элементами понятийных конструкций, сфокусированными на объектах или представлениях). Я бы рассматривал принципы в ряду других рамочных конструкций, исходя из того, что в этот период немецкой классической философии, во всяком случае начина с Лейбница (может быть на оппозиции Вольфу или вольфианской традиции в немецкой философии), очень четко выделяются и отделяются от других эпистемологических образований именно рамки и другие типы рамочных конструкции:
а если брать план мыследействования, то максимы или императивы.
В этот период осознается и рефлектируется специфика таких образований, которые не столько задают "содержимое" тех или иных интеллигибельных пространств, сколько задают сами эти пространства в их границах.
Мы органично подошли ко второй теме моих исследований и изысканий. Мы подошли к ответу на вопрос - «что такое рамки?». Рамки есть то, что ограничивает или задает границы и пределы определенных пространств.
Категория "пространство" является ведущей регулятивной категорией. Наверно, здесь можно сослаться на дискуссию Канта и Ньютона, на различие в трактовках пространства как логической идеи (априорной формы по Канту) и пространства как реально сущего у Ньютона. Но мне важно здесь не столько обсуждать идею пространства и пространственной организации, сколько указать на то, что выделение рамок и рамочных конструкций из ряда других эпистем, преимущественное внимание философской мысли именно к рамкам и рамочным употреблениям тех или иных организованностей связано с необходимостью разграничения разных пространств и разных типов сущего.
Это разграничение предполагает ответ на вопрос «в каком пространстве эти типы сущего (типы объектов) преимущественно осуществляются или реализуются?».
Когда я говорю о том, что рамки - суть определенный класс эпистемологических организованностей, я, конечно, делаю очень сильную натяжку. Вполне возможно, что мы должны исходить из противопоставления понятия "рамки" и понятия "организованности". В этом плане организованности всегда возникают в тех или иных пространствах, а рамки задают эти пространства, и следовательно, они не могут быть впрямую отождествлены друг с другом.
Я бы рассмотрел и еще один поворот: связь понятия "рамки" с категориями "возможности", "необходимости" и "действительности.
Вообще модальные категории и способы их употребления слабо проработаны в кружке, несмотря на многочисленные пассы в этом направлении, которые делал Олег Игоревич Генисаретский.
В мыследеятельностном подходе пространства очень часто трактуются как пространства мыследеятельности или пространства тех или иных интеллектуальных функций. При этом, на передний план выходит принцип употребления и появляется возможность говорить о разных действительностях, как формах реализации принципа пространственной организации в мыследеятельностном подходе. Действительным оказывается то, что употребляется в мыследеятельности. Каждый способ употребления создает свое особое пространство (можно говорить о действительности мышления, действительности коммуникации или понимания, действительности рефлексии). Я оставляю в стороне проблему реальности. В мыследеятельностном подходе этот вопрос остается дискуссионным, но в общем плане можно сказать, что реальность приписывается самой мыследеятельностной организации в противоположность частным действительностям (мышления, рефлексии, понимания и т.д.).
При этом, мы говорим не просто о рамках, а о тех рамках, которые задают границы названных действительностей.
Однако при таком подходе, трудно связать между собой и в рамках мыследеятельности как целого:
Если мы обсуждаем вопросы выделения некоторого набора рамок и вопросы их соорганизации, сополагания, конфигурирования, то мы касаемся проблемы задания возможных миров.
На этом шаге мы еще не обсуждаем ничего, касательно реализации и существования (осуществления) чего-то в мире. В тот момент, когда мы определяем тот тип организованности, который может существовать в данном типе пространства, мы уже перешли от категории возможности к категории действительности, или соответственно, от возможного к существующему в пределе реального.
Можно было бы утверждать, что чистая рамочная техника связана исключительно с определением возможного. Но с другой стороны, мы прекрасно понимаем, что такие типы рамок как ценности или, скажем категории, скорее подталкивают нас к использованию категории должного или необходимого.
Отсюда, на мой взгляд, можно было бы сделать следующий вывод: категория рамки фактически снимает жесткую оппозицию (противопоставленность) между должным/необходимым и возможным. Рамочная конструкция служит для того, чтобы переходить от категории должного (модальности должного) к модальности возможного. Этот переход происходит через соотнесение самого пространства с тем типом организованностей, или с тем типом существования, которое мы связываем (приписываем) данному типу пространства.
Рамки являются операторами модальных переходов. Они являются элементами модальной логики в СМД-подходе (в содержательно-генетической эпистемологии). Переход от рамок к тем или иным организованностям (смыслам, а дальше содержаниям) - есть переход от модальной логики к онтологической, или к логике содержательной, если пользоваться этим термином, существовавшим в немецкой классической философии, и в диалектическим материализме, и в ММК.
Теперь еще один пункт: связь между различными типами рамок или работа в условиях наличия многих рамок (сложно рамочно-организованных ситуациях). Если Вы помните, на семинаре по регионализации специально обращал внимание участников на наличие нескольких контуров рамок в методологической работе. Я обращал Ваше внимание на факт использования нескольких типов рамок, организованных в виде нескольких достаточно самостоятельных контуров, как бы объемлющих друг друга и поставленных в отношение "погружения" или "вложения" друг в друга.
Методологическая работа все время развертывается на базе таких сложных конструкций, когда задаются, по крайней мере, две рамки. Помимо переходов от одной рамки к другой рамке, мы одновременно обсуждаем, что означает данный переход для типа тех организованностей, в частности, содержаний и объектов, которые могут быть затем положены во внутреннем пространстве [см.: схема 1]. При этом, всегда фиксируется обратная линия: на расширение рамок, усложнение рамочного пространства.
Я выдвинул тезис, что объект, а также любые более сложные конструкции (онтологические картины, схемы, модели) должны рассматриваться как результат рефлексии и соотнесения друг с другом нескольких рамочных контуров. Грубо говоря, объект есть то, что возникает в зазоре между рамками. Границы и тип данного объекта, тот способ объективации, который задает границы объекта, и сам объект в своей конструкции могут быть выведены из анализа структуры рамочного пространства и того "зазора", который существует между данными рамками (рамочными контурами).
Этот принцип, как я теперь понимаю, был выражен в тезисе о двойном полагании.
Любое полагание объекта предполагает наличие двух интенциональностей: прямой интенциональности, в которой полагается конструкция объекта и рефлексивной интенциональности, в которой полагается то поле или то пространство (контекст, фон, действительность), в котором объекты такого типа могут существовать.
Фактически, в любом акте полагания мы совмещаем и стягиваем две интенциональности, две установки. Мы кладем пространство для данного типа объектов, и в силу этого мы кладем данный объект. Рефлексивно объемлющий контур рамок позволяет сделать две вещи: во-первых, положить то пространство, в котором будет существовать этот объект, а во-вторых, положить сам объект, в его специфической конструкции. Но если мы теперь не будем проводить необходимой действительностной проработки, не будем выделять это пространство из той рамочной работы, которую мы проделывали, то мы можем сказать, что с одной стороны, кладется рабочая рамка, а с другой стороны, кладется конструкция объекта. Это очень важный момент: игнорируется специальная промежуточная деятельность (промежуточная работа, промежуточный этап), связанный с проработкой пространства, его одействительноствовании, игнорируются все культурные проработки, а игра начинает строиться на фокусировках и помечании одних рамок как предельных, а других как рабочих. Это позволяет строить недействительные объекты. И собственно в этом, если говорить грубо и жестко, состоит суть методологической революции в противоположность научному подходу, который требует очень жесткой действительностной проработки, выделения каждый раз рабочего контура рамок, выслаивание этого рабочего контура из производимой работы и полагание его как самостоятельного пространства.
Здесь находится корень дискуссии между Ньютоном и Кантом с их различными трактовками идеи "пространства" и различными версиями и программами развития частных наук.
Еще одно замечание в этом же контексте. Вы помните, что я в докладе на семинаре по регионализации специально говорил о понятии "реализации" и соотносил его, со схемой мыследеятельности, и с принципом рефлексивного выхода и рефлексивного погружения. Вы также помните, что на семинаре по этому вопросу возникла дискуссия: специально подчеркивал то, что вынужден обсуждать понятие "реализации" на схеме мыследеятельности не потому, что его нельзя обсуждать иначе, а потому, что у меня не хватает средств и оперативного языка (общей теории реализации) для того, чтобы ввести его иначе. Теперь можно было бы, обращаясь к схеме 1, сказать, что принцип реализации связан с наличием нескольких вложенных контуров рамок. Мы всегда выходим на содержание в такого рода сложно структурированных многоконтурных рамочных пространствах и именно в этом состоит суть принципа реализации. Грубо, принцип реализации заключается в том, что содержание полагается "сверху - вниз", из более широкого рамочного контура внутрь вложенного, в данном случае, рабочего. Этот момент, который я на наших обсуждениях называл флексией (флексированием) в отличие от рефлексии, т.е. в отличие от выхода в более широкое пространство (пусть еще или пусть якобы не структурированного рамочно) - есть вместе с тем простейший принцип реализации.
С этой точки зрения, я хотел бы соотнести понятие " региона" и понятие "объекта". Тезис может заключаться в следующем: это синонимы; разные названия, фиксирующие один и тот же феномен в разных пространствах. Объект есть чисто мыслительный регион. Процессы регионализации (образования регионов), которые я связывал с реализацией и утверждал, что всякий процесс регионализации создает свой регион, может быть протрактован типологически. Если мы имеем дело с таким типом пространств, как мыслительные пространства и мыслительные действительности, то регионы, появляющиеся в них - суть объекты. Объекты есть продукты и результаты реализации в чисто мыслительных пространствах.
Теперь еще одна сноска на полях. Вы помните, что в течение последнего полугода было несколько дискуссий с представителями методологического движения не входящими в Школу Культурной Политики. Самой яркой была дискуссия с А.П.Зинченко по поводу того смысла, который мы вкладываем в идею мышления. Я не вижу здесь особого предмета для споров. Думаю, что часть вопросов можно снять за счет различения узкой и широкой трактовки мышления. Узкая трактовка мышления, которая делается в рамках мыследеятельностного подхода, после того как произведено различение, разотождествление и сополагание разных МД-ых (интеллектуальных) функций - рефлексии, понимания, мыслекоммуникации и мышления-как-такового. При таком подходе это "мышление", получающееся после того как в мыследеятельностном подходе все эти функции разделены; объем и содержание понятия "мышление" оказывается ограниченным объемом и содержанием других понятий - понятием "понимание", понятием "рефлексии".
Совершенно другая трактовка мышления, как аналога "мыслительной организации", как аналога того пространства, в котором существует вся мыследеятельность, и следовательно, как аналога сферы мирового разума.
При такой трактовке мышления как мыслительной организации вообще снимается противопоставление и эмоциональность, связанная с узкими трактовками мышления, но вместе с тем появляется возможность более жестко и определенно задать смысл понятия мышления в узком плане.
Если мы "мышлением" назвали принцип мыслительной организации, а объектно-онтологически сопоставили это мышление с идеей и сферой мирового Разума, то в узкой трактовке можно сказать, что мышление есть производство объектов, о чем я и говорил в предыдущем параграфе. Это мышление-в-узком-смысле-слова как производство объектов нам придется различать или отличать в рамках мыследеятельностного подхода от других мыследеятельностных функций, а сами эти мыследеятельностные функции теперь могли бы быть более жестко определены относительно рамочной работы. Например: рефлексия и флексия могли бы отвечать за размещение произведенных объектов в соответствующих пространствах. Это такая интеллектуальная или мыследеятельностная функция, которая с уже произведенными объектами или их контурами или их пунктирными границами производит работу по размещению, поиску мест, комутации, соотнесению, связыванию и т.д. А понимающая работа в рамках мыслительной организации (а не в безвоздушном пространстве - о чем говорил до этого) могла бы отвечать за сополагание, сборку и координацию рамок, а значит, на следующем шаге за выделение основных принципов полагания пространств.
Здесь может возникнуть вопрос по поводу других версий и трактовок сути мышления, которые я проговаривал, скажем, в докладе "Культура и мышление", когда я соотносил мышление как специфическую функцию со схематизацией, и дальше с синтезом воображения. Мне кажется, что этот контекст может быть втянут в линию, связанную с понятием производства объектов. Но там есть много вопросов, которые надо обсуждать отдельно и может быть я это будут обсуждать еще раз через некоторое время: роль разных интеллектуальных функций (в том числе и низших - восприятия, памяти, внимания) в процессах производства объектов, а также вопрос о схематизации, о синтезе представлений, синтезе понятий и т.д.
Теперь следующий момент. Я просматривал текст Сергея Попова, который опубликован в "Кентавре", в частности, там есть фрагмент про культуру и коммуникацию. Я не очень понял, что там написано, но позаимствовал термин "предмет культуры". С точки зрения, которую я предъявил, можно сказать, что предмет культуры - есть результат уничтожения "зазора" между рамками, между объемлющей и рабочей рамкой. Культура есть результат "схлопывания" рамок, результат выслаивания, выбрасывания мыслительной компоненты, сопровождающей процессы мыследеятельности, а как результат наложение двух контуров рамок друг на друга. При схлопывании этих двух контуров рамок происходит следующий феномен: исчезает пространство для объективации, а интерпретация ядра содержания или смысла происходит как бы из самой себя. Рамки схлопнуты и рабочая рамка, задающая пространство существования данного смысла и содержания, выступает одновременно как объемлюща рамка, т.е. рамка, задающая весь контекст интерпретаций. Если такое происходит, то образуется "предмет культуры" как то, что противостоит мышлению, мыслительной организации (здесь я двигаюсь в контексте своего предыдущего доклада и основных его пунктов не меняю).
Необходимо более подробно обсуждать категорию "пространства" и различные варианты ее употребления. Я думаю, что для Канта термин "пространство мышления" был бессмысленным, "круглым квадратом". Пространственность как априорная форма мышления и была мышлением в его работе. Вместо этого у него существует термин "форма мышления", что очень странно при постановке такой аналогии между пространственной организацией (пространствованием) и мышлением.
Следующий момент. Я использую принцип ортогональной организации пространства методологической работы. Однако, я ввожу еще третью промежуточную доску. На эту доску я кладу в качестве схемы-принципа схему мыследеятельности, не придавая ей ни логического, ни онтологического статуса. Здесь (указывает на доску А [см.: схема 2]) я удерживаю потенциальную онтологию.
Я говорю о ней в терминах развивающейся мыследеятельности или ко-эволюции редуцированных форм МД, о чем я несколько раз говорил. Я фактически, рассматриваю проблему онтологизации мыследеятельности в историческом процессе, и особо ввожу здесь различия "метасистем" и "редуцированных форм МД" как средство онтологизации.
На логической доске (доска Б) я обсуждаю проблематику рамок, и теперь, за счет такого рода растянутого пространства я имею возможность:
За счет этого я получаю необходимую оперативность в передвижениях (перебросах) содержания и не связываю себя жестко с идеей мыследеятельности как предельной онтологией (рамкой), что иногда раньше вынужден был делать. Все те понятия, которыми я пользуюсь, т.е. понятия мышления, мыслекоммуникации, мыследеятельности, мыслительной организации и пр. принадлежат среднему слою и я их могу соотносить друг с другом.
Я исходил из двух дискуссий, которые у нас состоялись на семинаре Школы. Во-первых, если Вы помните, в начале 1992 года была дискуссия с Егором Никулиным по поводу того, что смысл рамок и рамочных конструкций в том, чтобы работать на переходах между онтологическими картинами разного типа. Затем была дискуссия по докладу Зуева, связанная с пониманием субъективации и был введен тезис о том, что субъект есть граница между морфологизацией и функционализацией пространства.
Я утверждаю, что переход к рамочным техникам есть условие построения СМД-антропологии; можно попробовать за счет идеи создания виртуальных пространств разного рода вписывать человека со всеми модусами его существования в процессы эволюции и развития МД. Рамочная логика или логика работы с разного рода рамочными конструкциями есть путь к СМД-антропологии (к СМД-этике), а следовательно, ко всем тем сферам, которые долгое время оставались за границами обсуждений. С этой точки зрения, В. Лефевр, О.Генисаретский и С.Наумов в равной степени двигались в этом направлении, но поскольку они не отрефлектировали принципа рамок, в их построениях есть масса дырок и нераспутанных проблемных узлов. Вы помните, что у Лефевра есть большие рассуждения по поводу различия упаковок или форм вкладывания, возникающих на табло сознания, и рефлексивной вложенности или "погруженности" соответствующих производственных социальных и прочих структур в реальности. Здесь действует своеобразный принцип инверсии: то, что является объемлющим в реальности, является вложенным на табло сознания. Отсюда появляется логика рефлексивных многочленов. Но теперь я утверждаю, что введение понятия рамки и дальше - типологии рамок, могло бы продвинуть весь круг обсуждения и дать нам новые ходы.
Следующий тезис я не буду специально разворачивать.
Необходимо провести:
Я думаю, что, если двигаться в этом направлении, то мы впрямую выходим на проблему интерсубъективности и интеракций в таких постановках, которые близки Дж.Г.Миду, Ю.Хабермасу. Последний, на мой взгляд, делает именно эту работу, вводя в качестве рабочей модели схему аналогичную схеме акта коммуникации. При этом, он обсуждает политические формы организации и структурирования коммуникации, а с другой стороны, обсуждает на логической доске язык и речь в качестве того фильтра, логикосемиотической "призмы", которая позволяет переинтерпретировать разные типы структур коммуникации. Если теперь рассматривать эту школу, этого автора, его работы фактически как частный случай, с одной стороны, металогики, с другой стороны, логико-эпистемологической ревизии социологии, социальной психологии и теории интерсубъективности (теории интеракции), то можно поставить ряд более сложных задач. Эта программа должна учитывать отличие схемы мыследеятельности от типовых схем интеракционистского и итерсубъективного подхода, а также отличие содеражтельно-генетической эпистемологии и рамочной логики от чисто языковых семиотических трактовок логики.
Отдельная тема, по поводу которой я хотел поговорить позже, через несколько месяцев, это тема "Хабермас и Кант".
Теперь с этой точки зрения я бы хотел напомнить Вам, что необходимо различать:
При таком подходе процессы индивидуализации или процессы субъективации могли бы быть объяснены как эффекты сверхкомпенсации, т.е. такой компенсации одних мыследеятельностных процессов другими, или одних процессов в мыследеятельности другими, которые приводят к образованию устойчивых единств.
Образцом сверхкомпенсации является хромой или безногий человек, у которого очень сильно развиты руки, и он за счет сверхкомпенсаторных отношений, сформировавшихся в его организме, делает все то же, что делает совершенно здоровый человек. Эти моменты сверхкомпенсации могут рассматриваться также как механизм включения редуцированных форм мыследеятельности в метасистемы.
Теперь еще один момент - это вопрос о соотношении мышления и деятельности.
Оперативно этот вопрос может быть проинтерпретирован через идею регионализации, а именно через рассмотрение деятельности как результата реализации мышления и принципиально региональный характер этих реализаций. При этом получается приблизительно следующая модель: деятельность выступает как набор регионов, который плавает в пространстве мыслительной организации. Вопрос о том, кто является держателем этого мышления, мы пока оставляем в стороне. Возможна и другая трактовка, связывающая схему воспроизводства деятельности и трансляции культуры с понятием мышления. В рамках этой трактовки утверждается, что в схеме воспроизводства и в рамках нормативного подхода в целом, речь идет не о деятельности вообще, а о мыслительно-организованной деятельности. Именно мыслительно-организованная деятельность как особая форма существования деятельности (особый слой деятельности, особый модус существования деятельности) подчиняется правилам воспроизводства, трансляции, нормировки и т.п.
Если мы двигаемся по этому пути, мы должны сказать, что мыслительно организованные острова деятельности не тождественны деятельности. Сама деятельность устроена хаотично, а острова мыслительно-организованной деятельности плавают в более широком пространстве деятельности-как-хаоса. Отношения между мышлением и деятельностью в этом случае будут описываться в терминах освоения, рефлексивной ассимиляции, переработки или втягивания, мыслительной организации.
Эта островная онтология мыслительно-организованной деятельности в своем организационном повороте будет интерпретироваться как сеть. Все эти моменты переинтерпретации требуют специального обсуждения. Я только задаю направление обсуждения, возможные наборы рамок для того, чтобы Вы поразмышляли, какие еще здесь возможны ходы.
Таким образом, во второй части доклада я обозначил три основных момента:
Сегодня я бы хотел продолжить [1] Прим. 2 обсуждение проблемы мышления и роли идеи мышления в методологической работе. Тот курс лекций, который я хочу предложить Вашему вниманию носит название: "Чего я не понимаю про мышление?".
При этом, те, кто не были в прошлый раз могут, на мой взгляд, достаточно свободно слушать то, что я хочу обсуждать сегодня как самостоятельную тему.
Прежде всего, я хотел остановиться на вопросах самоопределения. Методологический способ работы обычно конкретизируется тремя типами или направлениями самоопределения:
В прошлый раз я достаточно подробно остановился на анализе ситуации и, наверное, слишком акцентировал этот модус самоопределения. Выдвижение на передний план соответствующих смыслов и акцентов могло вызвать (и скорее всего вызвало) неправильную ориентацию слушателей.
Один из ключевых моментов организации методологической работы состоит в установлении связей между мышлением и деятельностью. Осуществление методологической работы предполагает позиционное самоопределение. Видение ситуации возникает и складывается на следующем шаге относительно выбранной позиции или, точнее, относительно тех конкретных задач, которые ставит перед собой методолог и которые влияют на выбор позиции (или того набора позиций), в которых он предполагает осуществлять работу для решения этой задачи.
Поэтому, я бы хотел сейчас подчеркнуть, что я буду "работать" в позиции рефлектирующего методолога. Это, в свою очередь, будет влиять и на способ задания ситуации и на способ задания тематического содержания.
Сказав, что я буду работать в позиции рефлектирующего методолога (обратите внимание на противоречие между термином "работа" и идеей "рефлексии"), я, прежде всего, подчеркиваю направленность моей рефлексии (а значит и ориентированность мышления, замыкающего рефлексию) на те средства мыслительной работы, те логические категории, которыми приходится пользоваться. Именно в этом смысл слова "рефлектирующий". Рефлектирующий - значит, выкладывающий эти средства в качестве самостоятельного содержания. Вместе с тем, необходимо дополнить названную установку специфической характеристикой того типа работ, которые предполагается осуществить.
За счет предъявления набора средств возникает (может возникнуть) особое пространство работы.
Здесь есть одна тонкость. В пределе пространство методологической рефлексии или пространство, в котором работает рефлектирующий методолог, достаточно безразлично к типу решаемых задач, и тем более к типу ситуации. В прошлый раз я подчеркивал, что моей предельной задачей является построение онтологии мышления, т.е. такой картины ( негатива) мира мышления, которая претендует на то, чтобы изображать или фиксировать способ нашего мышления о мышлении (или набор принципов, логических категорий, организующих наше мышление о мышлении). Эта картина в определенных случаях может быть впрямую объективирована (или натурализована) и тогда мы будем считать, что она не просто представляет некоторый способ мышления о мышлении, но изображает само мышление, как оно существует или осуществляется на самом деле. Однако, мы можем избежать объективации, ограничившись трактовкой полученных представлений как схем, фиксирующих объект понятия о мышлении; подобные схемы-представления будут оставаться в рамках понятийной действительности.
Другими словами, я буду осуществлять онтологическую работу как тип (вариант) методологической работы.
Эта специфическая установка, установка на онтологическую работу, выражается в порядке использования и анализа арсенала методологических средств, в порядке их привлечения и наложения друг на друга, который приходится соблюдать (осуществлять). Хотя набор этих средств или некоторое пространство методологической работы как таковое, может быть зафиксировано в достаточно постоянных схемах состава в виде своеобразного "разборного ящика", или, как я часто говорю, в виде определенной топики, системы мест, без специальной фиксации того движения (той трассы), которое приходится осуществлять в данном конкретном случае.
В этом своем качестве, т.е. как пространство, задающее принципиальную топику, принципиальный набор мест, пространство методологической рефлексии есть, оно задано. Можно конечно говорить, что оно пополняется какими-то новыми средствами и что каждый "виток" методологической работы приводит к развертыванию исходного пространства, но реально это пополнение происходит достаточно медленно; масштаб и время жизни этого пространства в его принципиальном составе гораздо больше, чем масштаб и врем осуществления тех или иных локальных задач.
Наличие такого пространства методологической рефлексии (мышления) [2], тот факт, что его состав задан средствами мышления, делает самоопределение методолога в пределе безразличным к ситуации.
То, что я в прошлый раз сосредоточился на ситуативных моментах и смыслах, было вызвано организационной суетой, в которой приходится пребывать, и я прошу вас, (тех кто слушал этот доклад и думал над тем, что я говорил и что я хотел сказать), попытаться сейчас максимально убрать эти ситуативные смыслы. Я рассчитываю, что Вы будете понимать меня дальше ориентируясь на заданное позиционное и типомыследеятельностное или типомыслительное самоопределение.
Итак, я повторю основные положения:
Я уже подчеркивал, что проблематизация рассматривается мной как важнейший момент онтологической работы. Я подчеркивал, в прошлый раз, что онтологическая картина (в рамках содержательно-генетической эпистемологии и СМД-методологии) рассматривается и трактуется как особая форма фиксации (закрепления) поля проблем (проблематизированных смыслов) [3], а значит, некоторых пустых мест или средоточий незнания, или, в более мягкой форме, средоточий непонимания или разрывов понимания.
Каждая точка непонимания, вычлененная из более сложного ментального процесса, и положенная перед собой на лист бумаги ( первоначально как смысловое обозначение или имя, а затем, возможно, как набор апорий и парадоксов) есть указание на ключевые моменты будущей онтологической картины.
Если мы смотрим на уже сформированную онтологическую картину или схему, то ее значимость (вес, статус, мощность) зависит от того набора проблем, который она на себе собирает и который мы можем собрать, удержать и транслировать достаточно длительное время с помощью этой онтологической картины. Онтологическая картина является наиболее мощной (хотя и не единственной) формой фиксации и удерживания проблем. Можно также сказать, что она является такой формой фиксации, которая наиболее соответствует смыслу понятия "проблема".
При этом не важно, называем ли мы проблемой, то, что имел в виду Николай Кузанский ("знание о незнании"), или пользуемся деятельностным понятием "проблемы" ("проблема" - это такая ситуация, которая не имеет решения, не может развертываться в имеющихся у нас на сегодняшний день деятельностных или мыслительных средствах)[4].
Года два тому назад я подчеркивал, что удержание проблем как проблем может считаться наиболее важной философской задачей или философской установкой. Можно было бы написать историю философии как историю смены способов схватывания и удерживания проблемы и проблемности [5]. Вспомним софистов, которые пытались удержать и транслировать проблемные ситуации в виде (форме) апорий; появление этого способа фиксации проблем, его распространение в философии и логике может рассматриваться как знак целого этапа развития философии и философской мысли. Как Вы знаете, этот этап существовал достаточно долго, прежде чем удалось найти другой способ фиксации и удерживания.
В этом плане, онтология кардинальным образом отличается от метафизики, как картины задающей позитивное знание (или претендующей на это) [6].
С другой стороны, говоря об онтологии и онтологической картине, мы вынуждены обращаться к той идее (термину), которую развивал Гоклениус [7]. Он утверждал, что "онтология" есть особая дисциплина внутри философии, которая толкует, как устроен мир-на-самом-деле. Таким образом, он не различал специально метафизической (в нашем понимании) и онтологической ориентации, поэтому с его легкой руки термин "онтология" стал употребляться как синоним "метафизики".
У Вас, естественно, может возникнуть вопрос: "Если мы становимся на точку зрения, что онтология есть средоточие ( фиксация, закрепление) негативного знания или незнания, то что это означает для нашего представления о мире?".
Не развивая дальше эту тему, можно сказать, что мир есть проблема. Если хотите, это фундаментальное логическое допущение, из которого следует масса выводов. Некоторые из них я буду обсуждать в своих лекциях.
Итак, я буду работать в позиции рефлектирующего методолога, предметом моей рефлексии будет онтологическая работа (как особый раздел [тип] методологической работы). Я буду развертывать пространство методологической работы и с самого начала предполагаю выкладывать топику этого пространства, а в результате предполагаю получить (построить) онтологической картину мышления.
Для того, чтобы пласт тематического самоопределения был более прорисован, нужно остановиться специально на тех темах или тех подтемах, которые меня во всем этом будут волновать.
Я сейчас обозначу их, при этом я хочу, чтобы Вы понимали, что реальное раскрытие этого тематического поля будет происходить в дальнейшем (может быть и за границами этого курса лекций). Пока же это будут лишь имена (тематических полей) или некоторые направления.
Итак, я хотел бы рассмотреть:
Внутри моих рассуждений, скорее всего, будет очень много других тематических узелков. Наверное, одной из важных и даже необходимых работ, которую мог бы проделать слушатель, (особенно, если он знает, что сам нечувствителен к проблематизации или у него трудности с проблематизацией и превалирует функция рассудка), это выделение наиболее существенных тематических узлов (фокусов) в тексте. Их можно специально записывать в отдельный списочек.
Один из пунктов, которых я сегодня хотел выделить это вопрос о проблематизации, о методологической проблематизации или о связи между методологическим подходом и проблематизацией; это одновременно вопрос о трудностях понимания тех текстов, которые выражают проблематизацию или претендуют выражать ее.
Работа в позиции рефлектирующего методолога и необходимость захвата достаточно широкой тематической зоны (тематического поля) будет заставлять меня время от времени проговаривать некоторые фрагменты не систематически, а в квазиисторическом жанре, ссылаясь на малую историю Московского Методологического Кружка (ММК) и те программы, которые были.
Я все время буду привлекать в качестве своего инструмента позицию историка (историко-критической реконструкции) или, как я сегодня, готовясь к докладу, написал "позицию иронической реконструкции". У Вас в ходе дальнейшего изложения может сложиться впечатление, что немножко издеваюсь как над теми идеями, которые были в кружке, так и над теми решениями, которые предлагались. Но это "невсамделешное" издевательство, а некоторый способ вытащить и представить вам глубинную проблемность ситуации мышления, а значит, с одной стороны, альтернативность, апористичность, противоречивость тех идей, которые вводились, а с другой стороны, синкретичность и несоразмерность этой проблемной ситуации и тех решений, которые давались. Таким образом, хочу подчеркнуть, что "ирония" есть стилевой аналог проблематизации. Когда проблематизация захватывает другие способы работы и другие содержания они "окрашиваются" особым цветом - ироничности, неустойчивости, временности.
Я бы хотел, чтобы из этой линии (исторической), вы бы попробовали выслоить особый сюжет (тему) - эволюция программы исследований мышления в ММК. Хотя я не буду об этом впрямую говорить, а буду говорить вскользь, характеризуя некоторые этапы и фазы размышлений о мышлении, подходы и результаты применения этих подходов. Если бы некоторые из вас выделили отдельный листочек (план), попробовали связать эти отрывочные фрагменты реконструкции друг с другом, наметили какие-то генетические линии развития, то я был бы удовлетворен.
Последний момент - возврат к ситуативному самоопределению. Я хочу повторить два тезиса из тех, которые наметил в прошлый раз. Я считаю, что исходная проблематизация или исходная установка, которая заставила ММК в начале 50-х годов сформулировать программу исследований мышления, заставила их говорить о построении дисциплины, которая бы объединила логику, теорию познания и диалектику - не исчерпана до сих пор. Эта проблематизация продолжает оставаться значимой для современной социокультурной ситуации; она может быть, в самом общем виде, выражена в следующей формуле: "может ли мышление быть тем протезом (системой протезов), который позволил бы сохранить личность в условиях закрытого общества?"
C моей точки зрения, именно этот вопрос лежал в основе концепций и программ ММК, с моей точки зрения этот вопрос значим и сейчас.
Второй момент - я считаю, что схема коллективной мыследеятельности, которая использовалась как организационная схема для построения организационно-деятельностных игр, является одной из самых мощных схем, существующих в современной интеллектуальной культуре. Я думаю, что многие из вас за последние годы, (те, кто уже включен в коллектив ШКП или был включен в какие-то другие коллективы, знакомые с идеями ММК), при чтении разных текстов (начиная от Талмуда и кончая другими) ловили себя на том, что единство и связь этих трех или пяти интеллектуальных функций (чистого мышления, мыслекоммуникации, понимания, рефлексии и действия или мыследействия) фиксировалась различными авторами. Неоднократно делалась попытка как-то задать эти связи или эту связь.
Однако, эти размышления никогда не закреплялись в виде особой схемы, позволяющей сочленить онтологическую и организационно-деятельностную интерпретацию. В работе кружка важнейшим моментом является наличие самой схемы коллективной мыследеятельности, как того, что может быть положено на доску, а значит как того, что может быть принципиально отделено от индивидуального сознания и противопоставлено ему, как своеобразный предмет. Мне кажется, что этот ход - схематизации, а затем вторичного использования этой схемы, как схемы организации собственных интеллектуальных функций, предоставляет огромную свободу, и прежде всего, свободу в коммуникации.
В той мере, в какой сейчас везде, во всем мире, вопрос о построении новых коммуникативных техник является одним из ключевых вопросов - и в политической, и в гуманитарной сферах - идея коллективной мыследеятельности и разработанные на ее основе схемы и техники работы являются нашим интеллектуальным достоянием.
Я закончил первый фрагмент сегодняшней лекции, связанный с самоопределением и хочу обратить ваше внимание на само требование самоопределения, а вместе с тем на возможный вариант самоопределения, который я здесь демонстрировал. Я надеюсь, что вы:
Если это так, то этого достаточно.
Вопрос: Вы говорили про онтологию как способ фиксации проблем. Присутствуют ли в онтологии, так как вы ее в этой части трактовали, знания, которые вы обозначили как позитивные? Если они присутствуют, то как они демонстрируются?
Ответ: Я хотел бы, чтобы вы разделили по крайней мере два способа фиксации онтологии: картинный и рамочный (я специально говорил об этом год назад при подготовке к третьему съезду по методологии) [8]. Если речь идет о картинном способе фиксации, т.е. о схематизации, то, единственное, что может удержать вас или любого другого от прямого использования этой схемы как изображения чего-то, что существует на самом деле, а следовательно от использования этой схемы как определенной знаковой формы в знании это специальная рефлексия и воздержание от объективации. Это достаточно сложно. Для этого необходима достаточно серьезная философская и методологическая подготовка, и внутренняя культура.
Если же речь идет о рамочных онтологиях или точнее о рамочных способах фиксации онтологической картины, (кстати, они являются традиционными для философии [философского способа работы]), то в них эта опасность (трактовки онтологии как знания) меньше, но и возможность понимания текстов, содержащих выражение проблемных ситуаций, как рамок, тоже гораздо меньше.
Поэтому я бы мог сказать так: переход к картинным онтологиям, (который с моей точки зрения, есть важный ход кружка), есть путь или есть движение по пути демократизации мышления, но как всяка демократизация, этот путь усеян осколками битого стекла.
Вопрос: Будете ли вы, в таком случае, излагать определенные знания о мышлении?
Ответ: Я прошу вас удерживаться от интерпретаций того, что я буду говорить как знаний о мышлении. Я понимаю, что это требование для многих непосильно. Поэтому хочу поблагодарить Вас, что вы задали этот вопрос и я получил возможность "пометить" этот момент в пространстве, которое мы начали совместно рисовать.
Вопрос: Вы в своей работе собирались использовать априорные техники проблематизации?
Ответ: Я скажу об этом специально.
Вопрос: Как за счет рефлексии средств (а значит - каких-то моделей, штампов) можно перейти к фиксации проблем?
Ответ: Все эти вопросы я прошу Вас складывать в правый верхний угол того пространства, которое мы начали расчерчивать.
В этом смысле пространство методологической работы есть очень "странное" пространство. Хотя я не думаю, что такая трактовка пространственных форм организации мышления является абсолютно новой для истории философии; я думаю, что Демокрит тоже понимал это и делал свои пространства не для вещей. Пространство методологической рефлексии (мышления) наполнено средствами, а значит оно наполнено функциональными структурами. Это пространство, которое состоит из пустот.
Поэтому очень трудно с этим работать. Когда я говорю, что методолог кладет на доску средства, то само это выражение или словосочетание у носителей натуралистического подхода и натуралистически ориентированного сознания должно вызвать в голове кавардак. Что это значит: "кладу на доску средства"? Ведь средства есть чистая функция "быть средством". Спрашивается: "Что можно положить на доску?"
Мы можем положить на доску опыт решения конкретной проблемной ситуации. Но тогда мы окажемся связанными с этими ситуациями, а значит не произойдет необходимого для методологии обобщения.
Вопрос: Два вопроса в связи с пространством работы. Первый. Правильно ли, что вы не предполагаете его описывать, а ставите перед аудиторией реконструктивную задачу?
Ответ: Я буду что-то фиксировать, но мое движение будет недидактическим. Те кто заинтересуется устройством этого пространства, могут обратиться к известной статье Георгия Петровича Щедровицкого в "Системных исследованиях" 1981 г., где дана схема пространства методологической работы, но это ничего не даст. Вы получите некоторое изображение или некоторую графему. Можете нарисовать это на лист бумаги и таскать с собой. Я просил Всеволода Леонидовича Авксентьева до моего доклада ввести для Вас схему пространства онтологической работы. К сожалению, этого не получилось. Но даже если бы это получилось, это были бы костыли для тех, кто не может рисовать пространство в рефлексии или через рефлексию понятого в тексте. Вы слушаете, вы понимаете, после этого вы рефлектируете то, что вы поняли и рисуете, т.е. схематизируете смысл понятого. Вот у тех, кто этого делать не умеет, у них трудности, им надо все врем подкладывать на это место какой-нибудь "трупик".
Вопрос: А второй вопрос такой: если пространство есть лишь топика, а все связи между местами задаются лишь типом работы, то не совсем понятно, как может существовать такая топика, чем одна пустота будет отличаться от другой?
Ответ: Границами, проведенными в воздухе и надписями на рамочках. И в этом смысле она отличается тем, что вы ее отличаете в ходе работы. А следовательно, кладете в одно микропространство или в один квадратик-рамочку одно, а в другой - другое. А затем переходите к одному или к другому, используете эти "содержания" по разному.
И еще (я об этом тоже скажу позже): не держитесь очень жестко за то, что вы туда положили. Это не ручка от трамвая. И в этом смысле, может быть, то, что вы сначала положили в один квадратик, потом надо вынуть и разложить в два-три разных квадратика.
Нужно добавить к этому, что пространство интеллектуальной работы не исчерпывается мышлением. То, что я буду говорить о мышлении или ту онтологическую картину мышления, которую я буду строить - не надо трактовать как онтологию или организационно-деятельностную схему, схватывающую целостность моей работы. Вы своим вопросом создаете некоторую ситуацию для себя и для меня. Вы спрашиваете: "Положу ли на доску это пространство? Каким образом на этих схемах будут фиксированы переходы? Каким образом вы будете отделять одни пустоты от других пустот?" Я говорю: "Но отлично! Давайте считать, что я рисую картину про мышление, но мы с вами хорошо знаем, что эта картина, которую я рисую про мышление не только не помогает вам мыслить, но является заведомо частичной по отношению к тому, что вы как интеллектуальная или ментальная особь производите.
Эти переходы и связки разных блоков или эти способы вторичного маркирования этих блоков, как разных, принадлежат другим вашим интеллектуальным функциям. За счет них вы оживляете эти блок-схемы. Но блок-схема должна быть, она должна быть на одном листочке, а способы переходов реконструируются по реальному опыту работы и выкладываются на другие плашечки.
И, если скажем, кроме этого общего пространства вы за два или три года научитесь делать определенный набор переходов, то это хорошо. Если мы переходим на эту точку зрения определенной технологии, (неважно будь то онтологическая работа или критика, или историко-критическая реконструкция, или исторический анализ, историческое описание, или, скажем, проектирование как типы мышления и деятельности), то вам нужно иметь для каждого типа мыследеятельности соответствующую схему второго порядка, в которой фиксированы переходы. Это будут достаточно определенные переходы и достаточно определенный набор блоков.
Поэтому ответьте себе на вопрос, чего вы хотите снять; какой тип мышления вы хотите освоить, положите на это себе два-три года и не выпендривайтесь. В том смысле, что понимайте, что если вы этого не проделали, то у вас будут трудности, потому что работа, которую пытаюсь делать, и та работа, которую удается продемонстрировать, описать, и в этом смысле зафиксировать на доске - она является лишь частью того, что Вам нужно с одной стороны, и избыточна по отношению к тому, что вам нужно, с другой стороны.
Проблема понимающего заключается в вопросе: 1)как отделить избыточность, не перегрузив Вашу голову ненужными подробностями? 2) а с другой стороны, как достроить то, что я не даю и не могу дать до необходимого Вам в соответствии с выбранными вами типами работы? Это проблема понимающего, я не могу ее решить.
Вопрос: В первом блоке вы сказали примерно так, что происходит позиционное самоопределение по отношению к конкретной ситуации.
Ответ: Это неверно. По отношению к позиционному самоопределению ситуации нет. Более того, ситуация возникает вторично как особая, "вырезанная" с точки зрения данной позиции область рассмотрения; ситуация - это всегда чья-то ситуация. В прошлый раз я приехал из другого мира (первая лекция была прочитана 23 октября 1991 года в день возвращения из Финляндии и не записалась), где приходилось все время рассказывать про то, что происходит в Советском Союзе, приехал с этой ситуативной ориентацией. Для меня в этот момент был важен акцент " что происходит", без выделения акцентов " кто я", "для кого "происходит именно это, а не что-то другое. В Европе нельзя обсуждать позицию, ее жители не понимают, что это такое, да и не нужно им это. Мне там все время приходилось обсуждать ситуацию, приехав, я не разобрался и не перестроился, я вывалил на Вас свою ситуативную рефлексию, ситуативный способ самоопределения.
Сегодня же я подчеркиваю, что ситуативный способ самоопределения является вторичным в подавляющем большинстве случаев. Он зависит от позиционного самоопределения, а для данного доклада вообще мало значим. Мои цели и мои ориентации не в этом, хотя это наверное кого-то порадует, он запишет что-нибудь. это то, что я хотел Вам сказать. Теперь про что Вы спрашиваете?
Вопрос: Как вы совмещаете позицию рефлектирующего методолога, который сам осуществляет мышление, с задачей построения онтологии мышления?
Ответ: Методологическая работа, методологическая рефлексия, онтологическая работа (как один из типов методологической работы) - они не тождественны мышлению. Это парадокс ложный. Он построен на параллелизме между оргдеятельностными и объектными представлениями.
Отвечая на этот вопрос лет 500 можно заработать только головную боль. Не надо мыслить мышление! Надо понимать мышление, рефлектировать и схематизировать опыт мыслительной работы, мыслить понимание и мыследействие... и не будет ложного парадокса. А, когда поймешь мышление, то ты его схематизируешь и начнешь мыслить не мышление, а особый предмет, данный через схему. Не надо двигаться в рассудочных формах. Где мы находимся, когда мыслим мышление? Положите ту зону, в которой вы находитесь, когда вы, я мягко скажу, размышляете о мышлении и не проводите между ними тождества. Мыслите то, что можно мыслить, а если вы хотите разобраться с мышлением, не мыслите его, а делайте что-то другое, не менее интеллектуальное по своей внутренней природе и не менее претенциозное по своим результатам и установкам.
Помните, что это все проекты. "Мышление" есть великий проект XIX века,(а может быть даже и ХХ века и XXI). Его нет как вещи, оно строится, строится нами. В той мере, в которой вы можете строить свою ментальность, в частности такую частную функцию, как мышление, стройте его так, чтобы не попадать в парадоксы. Или попадайте в парадоксы, которые будут вас продвигать. Рассудочные оппозиции и рассудочно фиксируемые парадоксы - это результат того, что Вы не понимаете проектной и программной "природы" идеи мышления.
Сергей Валентинович Попов очень любит рассказывать байку про Декарта. Почему Декарт был такой умный? Потому, что он был слаб здоровьем. Когда все его сотоварищи по иезуитскому колледжу дрались на шпагах во дворе, он лежал, (потому что ему было нельзя драться на шпагах), но поскольку спать он не мог (они слишком звенели и кричали), ему приходилось думать. В результате Декарт стал такой умный. Все же поскольку он не дрался на шпагах, как все его товарищи, он стал такой-такой умный, что уже ничего не мог понять. А поэтому он решил, что может изложить метод мышления. Делай "раз", делай "два", делай - "три"... и получишь результат. Декарт взял и написал, как надо мыслить. Когда же он написал и посмотрел на это, то ужаснулся, говорят, что даже выкинул, но позже стал готовиться к тому, чтобы написать еще раз. Готовился всю жизнь, потом написал "Правила для руководства ума", второй раз написал "Рассуждение о методе". И что мы имеем? Пустоту.
По этой схеме мыслить нельзя. Может быть по этой схеме и можно пытаться делать это, но все-таки лучше делать что-то другое для того, чтобы получить интеллектуальный результат...
А все в результате того, что Декарт был слаб здоровьем. Это шутка, но за шуткой есть большая доля правды: поскольку эта позиция внешнего человека и специфическая установка на то, чтобы другим передать метод правильного решения сделала самого Декарта человеком рассудочным, как в общем и многих философов. Парадокс состоит в том, что транслируется только рассудочное. Оно переходит из поколения в поколение без изменений и для Вас оно такое же, как и для меня, поскольку мы его предметизовали. Предметизованное (опредмеченное) содержание засунули в "каналы" трансляции и после этого удивляемся тому, что не удается воспроизвести мышление и интеллектуальную работу.
Я еще раз возвращаюсь к своему основному тезису.
Коллеги! Самая большая проблема состоит в том как транслировать проблему ( простите за тавтологию).
Примером этого парадокса, который произошел в жизни для меня служит история, случившаяся на игре в Вильнюсе, в Институте Повышения Квалификации работников народного хозяйства. Игровые группы после 7-ми дней напряженной работы должны была написать на какую проблему они вышли, и сдать листочек бумаги с перечнем проблем. Группы написали, сдали руководителю игры. После игры они принесли эти списки в свой институт, нарисовали на большом плакате, повесили в кабинете, где заседал ученый совет. Все деканы и заведующие лабораториями стали пялиться в эту схему. Потом, через два месяца, они вызвали меня в Вильнюс и говорят: "Помогите, мы что-то совсем запутались". Я приехал, они сидят, у них висит этот плакат. Говорят: "Мы на него смотрим, а проблем не видим. Вот вроде были, были проблемы, вот даже у нас есть один декан - он свихнулся. (Он был в игровой группе, в отличие от других)." Те, кто прожил игру клянутся: "Были проблемы!.. но куда-то делись..." Действительно, остались одни имена.
Обратите внимание это - ключевой вопрос любого управления, это - ключевой вопрос любой коммуникации, это ключевой вопрос любой политики. И не надо удивляться, что происходит сейчас в стране, поскольку все политические деятели чужды той проблемной ситуации, которую они хотят решить, точно так же как и те, к кому они обращаются со своими программами, проектами и решениями.
Николай Гартман это хорошо понимал и именно поэтому говорил, что ключевой философской дисциплиной должна быть апоретика или учение о чистых проблемах. Думаю, что это понимали и многие другие.
Вопрос: Вы говорили про пространство методологической рефлексии как про пространство пустых мест. Это пространство кем-то заранее уже простроено и в процессе рефлексии заполняются пустые места? Или рефлексия - это процесс простраивания этого пространства?
Ответ: Я отвечу Вам и "да", и "нет". То, что я рассказываю одновременно может браться как иллюстрация к тем проблемным точкам, которые я потом буду еще раз выделять специально. Г.П.Щедровицкий написал статью, в которой изложил схему состава пространства методологического мышления (рефлексии). Я подчеркиваю: схему состава. Вот теперь возникает вопрос: "Что это такое там изображено?".
С одной стороны, мы с Вами понимаем, что мышление это то, что является нормативным, в каком-то смысле всеобщим и культурным, а следовательно есть нормы, в частности фиксируемые в логиках. "Природа" (слово "природа" я беру в кавычки, потому что речь идет об искусственной и проектной реальности) мышления во многом в этой культурности, нормативности, логичности, а значит - повторимости, воспроизводимости и т.д. Если Г.П. написал, что это пространство методологического мышления, то это означает что любой, в пределе, может воспользоваться этим пространством как своим или как пространством своего живого мышления.
Но ничего подобного, никто не может! Не может, потому что это пространство мышления определенной школы, в лучшем случае, а уж совсем грубо - это пространство (страшные слова!) индивидуального мыслесознания (мыслящего сознания), точнее - пространство того мышления, которое сформировано в индивидуальной истории этого конкретного человека. Он по нему может ходить, он знает, где что лежит.
Мне здесь Олег Алексеев рассказал, что в фильме про Солженицына показано, что он каждую книжку пишет в отдельном доме на отдельном столе. И никто не имеет права трогать то, что лежит на столе. Поскольку, то, как оно лежит (в каком порядке, или, точнее в каком беспорядке) - это и есть его топика. Я прочувствованно отношусь к этому рассказу, потому что я каждый раз прихожу домой...(смех в зале) произошла уборка или дети решили, что на моем столе имеет смысл разложить некоторые свои важные предметы. Все, я потом две недели восстановиться не могу.
Как же теперь отвечать на Ваш вопрос? Что там в этой схеме? Когда прихожу домой, то точно знаю где, на какой полке стоит нужный мне текст. Я засовываю руку и вынимаю его. И точно также в этом пространстве, поскольку Ваша индивидуальная история стоит за этим пространством и поэтому вы знаете, где что лежит. Но теперь любопытный момент: кого это интересует где у Вас что лежит? Никто же кроме Вас в этом пространстве работать не будет и в таком порядке обходить все это не будет. Если я теперь хочу передать Вам некоторую схему движения, схему работы, то я должен максимально отделить топику, как набор пустых мест от содержимого, которое есть результат моей индивидуальной, историчной и, во многом, сознательной (сознавательной) работы. Это вещь для других мало интересная.
Если я это отделил и положил на доску между нами, и теперь стою за доской со своим наполнением, то условием того, что Вы это возьмете и поймете, является то, что у Вас есть свое наполнение. Этого предполагать сегодня по отношению к 99% собравшимся не могу.
Следовательно, что я теперь передаю? Или на что я рассчитываю со стороны Вас, как понимающих? Я рассчитываю, что Вы поймете принцип пустых мест. Потому что, если Вы поймете принцип, то потом с условием работы по 12 часов в день, Вы построите свой собственный дом, со своими собственными бумажками, разложенными в своем собственном порядке. Я вижу свою задачу, с одной стороны, как очень простую, нужно Вас собрать и сказать: "Ребята, все же очень просто - надо мыслить пустыми местами!". А с другой стороны, эта задача неимоверно сложна, потому что практика мышления пустыми местами складывается в результате практики освобождения мест от того, чем заполнили их другие люди сами по себе или вместе с кем-то.
Поэтому для одних то, что я буду говорить будет лишним (т.е. это не только не продвинет их по пути мышления, а наоборот затормозит на некоторое время), поскольку я положу на пустые места "свои содержания", они будут там лежать и мешать Вам размышлять самостоятельно. Но я знаю также, что другого пути нет. Другая часть аудитории в результате того, что я буду говорить попадет в ситуацию, когда необходимо будет вытеснить с этих мест то, что у них там уже лежит. А третьи - уже будут достаточно свободны в полагании этих пустых мест и в наполнении их тем или иным содержанием. Эти три группы слушателей всегда присутствуют в зале и это необходимо учитывать.
Но это уже вопрос обучения мышлению или обучения интеллектуальным способностям в форме обучения мышлению.
Далее я бы хотел зафиксировать несколько рамок, которые можно пометить на полях. Первая - малая история. Малая история или, если говорить в языке этой топики, блок исторического материала в пространстве методологической рефлексии, которой наполнен разного рода сведениями, байками по поводу того что делал, хотел делать, сделал ММК.
Московский Методологический Кружок начал с провозглашения Программы исследования мышления. Это исследование проводилось на материале текстов, содержащих, как считали представители ММК, выражение процесса мышления (и особо доказательного мышления или процесса мышления, содержащего решение сложной задачи) и результатов мышления (самого решения и т.д.). Речь шла о математической или логической задаче; о логико-предметной задаче (как "Капитал" Маркса). Я потом специально остановлюсь на внутренней парадоксальности самой этой установки, но пока хочу обратить Ваше внимание, что эта программа исследования мышления получает свое завершение в идее построения теории мышления. Я подчеркиваю, что не методологии, а теории или науки о мышлении. Первая программа была теоретической, научной (с претензией на теоретичность, с претензией на научность).
А с другой стороны, эти люди, конкретные представители разных предметных дисциплин: социологии, психологии, языкознания, семиотики, истории культуры - они встречались достаточно часто для того, чтобы интенсивность этих встреч каждый раз заставляла их продвигаться и что-то придумывать, чтобы не быть белой вороной. С другой стороны они делали это не только и не столько за чашкой чая, а еще и в форме достаточно организованных дискуссий и диспутов. Они вынуждены были все время рефлектировать то, что они делают и понимать то, что делают и говорят другие; таким образом, они постепенно создали на себе сложную интеллектуальную машину. В этой интеллектуальной машине или в этой интеллектуальной ситуации присутствовало мышление (в числе других интеллектуальных процессов или функций), и далеко не всегда было известно, где же именно оно присутствовало.
Но оно присутствовало в его различных формах или, скажем, в виде результатов чужого мышления, в виде некоторых заимствований, переносов. И то, что присутствовало в этой интеллектуальной ситуации или жило на этой интеллектуальной машине было другое, нежели то, что описывалось в теории. Чуть иначе: то, что они делали на себе в плане организации своего собственного мышления имело совершенно другую историю и совершенно другой статус, что-то, что фиксировалось в формах теоретического и дальше становилось элементом этой самой науки или теории о мышлении.
Поэтому, когда в прошлый раз Егор Никулин спрашивал меня про большую и малую историю, я ему ответил очень резко: "Большой истории нет". Чуть иначе: "Большой истории не может быть, если Вы не включены в историю данной интеллектуальной машины. Вы все время будете работать лишь с верхним слоем опредмеченных конструкций, получивших ту форму фиксации, закрепления и выражения, которая соразмерна объявленным программам и тем принятым способам выражения результатов работы, которые соразмерны более общей социокультурной ситуации".
Когда я говорю о малой истории, то я твердо знаю, что у меня есть, по крайней мере, две истории. Есть история представлений, программ, теоретических схем и некоторых связок-переходов и есть история машины мыследеятельности, история живого интеллектуального труда или интеллектуальной работы данной группы людей с мышлением. Я знаю, что в зависимости от социокультурной ситуации, существующей в области интеллектуального труда или интеллектуальной работы, акцент может делаться на разном. В той мере, в какой в начале 50-ых годов в Советском Союзе не было ни журнальной коммуникации, ни возможности печатать свои результаты, акцент был сделан на ситуации "здесь и теперь". То, что в дальнейшем фиксировалось в различных концепциях и теоретических схемах мышления, в описаниях интеллектуальных процессов, предлагаемых участниками ММК, было, прежде всего, результатом анализа создаваемой интеллектуальной машины.
С моей точки зрения, это не является специфическим отличием данной группы; это есть обычная ситуация, ибо всякое мышление, в качестве важнейшей своей характеристики имеет характеристику реализуемости. Теоретические схемы находят свое воплощение в практике мыслительной или интеллектуальной работы. Силлогизмы Аристотеля есть, прежде всего, формы организации процесса живого мышления, схематизация того как мыслил, или как понимал, или как строил мыслекоммуникацию сам Аристотель, а затем эти силлогизмы вторично кладутся как элементы теоретических представлений о мышлении.
Малая история есть всегда история складывания и функционирования такого рода интеллектуальной машины. Реконструкция тех смыслов, понятий и представлений, которые возникают в малой истории предполагает причастность к функционированию такого рода машины. Если предположить, что интеллектуальные машины создаются усилиями и волей отдельных людей (групп) и умирают вместе с их создателями, то не может существовать никакой истории мысли.
Мне очень симпатичен тезис, что нет никакого учебника философии кроме истории философии. Однако принцип реализации идей и понятий в конструкциях интеллектуальных машин заставляет нас утверждать, что никакой истории философии не может быть. То, что мы имеем в виде историй философских учений представляет собой лишь поверхностный слой представлений, понимание которых затруднено тем, что наблюдатель (читатель, критик, понимающий) не включен непосредственно в ту интеллектуальную машину, которая произвела (создала) эти представления.
Каковы перспективы дальнейшего развития системомыследеятельностной методологии? До тех пор пока есть возможность участвовать в процессах живого мышления определенной группы людей, до тех пор пока неофиты могут быть причастны малой истории понимания и знания, до тех пор пока есть возможность приобретать свою личную историю по сопричастности к малой истории кружка (группы, сообщества) - мы можем говорить о воспроизводстве традиции и школы, а в этом контексте осмыслена и продуктивна историческая работа.
Малая история является конструктивным элементом функционирования интеллектуальной машины. Это - история создания подобной интеллектуальной машины, определенных смысловых связей, организованностей, история ошибок и неудач. Большая история есть всегда история инобытия мышления, в которой потерян смысл отдельных моментов (элементов) интеллектуальной работы.
Возвращаясь к проблеме мышления, можно сказать, что мышление представляет собой ту инфраструктуру интеллектуальной работы, которая связана с нормировкой. Все остальное ситуативно и зависит от малой истории участников. Мышлением называется та "часть" в интеллектуальной работе, которая транслируется и нормируется. В узком смысле слова "мышление" можно обнаружить лишь после того, как что-то транслировалось и что взяли Ваши ученики.
Реплика: После того, как Вы умерли...
Да. С этой точки зрения программа построения "теории мышления" требует пристального анализа и критики.
Можно предположить, что мышление есть та "часть" предыдущей интеллектуальной ситуации, которая позволяет развернуть (воспроизвести) новую ситуацию.
Во всех случаях необходимо разделять план представлений, понятий и организованностей (который, наверное, имеет свою историю) и план функционирования интеллектуальной машины. Одно реализуется и определяет конструкцию машины, а другое фиксируется в описании. Между этими двумя планами нет параллелизма. Я не знаю как писать историю мысли. Все те "истории" и "историйки", которые мне довелось читать вызывают у меня глубокое чувство протеста: мне все время кажется, что меня надувают.
Второе - несколько слов о работе понимания.
Я уже не раз подчеркивал, что основная трудность в понимании текста, выражающего ход и результаты методологической работы, состоит в том, что движение идет одновременно в нескольких рядах категорий. Понимание того как используются эти категории, каков порядок их наложения при онтологизации и объективации, какова структура пространства, включающая конститутивный и регулятивный план, - чрезвычайно трудно. В той мере, в какой многие аспекты работы выражаются в тексте не-рефлексивно, докладчик не может полностью представить порядок и структуру своей работы. Для современной методологической культуры характерен постоянный сдвиг квантера реальности, постоянная смена тех представлений, которые используются на объектной и организационно-мыслительной "досках".
Мне запомнился рассказ Ильи Осколкова после его поездки в Италию. Там было очень много студентов, которые прорабатывали "Бытие и время" Хайдеггера. И все делились на молодых философов, которые дочитали Хадеггера до 15-20 страницы, и опытных (которые в философии собаку съели) они уже дошли до 100 страницы. Так задаются рейтинги в работе по пониманию и интерпретации сложного текста.
На обсуждении доклада Дмитрия Мацнева я задал простейшую схему для интерпретации [см.: схема 1]. Первая рамка задает тенденциональность интеллектуального процесса; я произвожу онтологическую работу. Слово "работа" указывает на направленность, а также на наличие некоторых фиксированных фаз, этапов, процедур и продуктов. Есть набор "ленточек", в каждой из которых движется свой ряд категорий; в простейшем случае это будут категориальные пары или категориальные оппозиции, каждая из которых имеет свою ленточку развертывания. Это пространство делится на два подпространства: в одном лежат логические (регулятивные) категории, а в другом - категории, употребляемые для прорисовки поля объектов (конститутивные). Могут существовать сложные для понимания случаи, когда одни и те же категории употребляются в двух функциях.
И, наконец, фиксируется пространство, которое я называю пространством "верстака". Первоначально идея "верстака" бралась в оппозиции к идее "табло сознания": то, что вы делаете на "верстаке" должно быть операционализировано, нормировано и, в результате, должен быть получен результат, соответствующий требованиям и нормам мыслительной работы (ГОСТу).
Идея "верстака" является предельным выражением принципа функциональных структур и принципа пустоты. Место, на котором мы работаем должно быть пусто перед началом работы и очищено после ее окончания. То, что построено на верстаке должно быть "переброшено" в другие функциональные блоки пространства методологической рефлексии (мышления).
Замечание в сторону. Я думаю, что основная проблема, с которой не справилась немецкая классическая философия, это проблема разделения функциональных и морфологических структур, проблема существования пустых мест, вне и помимо их наполнения. Основная причина этих трудностей, на мой взгляд, связана с отсутствием онтологии (предельной категории), в которой могли бы объективироваться чистые функции. Эту задачу в работах ММК решила онтология деятельности. Если мы понимаем, что онтология "деятельности" позволила объективировать чистые функции и функциональные структуры, то мы можем понять и постоянную "мимикрию" мышления.
Мышление вынуждено прикидываться деятельностью, для того, чтобы прорываться в мир функций. Мышление есть деятельность в той мере, в какой пространство "деятельности" есть пространство существования функциональных структур и пустот. В тот момент, когда я говорю о "верстаке" и верстачной организации пространства методологической работы я трактую мышление как деятельность; символом этой деятельностной, функциональной и пустотной организации является идея "верстака".
Такого рода подход делает меня свободным в полаганиях. Здесь я бы хотел еще раз сослаться на теорию фикций, развиваемую в Германии в начале ХХ века, а также на известную работу Н. Вайхингера (H.Vaihinger, Die Philosophie des als ob), немецкого философа, который ввел принцип "философии как если бы". Как только я ввел идею "верстака", я могу класть на него все, что угодно; я не обязан объявлять то, что у меня строится на верстаке "картиной мира"; я могу в любой момент перебросить это содержание (содержимое) в другой блок пространства методологической работы и перефункционализировать относительно моих дальнейших целей.
Перефункционализация есть техническая сторона проблематизации. Предметное сознание никогда не может преодолеть эту границу; у предметника функция склеена с морфологией, а наполнение с местом. Использование принципа функциональной организации делает проблематизацию возможной.
Если Вы приняли принцип функциональных структур и функциональной организации пространства, то у Вас больше нет проблемы "начала". Если у Вас есть функциональная структура, то можно начинать с любого места. Если нужно, Вы перейдете в другой блок, перебросите содержание одного блока в другой, сделаете "копию" содержания и оно будет существовать у Вас одновременно в двух блоках. Функционально организованное пространство лежит у Вас перед глазами все-в-целом и Вы не связаны "наполнением" того или иного блока. Вы можете связывать те содержания, которые лежат в разных блоках, выворачивать наполнение разных блоков через ту или иную рамку, фокусироваться на любом блоке и "входить" в него.
Это огромные возможности и, вместе с тем, огромный экзистенциальный риск. Поэтому я бы хотел специально обсудить вопрос об антропологических (антропотехнических) последствиях методологической революции.
Я не буду специально разбирать те ситуативные причины, и те культурные детерминанты, которые заставляли уже в середине 50-ых годов участников ММК принимать в качестве одной из центральных идей принцип развития.
Наверное, можно было бы сослаться на влияние К.Маркса, а также всей традиции немецкой классической философии (особенно гегельянства); возможно, что эти причины имели корни в реальной социальной и культурной ситуации (смерть Сталина и появление первых "ростков" новой идеологической атмосферы), но как бы это ни было, идея развития с самого начала кладется в качестве фундаментального логического принципа, принципа который необходимо учитывать при анализе разного рода объектов.
При этом все время делаются попытки положить в качестве предельного объекта рассмотрения - развивающееся мышление и деятельность.
Конечно то, как я сейчас об этом говорю, не совсем соответствует внутреннему языку описания и постановки задач, характерным для середины 50-х или начала 60-х годов. Тем не менее, влияние идеи и логического принципа развития на логику анализа мышления в ММК - несомненно. Как я уже отметил, и Маркс, и многие мыслители гегельянского толка выдвигали в качестве важнейшего принципа то, что все объекты необходимо брать как развивающиеся.
В рамках собственно философского и дисциплинарного рассмотрения многое зависело от порядка использования имеющихся категорий, от порядка их наложения при "прорисовке" объекта анализа. Я говорил об этом в прошлый раз и даже рисовал специальную схему, иллюстрирующую принцип "наложения" рамок, и задающую структуру того пространства (набора) категорий (рамок), которую "простраивали" представители ММК [cм.: схема 1, лекция 1].
Сегодня я бы хотел обратить Ваше внимание на то влияние, которое принцип развития (взятый как логический) оказывал на характер объектов, с которыми работали участники ММК.
Что происходит, если мы говорим о необходимости брать мышление, деятельность или что-либо другое как развивающееся?
Первое: мы претендуем на то, что нам удается выделить некоторую целостность, по отношению к которой можно применить идею развития.
Очевидно, что по отношению к магнитофону или стулу идея развития приложена быть не может. Те процессы, которые могут происходить с этими предметами или вещами, требуют других имен: стул может сломаться, распасться, истлеть, но он не может развиваться. Это здравомысленное понимание в логическом плане выражалось в том, что нужно найти такую целостность, так провести границу рассматриваемого объекта, чтобы применение по отношению к нему идеи развития не выглядело смешным или несоразмерным.
Мы можем сказать, что некоторый объект развивается (мы можем считать его развивающимся), если он подпадает, по крайней мере, под два логических требования: структурного усложнения и преемственности (как в морфологическом, так и в функциональном плане). Это означает, что те приращения, добавления в структуре, которые мы выделяем не являются полностью меняющими качество данного объекта, а как-то связаны с его предыдущей структурой.
В операциональной трактовке новая структура должна быть выведена из предыдущей, и должна быть при необходимости сведена к ней за счет простейших логических операций и процедур.
Существует знаменитый пример с фотографиями одного и того же человека, взятыми из семейного альбома: мы смотрим на фотографию этого человека в возрасте 3 лет, потом в возрасте 10, потом 25, а потом 50 лет (устройство советского паспорта иллюстрирует парадоксы развития); с одной стороны, на этих фотографиях изображены "разные" (во всяком случае, сильно отличающиеся друг от друга) люди, а с другой стороны, мы знаем, что это изображения одного и того же человека.
Такая познавательная ситуация [9], в которой мы, с одной стороны, устанавливаем некоторое изменение, некоторое приращение качеств, развертывание структуры, а с другой стороны, фиксируем, сходство и даже тождество по определенным параметрам, составляет непременное логическое требование, позволяющее нам сказать: да, этот объект развивается. Он бытийствует как развивающийся.
Третий момент, который связывает два предыдущих: идею целостности и идею структурного усложнения, преемственности. Механизмы развертывания данной структуры должны находиться внутри очерченной целостности, или как говорят логики, быть имманентными рассматриваемому объекту.
Если мы сумели связать друг с другом процесс изменения, структурного усложнения, развертывания с его механизмами, и показали, как приращения в структуре связаны с действиями этих механизмов и с тем материалом, который приносят эти механизмы, а следовательно - провели такую границу рассматриваемого объекта, в который включен и сам процесс изменения и его механизмы, то мы можем сказать, что мы имеем дело (мыслим) не просто процесс изменения, а такое изменение, которое можно считать развитием.
Вопрос: [О различии "развития" и "деградации"]
Ответ: Это уже не чисто логический вопрос; ответ на него предполагает онтологическую или аксиологическую рефлексию. С логической точки зрения никакой разницы между деградацией и развитием нет. Я сейчас обсуждаю логический план. Я хочу, чтобы Вы проанализировали названный набор логических требований.
Выясняется, что применение к тому или иному предмету мысли принципа развития заставляет нас все время расширять границы объектной области (и, следовательно, границы используемой онтологии), включать в границы рассматриваемого объекта все новые и новые механизмы. В этом смысле, принцип развития оказывается "вечным двигателем", который требует от нас постоянного "расширения" границ объекта. Объект меняется, но он не просто меняется, а он "расширяется". Задавая каждый раз вопрос о том, где лежат механизмы, которые способствуют этим изменениям и являются его движущими силами, мы вовлекаем в орбиту рассмотрения новый класс или новую группу процессов.
Задав вопрос о развитии мышления, исследователи (представители ММК) оказались перед необходимостью перейти к такому объекту, в котором были бы заданы все механизмы развития мышления. Эта установка заставляла выявлять процессы рефлексии, коммуникации, понимания, действия; процессы синтеза знаний, моделирования, онтологической работы, эксперимента (при анализе научного мышления); процессы проблематизации, анализа ситуации, целеобразования (при анализе прожективных типов мышления) и трактовать эти процессы как механизмы, обеспечивающие развертывания мышления (в том числе и взятого типологически).
Интерес к нормативным структурам в мышлении, анализ процессов воспроизводства заставил представителей ММК ввести представления о деятельности и провозгласить программу исследования мышления как деятельности.
Задав вопрос об источниках и механизмах развития деятельности, нужно было переходить к новому объекту, где присутствовали бы такие процессы как коммуникация и мышление. Так были развернуты представления о коллективной мыследеятельности. И т.д. и т.п.
Конечно, на каждом шаге исследователи вынуждены были осуществлять работу по ограничению объектной области, эта работа была связана с конкретными целями и задачами данного этапа исследования. Если бы этого ограничения целями и задачами не было, то объект мог бы расширяться и дальше. Я хочу подчеркнуть, что переход от вопроса о развитии мышления к вопросу о мыследеятельности закономерен, если мы начинаем использовать принцип развития в качестве базовой логической (логико-эпистемологической) или организационно-деятельностной схемы.
Вопрос: В биологии существует четкая разница между развитием и деградацией.
Ответ: Я не согласен с Вами; Вы не сможете отделить одного от другого не обращаясь к аксиологическим рамкам. Вы делаете это с помощью нерефлектируемой вами ценностной рамки, которую Вы привносите в анализ и используете для признания одних структур более значимыми с некоторой внешней точки зрения, чем другие. Простое увеличение числа элементов не есть усложнение. Присутствие в обсуждении развития скрытой или явной ценностной установки, ценностной рамки я пока не обсуждаю. Я пока обращаю Ваше внимание на своеобразный методологический парадокс.
Я называю его парадоксом "расширения объектной области" и утверждаю, что это методологический парадокс в том смысле, что он связывает логику и онтологию: содержания, выкладываемые на объектной и организационно-деятельностной "доске". Как только Вы сказали слово "развитие", Вы обрекли себя на постоянную смену объекта.
Я согласен с Вами, что вопрос о проведении границ объекта требует перехода в другую плоскость анализа. Эта задача должна формулироваться в другом ключе. Ответ на вопрос, почему исследователи в том или ином случае отсекают одни механизмы и обращают внимание на другие, требует дополнительного рассмотрения.
Уже в 50-ые годы представителям ММК было хорошо известно о существовании рефлексии. Они анализировали тексты рассуждений и понимали, что есть такой специфический ментальный процесс, не описываемый ни в языке операций и процедур, ни в языке мыслительной деятельности. Они знали это, но отсекали, выбрасывали эти процессы из анализа; скажем, схема простейшего ("атрибутивного") знания, как остановленный процесс мышления или как структурный аналог процесса мышления, взятого как рассуждение, строился на "вынимании" ряда известных (знаемых) процессов (в частности, рефлексии), т.е. на сознательном ограничении области анализа.
Очевидно, в противном случае нельзя было бы перейти ни к какому структурному изображению. В этом смысле каждая научная, теоретическая работа есть изоляция. Принцип изоляции существует в одном ряду, а принцип развития используется в другом ряду или в другом слое.
Проделав работу по выделению объекта рассмотрения, задав его структурную схему, участники обсуждения оставляли возможность на следующем шаге вернуться к исходной постановке вопроса и зафиксировать, что ряд процессов (механизмов) изменения они сознательно отсекли, привлечь вновь эти процессы (механизмы), включив их в область анализа, и тем самым "расширить" объект.
Я уже сказал, что идея мыследеятельности указывает на существование более широкого чем мышление целого, по отношению к которому так же может применяться принцип развития. Таким образом, мы должны сказать, что идея мыследеятельности (как целого более "широкого" чем мышление) существовала в ММК с самого начала исследований мышления. Мыследеятельности не было как фиксированной онтологии, ее не было как объекта, но она (необходимость ее появления) уже была задана на уровне логики анализа.
Идея и онтология мыследеятельности была задана как логическая необходимость развертывания рассматриваемой объектной области и смены объекта.
Переход от онтологии мышления к онтологии мыследеятельности задавался используемыми логическими техниками и принципами, а именно: принципом развития, заимствованным из предыдущей истории мышления. С этой точки зрения, можно сказать, что Гегель "пошутил" над учеными (ставящими перед собой задачи предметного исследования тех или иных процессов) в тот момент, когда он зафиксировал принцип развития как ведущий (обязательный) логический принцип, и показал, что все объекты надо брать как развивающиеся или как органические объекты. Тем самым он обрек всех последующих исследователей, принимающих этот принцип, на вечную борьбу с самими собой (борьбу по ограничению и расширению этой объектной области).
Парадоксальность идеи (принципа) развития все время реализуется в предметных дисциплинах.
Например, психология задает вопрос о том, является ли человек развивающимся целым? Интересно, как она отвечает на этот вопрос? Если мы свели человека к его телесности, к его биологическим процессам, то мы в соответствии с известными рассуждениями Аристотеля о семени и дереве, можем представить этот процесс как развитие. Мы можем рассматривать все механизмы этого процесса как имманентные.
Как только мы сказали, что человек является не только (не столько) биологическим, но и культурным существом, мы вовлекли в объектную область (область рассмотрения) процессы трансляции культуры, процессы социализации и т.д. Тем самым мы признали, что развивающимся может быть назван только такой объект, где есть одновременно и культурные нормы (с их трансляцией), и индивидуальный рост (понимаемый не только, как биологический, но и как психический, социокультурный и т.д.). Только по отношению к этому целому мы можем применить идею развития.
В этом случае окажется, что человек не развивается, он не может быть признан развивающимся объектом. Всякая попытка помыслить человека как развивающегося, с этой точки зрения, есть ошибка.
Теперь, положив перед собой не один, а несколько связанных друг с другом процессов, и отойдя от чисто биологической трактовки человека и его "природы", Вы можете много раз переносить квантер "реальности" с одного процесса на другой: Вы можете трактовать человека как механизм развития культуры и социума, социум как механизм развития человека и культуры, культуру как механизм развития социума и человека, - но при этом минимальной целостностью у вас все равно будет связка этих процессов.
Что же касается человека, то он может рассматриваться как развивающийся по-сопричастности к такому (так или иначе положенному) более широкому целому.
Вопрос: [о том, почему слушатели обязаны принимать логику П. Щедровицкого].
Ответ: Потому, что это не моя логика. Логика - она на то и логика, что она не моя. Не моя и не Ваша.
Вопрос: [про использования понятия "среды" при анализе процессов изменения].
Ответ: Понятие "среды" есть хитрый способ избавиться от расчлененности и дифференцированности механизмов. Отсюда эти биологические, а потом социологические схемы, где есть "организм" и есть "среда". Когда Вы не хотите рассматривать дифференцированно воздействие разных механизмов на интересующие вас процессы изменения, то есть их вклад в структурное изменение, то Вы называете весь набор этих механизмов средой. Вы подчеркиваете факт влияния этих процессов и можете обосновывать это влияние вторично, через введение дополнительных процессов или схем.
В качестве примера может быть названа схема "сознания" или "осознания", или схема "реакции" (процесса реагирования), когда Вы более широкий круг явлений маркируете как значимые и как незначимые относительно выбранной точки отсчета - организма. Вы говорите, что эти явления входят в среду данного организма, а эти не входят, на эти явления организм реагирует, а на эти - нет, и проводите тем самым достаточно произвольную (подкрепляемую лишь интроекцией) границу.
Что такое интроекция? Это приписывание со стороны понимающего исследователя или наблюдателя организму своих собственных ценностных, аксиологических, сознательных (принадлежащих полю сознания) меток и маркеров.
Пока я обращаю Ваше внимание только на один момент: сказав А, т.е. сказав, что мы хотим брать интересующие нас явления (ментальные, психические или какие-либо другие) как развивающиеся, Вы обрекли себя на то, что вам придется всю жизнь бежать, как Паниковскому с гирей. Если Вы не будете быстро перебирать ногами, на каждом шаге расширения границы своего объекта, и расширяя так, чтобы иметь возможность схематизировать это поле и показать его влияние на структурное изменение интересующего Вас в начале процесса, то Вы упадете лицом вниз.
Я повторяю, что идея мыследеятельности (как потенциированная онтология) была заложена в самом начале за счет принятия принципа развития и попытки приложить (применить) этот принцип к мышлению. Конечно, само онтологическое решение (в его специфике) могло быть другим. Тот набор процессов, которые конкретно были (оказались) вовлечены в рассмотрение и были протрактованы как механизмы по отношению к мышлению, мог быть другой. Можно сказать, что отличие этой школы (ММК) от других, принявших вслед за немецкой классической философией идею развития состояло в том, какие именно процессы брались как значимые и как строилась их зашнуровка.
Можно было, наверное, идти не по пути строительства онтологии "мыследеятельности", а по пути развертывания представлений о "мысли - жизни - сознании" или еще как-нибудь иначе, но сохраняя логику развития, необходимо было двигаться путем расширения объектной области.
Вопрос: Противопоставлялась ли логика "развития" другой точке зрения на мир?
Ответ: Не знаю, я этого не обсуждаю.
Вопрос: Но по отношению к чему-то эта логика возникает? Некоторая проблематизация существует?
Ответ: Дай бог, если мы с Вами дозреем до проблематизации этого вопроса.
Отвечая на Ваш вопрос, я могу сформулировать очень жесткий тезис. Нет вопроса в том надо ли брать объекты как развивающиеся или не надо? Чему это противостоит? Надо брать и все! Вы, конечно, можете и не брать (отказаться от принципа развития), но тогда по отношению к Вам начинают говорить, что Вы: а) неграмотный (в том смысле, что не освоил философской культуры); б) ретроград (в том смысле, что использует принципы и логику, отброшенную ходом развертывания философского и методологического мышления) и плюс к тому в) не читали немецкой классической философии, не знакомы с азами современного философского подхода.
После этого Вы можете сколько угодно надуваться и утверждать, что не берете этого. Можете даже сказать, что это Ваше творчество, открытие: все берут, а я нет...
Я тем самым (в излишне полемичной манере, которая может создать впечатление, что я "ухожу" от вопроса) утверждаю, что преемственность философского и методологического мышления касается, прежде всего (и в основном) логического (организационно-мыслительного) пространства. По отношению к нему Вы не можете ставить вопрос таким образом: хочу - беру, не хочу - не беру. В лучшем случае Вы можете понимать, к чему в плане работ и размышления вас будут обязывать те или иные логические категории и принципы.
Я утверждал также, что в идее развития содержится определенный аксиологический план. Его необходимо выявить в тот момент, когда Вы идею и принцип развития (как логическую идею) применяете в тех или иных деятельностных ситуациях, т.е. начинаете осуществлять "наложение" принципа и логики на те или иные объекты.
Например, Вы говорите о развитии человека или мышления. Я, по-моему, уже рассказывал Вам о ситуации, в которую попал Слава Лозинг. Он говорит: " Я приехал на международную педагогическую конференцию, начал рассказывать про развитие человека, а мне говорят, что я - фашист, потому что развивать человека нельзя. Как же так? Странна реакция на такой, казалось бы, очевидный тезис". Мой ответ был такой: "Естественно, Слава, поскольку Вы не понимаете основ деятельностного и мыследеятельностного подхода: развивать надо мышление и деятельность, а людей развивать не надо. Если люди захотят развивать свою деятельность и мышление, или точнее, если люди захотят соучаствовать в процессах развития мышления и деятельности, то это будет их выбор. Они будут поступать как свободные существа, которые принимают эту рамку и соучаствуют в этом процессе, т.е. отдают себя, свои силы, возможности этому процессу. А развивать надо мышление и деятельность, а не людей".
Это ценностной разговор, но он ценностной в том плане, в каком есть конкретная ситуация, конкретная коммуникативная оппозиция, противопоставление, заставляющее рефлектировать аксиологические и онтологические рамки.
Я обсуждаю принцип и идею развития, ориентируясь, прежде всего, на логику работы и способы организации нашего мышления о мире. Принцип развития это своеобразный "перпетум мобиле", заложенный в европейскую философскую культуру определенной группой мыслителей. Можно предположить, что этот принцип (или набор принципов) возник при решении какой-то проблемной ситуации. Скажем, можно предположить, что они много читали Ляйбница, размышляли над его "монадологией", матерно ругались по-ихнему и, в конце концов, перешли к идее "органических объектов" и идее развития.
Вы проведете комплекс историко-критических исследований и покажете, откуда у романтиков, у Лессинга, у Шеллинга и Фихте берутся эти идеи. Почему я говорю "эти идеи"? Потому что в рамках историко - критической реконструкции нужно брать не только эту идею, т.е. идею развития, а целый набор их и смотреть, каким образом они пересекаются и влияют друг на друга, рефлексивно отображаются друг в друге. Я исхожу из того предположения, что мы всегда имеем дело не с отдельными понятиями, а с семействами категориальных понятий, сфокусированными вокруг общего категориального ядра. Но Вам, также как и родоначальникам московского методологического кружка, эти идеи достаются из философской культуры.
Вы, конечно, можете сказать, что на переднем плане стоит проблематизация: проведем проблематизацию, а потом решим - брать эту идею "развития" или не брать. Но на деле Вас никто не спрашивает. Вы, со своими решениями и со своими амбициями, выдавая Ваши персональные и ситуативные трудности за мировые проблемы, просто несоразмерны процессу проблематизации (текущему, несомненно, в историческом времени) и этому выбору.
Я обращаю Ваше внимание на логический аспект проводимых в ММК исследований мышления. Я намекаю на то, что принятие такой логики обусловливает массу чисто предметных и онтологических следствий.
Пока Вы не достаточно внимательно рассматриваете введенные мною составные части логики развития: их четыре. Кроме названных мною выше, в качестве отдельной простой идеи необходимо выделить логическое требование процессуального анализа (подхода).
Перед исследователем стоит задача выделения, расчленения и максимальной дифференциации процессов, протекающих в рассматриваемой объектной области. Каждый процесс должен быть отделен от других и положен в качестве самостоятельного идеального объекта (предмета); потом они могут быть поставлены в определенную связь друг с другом, например, через использование категориальной оппозиции "процесс-механизм" (хотя возможны и другие типы связи).
Вы можете мне возразить: требование расчленения процессов бесконечно? Почему мы идем по пути дифференциации и расчленения процессов? Ведь мы имеем дело не с "бесконечным" миром, а с миром человеческого мышления и деятельности?
Вот именно. В мире мышления и деятельности действуют чрезвычайно любопытные принципы. Если Вы в мысли расчленили некоторую совокупность процессов, то Вы имеете возможность эту расчлененность реализовать в искусственно созданных системах мышления и деятельности.
Я про это много раз говорил: реализация в системах мыследеятельности выступает как одна из форм объективации.
Что это означает?
Выступаю перед психологами, рассказываю им про устройство схемы мыследеятельности. Они спрашивают: "А что мышление и понимание, это разные вещи? А что - разве понимание и рефлексия - это разные вещи? Мы это все называем одним словом: психика".
И что Вы здесь будете делать?
Они все называют одним словом. Это, в конце концов, их проблема. Если я разделил процессы понимания, рефлексии и мышления сначала в мысли, а потом в специально созданных искусственных условиях разделил на себе. Если у меня возникли (появились, сложились) разные интеллектуальные функции, а потом выясняется, что они есть не только у меня, но и у всех, кто работает вместе со мной реализуются как разные, то можно сказать, что сложилась более расчлененная система мыследеятельности.
Теперь можно приписать этому процессу ценностный аспект. Расчленение и дифференциация интеллектуальных функций, усложнение "интеллектуала" будет трактоваться как благо. Тем самым Вы создали новый мир.
Вопрос: Наверное, в возможностном мире можно утверждать, что после бесконечного числа бросания монеты, она может стать на ребро. Однако мы пытались этим заниматься, и у нас ничего не получилось.
Ответ: Вот и живите в этом мире, где монета на ребро не становится. Нравится Вам там? Вы его любите, Вы его обжили? У вас там тапочки есть, которые Вы любите? Живите там, и не лезьте со своими вопросами из этого мира.
Я хочу обратить Ваше внимание на ряд статей, (потом кто-нибудь поможет интересующимся точно установить их названия, время и место их издания) появившихся в начале 70-х годов. В этих статьях Г.П. Щедровицкий делает попытку обосновать тот тезис, что мышление как специфический объект мысли и как специфический процесс в реальности получается в результате наложения идеи развития на практики, логические практики, применявшиеся в XYI-XYII вв. и на такие идеальные объекты как "разум". Постановка в работах Тюрго, Кондорсе вопроса о "прогрессе разума" приводит к необходимости менять объект, и вместо традиционной для философии оппозиции "рассудка" и "разума" вводить новый тип объекта - мышление. Это тема для дальнейшего специального рассмотрения, в том числе, и на историческом материале.
Второй момент, относящийся к работе самого кружка. Использование идеи развития для анализа мышления, рассмотрение деятельности как объемлющего целого по отношению к мышлению, рассмотрение коммуникации как объемлющего целого по отношению к мышлению и деятельности, анализ мышления как присутствующего в этих целостностях, все время ставит перед исследователями по крайней мере два вопроса.
Не развивается ли мышление как интересующий их объект или процесс по-сопричастности к другим, более сложным объектам? Тогда о каких объектах необходимо говорить?
А если мы выходим в следующий уровень и вводим объекты следующего порядка, то не проскакиваем ли мы специфику самого мышления?
Например, если мы считаем, что "деятельность" является той целостностью, которая развивается, если мы предполагаем, что мышление развивается по сопричастности к деятельности как ее элемент, мы можем "проскочить" специфику мышления, отнести все характеристики деятельности к мышлению, рассмотреть мышление как деятельность, но при этом не иметь возможности говорить о мышлении как таковом.
Где и каким образом может быть проведена грань между различными процессами? Как могут быть сохранены одновременно требование анализа в развитии и требование специфичности?
Я на время оставляю этот вопрос без обсуждения и возвращаюсь к основному рассуждению.
Я утверждаю, что во всей работе, которая проводилась в рамках ММК с начала 50-х годов на разном материале и получала разные предметные трактовки, присутствовала потенциированная онтология (предельна онтология) Мирового Разума или Мирового Духа. Это несомненно, плохое название; я никак не мог подобрать другого, но мне хотелось бы, чтобы вы поняли смысл. В этом плане Гегель был последователен: сказав А в логической плоскости (введя принцип развития), он был вынужден сказать Б в онтологической, то есть ввести идею "мирового разума" [см.:схема 2]. Это есть понятие, обосновывающее и утверждающее, что действительный мир мышления и деятельности развивается как одно целое. Эта идея, неся онтологический и даже метафизический характер, одновременно является очень практичной. За этой онтологеммой стоит предположение о том, что любая идея, любое событие мысли постепенно распространяется, отображаясь (проецируясь) в другие области мыследействия, в другие сферы разума, и становится идеей-силой (термин Фурье) - то есть действующим принципом по отношению к этим областям.
Если где-нибудь произошло что-нибудь мыслеморфное, то будьте уверены, что через какой-то промежуток времени это событие мысли станет значимым и действующим для всех областей, в том числе и для тех, которые не были вовлечены непосредственно в это событие и не находились в его ближайшем окружении.
Процесс распространения содержания мысли по всей сфере мышления и деятельности будет идти по-разному в зависимости от того, в какие области он проникает, насколько "пористо" (или, напротив, герметично) "тело" этих областей, насколько сильны перегородки между этими областями и т.д. Но эти моменты, ситуативно значимые и важные, с точки зрения большой истории - малозначимы.
Можно считать, как это считают некоторые философы, что физическое время отличается от времени развития мышления и деятельности. То, что в плане физического времени может оказаться очень большим временным промежутком (пятьдесят или сто лет), с точки зрения времени деятельности есть мгновение.
Распространение и проникновение результатов того или иного события мысли, той или иной организованности, возникшей в этом событии, в другие сферы и области происходит мгновенно.
Отсюда вытекает вполне определенная концепция материализации или реализации мышления в социокультурных системах. Можно обсуждать ряд механизмов, влияющих на "скорость" распространения результатов мышления в мыследеятельности и социокультурной "среде".
Можно считать, что единство и целостность сферы мышления и деятельности реализуется через множество актов коммуникации и рефлексии. Создание инфраструктуры для коммуникации или коммуникативной сети, создание условий для рефлексии в конкретных областях деятельности, есть одновременно увеличение проникающей способности мысли. Можно считать, что единство мышления реализуется через сети коммуникации и через множество актов рефлексии (массу рефлексии).
Если вы пофантазируете, то вы можете дать этому тезису, две трактовки: философско-методологическую и социологическую.
Первая трактовка может быть выражена через схему мыследеятельности. Верхний слой (чистого мышления) в этом случае будет символизировать пространство или сферу мирового разума, средний слой (мысли-коммуникации) задает пространство существования коммуникативных сетей, а нижний слой (мыследействия) задает пространство рефлексии, актов рефлексии [см.:схема 3].
Вторая трактовка выводит нас на тот комплекс смыслов, который связан с понятием "постиндустриального общества".
Вопрос: Идея мирового разума утверждает, что помысленное в одной ситуации продолжает быть значимо в любой другой или она утверждает, что мышление неоднородно?
Ответ: Сфера мышления не гомогенна, но при этом можно говорить о проникающей способности мышления.
У меня на полях написано, что это параграф про онтологическую множественность мышления.
Вопрос: Отлично, но тогда ни о каком развитии разума говорить нельзя.
Ответ: Почему же? Представьте себе, что мы кладем на доску сферу, которую называем "мировым разумом", мы считаем, что мировой разум реализуется через множество актов коммуникации, рефлексии и трансляции, и все это мы называем мышлением.
Я могу двигаться так: могу зафиксировать на нижних слоях момент "проницаемости", перехода, рефлективного отображения, влияния и целый ряд других частных процессах. Я это фиксирую внизу, а дальше, используя принцип развития, я этот набор частных взаимовлияний и рефлексивных отображений называю "развитием" и утверждаю, что вся система, казалось бы не связанных друг с другом актов, развертывается как одно целое.
То, что я буду обсуждать сегодня является результатом анализа прошедших лекций: их содержания, характера задаваемых вопросов, и в этом плане, носит рефлективный характер.
Первое: важнейшим (если хотите - краеугольным) камнем системо-деятельностной методологии является принцип разделения двух планов работы. Первый план связан с работой в объектах (не важно, говорим мы об объектах знания, объектах оперирования, объектах отнесения, объектах изучения, о сложных картинах объектной области, которые фиксируются в специальных изображениях, носящих название онтологических картин, или мы говорим о представлениях [представлениях, в смысле "поставленных перед нами", данных нам через восприятие и понимание]). Второй план охватывает движение в средствах мышления или мыслительной деятельности или просто деятельности.
Эти два плана движения разделены и отделены друг от друга. Иногда отношения и связи между названными направлениями движения фиксируются в так называемой "схеме двух досок" или схеме ортогональной организации пространства методологической работы.
На одной из этих "досок" (планшетов) задаются средства, методы, операции, процедуры, подходы, - короче все то, что организует наше мышление и нашу деятельность; на другой "доске" задаются представления, противостоящие нам, объекты знания, более сложные изображения объектных областей в виде онтологических схем, онтологических картин и т.д.
Разделение этих двух досок и установление определенной системы переходов с одной доски на другую: от средств, которыми мы пользуемся к соответствующим этим средствам объектам, и от объектов к средствам - является основой методологических техник работы. С чего бы мы не начинали свою работу (с объекта или со средств), мы всегда должны параллельно рассматривать изменения, происходящие на другой доске. Если мы начинаем со средств и методов организации нашего мышления или нашей деятельности, то мы должны отчетливо понимать, что возможные полагания объектов рассмотрения уже ограничены выбранными средствами. Используя те или иные средства, мы обязаны положить на доску "объекта" вполне определенные представления; в противном случае, они "проявятся" сами в форме подразумеваемого или пунктирно-прорисованного объекта. И наоборот, если мы начинаем с известных, имеющихся, уже зафиксированных (скажем в каких-то научных теориях или в некоторых обыденных практиках) объектов (в том числе - онтических объектов), кладем эти объекты как данность, мы должны понимать, что за этим объектом, за его данностью, за его изображением, за определенной структурой стоят вполне определенные способы нашего мышления, понятия и категории (используемые как средства), определенные способы полагания этого объекта и без них он как таковой появиться не может.
Методологическая работа строится на параллельном взаимоувязанном движении в двух этих плоскостях, на параллельном развертывания двух типов содержаний, и уже в силу этого, предполагает постоянную сопровождающую (дополнительную) рефлексию.
На одном из семинаров, которые мы проводили весной позапрошлого года вместе с группой Валерия Подороги я вынужден был, в плане рефлексии ситуации, объяснять один очень любопытный момент. В разных философских школах, в разных группах, в разных направлениях приняты разные способы коммуникации, выражения и передачи результатов философско-методологической работы, разные требования к результатам, к способам выражения мысли, которые сфокусированы относительно названных двух плоскостей.
Что это, грубо говоря, означает?
Это означает, к примеру, что в методологическом сообществе фокус все время "ставится" на организационно-мыслительной (организационно-деятельностной) "доске", на "плане" средств и методов нашего мышления. Попробуем, конечно в огрубленной форме, представить как простраивается коммуникация.
Первый участник:" Использую такой-то способ организации своего мышления".
Второй участник: "Понял, в данной ситуации - это не работает".
При этом, объектные выходы или объектные планы, соразмерные смене (сдвигу) средств, не обсуждаются и не фиксируются специально; предполагается, что все собравшиеся "держат" план смены средств, понимают, какие объекты при этом "подразумеваются" и могут произвести необходимый переход на объектную "доску", если это нужно. Они не обсуждают специально структуры изображений, появляющихся на объектной доске, хотя переход на эту объектную доску может быть осуществлен в тот момент, когда это нужно.
Считается, что все собравшиеся, могут этот переход осуществить или делают это в скрытой форме, не предъявляя результатов процессов отнесения, онтологизации, объективации и т.д. В соответствии с известной шуткой: "Анекдот номер 47". Все смеются. Вот точно так же и здесь. Средство номер 48 - все смеются. Смеются поскольку очевидно: данное средство не работает в данном классе ситуации или при решении данной проблемной ситуации.
Если мы теперь берем другое сообщество, например, философское, или еще лучше - научное, то там движение идет прежде всего в объектной доске. В коммуникации предъявляются результаты работы в форме объектных изображений и моделей его структурного изменения; привлекаемые средства не анализируются и не обсуждаются специально; всем, конечно же, понятно, что за изменениями объекта (ов) предполагается определенные изменения средств.
Предметно ориентированному сознанию или сознанию привыкшему фокусировать внимание (луч интенциональности) на объектах сложно слушать тот текст, который развертываю я. Я работаю методологически, а значит фиксирую прежде всего переходы на доске средств, и не разворачиваю тех следствий, которые будет давать или означать применение данных средств для онтологических полаганий.
Можно сказать, что фокусировка на одном или на другом плане, с обеспечивающей эту фокусировку методологической или научной культурой, детерминирована определенными классами ситуации, в которых появились и разворачиваются данные типы мышлений.
Вопрос: Мне кажется, что средство это всегда средство относительно некоторого объекта.
Ответ: Нет! Более того, сдвиг в средствах порождает новые классы объектов.
Вопрос: А разве средства не являются объектами представления?
Ответ: Нет. Если Вы предметно ориентированы, если у Вас голова устроена как у "научников", то у Вас все будет объектом: и Ваш сосед будет объектом, и средства будут объектом, и Вы сами будете объектом всю оставшуюся жизнь. Это есть поворот вашего сознания. Егор Никулин каждый раз меня спрашивает: "А что Вы, Петр Георгиевич, делаете для того, чтобы то, что Вы рассказываете про деятельность не было протрактовано натурально". Я отвечаю: "Единственное, что я могу делать, так это взять большую палку и колотить по головам. Никакого другого королевского пути для смены ориентации сознания нету". Более того: можно относиться к деятельности так же предметно и натурально, как в естественных науках относятся к так называемой "природе". И ничего Вы тут не сделаете!
Вопрос: [про содержания, лежащие на досках].
Ответ: У Вас здесь (указывает на доску А [см.:схема 4]) лежат объекты, а здесь (указывает на доску Б) - средства.
Реплика: Поверим Петру Георгиевичу, что о средствах можно говорить не объективируя.
Ответ: Когда Вы переносите содержания с одной доски на другую, то у Вас меняется функция и, следовательно, меняется качество. Нет постоянных вещных характеристик в мыследеятельности. Здесь лежат объекты - это место для объектов, а здесь - лежат средства, потому что это место для средств.
То, что мы обозначаем как "доски" - лишь название для разных способов работы. С тем, что лежит в пространстве "Б" - Вы работаете как со средствами, а с тем, что лежит в пространстве "А" - Вы работаете как с объектом. Вы работаете так. Это не зависит от содержимого, которое Вы сюда кладете. Вы меняете способ своей работы по отношению к этому.
Если у Вас ключи, стекляшки, бусинки и т.д. попадают в карман для денег, то Вы будете к ним относиться как к функциональным заместителям денег. Это не имеет отношения к материалу того, что здесь лежит, а имеет отношение к способу Вашей работы. То, что лежит на доске объекта Вы будете трактовать, как изображение чего-то противостоящего Вам, а то, что у Вас лежит на доске "Б", Вы будешь трактовать, как способы и формы организации Вашей деятельности, а не как изображение чего бы то ни было, в том числе "способов деятельности". Главное - различие в способах работы.
Вопрос: У меня один листок. Он справа...
Ответ: В том то и дело, что у Вас один листок и другого способа работы, кроме как рассматривать то, что у Вас перед носом, Вы не знаете. А я могу нарисовать на листочке бумаги "не объект".
Вопрос: А между этими досками устанавливаются отношения соответствия? Параллелизма?
Ответ: Я про это пока ничего не говорил.
Если мы приняли принцип ортогональной организации пространства мыслительной работы, то теперь мы можем рассмотреть типы отношений между этими досками в различных школах и направлениях. Грубо говоря, способ связи и отношения между "досками", способы и техники перехода есть ключевой момент, отличающий одну методологию от другой.
То, что Вы упомянули, а именно, жесткий параллелизм и соответствие между тем, что кладется на объектную доску и тем, что присутствует на доске средств - есть базовая характеристика методологии особого типа.
В стратегии параллелизма возникает такая идея, что знание истинно в том случае, если оно соответствует реальности.
Да, есть параллелистские методологии, есть непараллелелистские.
Итак, принцип соответствия, соразмерности, параллелелизма между содержаниями, лежащими на организационно-мыслительной и объектной досках, не постулируется. "Доски" задаются как разные, и движение в них задается как разное. Эти два движения могут быть связаны и соотнесены друг с другом, но как они связаны - это вопрос существа используемого методологического подхода, его специфики. Каким образом будут осуществляться переходы и все соответствующие процедуры: полагания, подразумевания, отнесения и т.д.?
Второе. То, что в позапрошлый раз я называл "верстаком онтологической работы" - есть не что иное как особая перерисовка этой схемы. Назовем ее схемой пять [см.:схема 5]. Cуть схемы 4 состоит в том, что она репрезентирует принцип разделения двух досок.
Схема "верстака" есть перерисовка этого принципа, но в особом повороте, о котором я сейчас скажу. Эта схема [схем 5] строится на том, что пространство средств нашего мышления и деятельности, (которое соответствует доске "Б") фиксируется как базовое, а внутри этого пространства рисуется "окошко", функционально тождественное доске "А". Т.е. доска "А" вырисовывается внутрь доски "Б" как определенный блок или определенное микро=пространство и, в результате такой перерисовки, устанавливается определенный тип отношения между средствами и объектом.
Важно, что этот тип отношения устанавливается дважды. Один раз мы говорим, что в той мере, в какой блок "А" на этой схеме рассматривается как элемент пространства "Б", наши изображения объектов могут и должны рассматриваться как средства особого рода. Иначе: когда мы изображаем некоторый объект, то у этой процедуры изображения объекта есть вторая сторона (на которую мы не обращаем внимания) сторона оргдеятельностная - и изображение объекта на схеме 5 протрактовано как способ и вид организации нашей мыследеятельности.
Я подчеркиваю, что эта схема (схема верстака) есть особая перерисовка и трансформация схемы "двух досок". Это не отрицание принципа двух досок, а его конструктивное развертывание.
Итак, используемые изображения объектов рассматриваются и трактуются как особые средства организации деятельности, и в предельном случае доски "А" как отличной от "Б" - просто нет.
Второй момент, который фиксируется на схеме верстака (схеме верстачной организации пространства методологической работы), это сама идея "окошка" на котором (или в котором) проскакивает изображение объекта. Этот принцип кардинально меняет концепцию объектности и концепцию объективности.
Появление того или иного изображения объекта рассматривается как результат работы определенной машины мышления и деятельности, а то или иное изображение объекта (фиксированное), рассматривается как результат работы в этой машине.
Если мы представим себе эту машину как ряд связанных друг с другом блоков или узлов, то можно сказать, что осуществление определенного цикла движения по этим блокам вывернется потом в то или иное изображение объекта. Одним образом сработает машина нашего мышления - получится одно изображение объекта. Другим образом сработает - другое получим. Изображение объекта меняется в зависимости или в соответствии с изменением машины нашего мышления и деятельности.
Таким образом, между двумя досками, которые на первой схеме разделены и отделены друг от друга устанавливается достаточно жесткая связь подчинения: изображение объекта и содержание онтологической доски на схеме 5 подчиняются тому, какие формы организации деятельности мы используем.
Наши представления об объектах и наше изображение объектов (в рамках заданного подхода) является функцией от определенной организации нашей деятельности. Сменили организацию деятельности - сменили объекты. Сменили способ работы на этой машине под названием "мышление" - сменился объект. Никаких объектов самих по себе вне того как мы простраиваем свое мышление и свою деятельность - нет.
Я уже подчеркивал, что принцип верстачной организации пространства методологической работы для научного, а также философского сознания является неприемлемым, противным, враждебным, противоестественным.
Если в зале присутствуют разные бродящие мимо: психологи, социологи, недоучившиеся, а также переучившиеся философы, - они в этот момент должны начать кричать страшным голосом по причине того, что такого не может быть. Почему? Потому, что в этот момент принципиально меняется понятие "онтологии". Если в рамках философской традиции "онтология" есть изображение мира как-он-есть-на-самом-деле, то применение к этому понятию (смыслу) термина "работа", разговор об онтологической работе и введение принципа верстака является, с точки зрения этих философских и научных доктрин выражением предельного экстремизма, отрицанием идеи истины и объективности.
У философского сознания возникает закономерный вопрос: есть ли (существует ли) что-нибудь кроме мышления и каковы отношения между реальностью и мышлением?
Смена рефлексивного уровня не меняет принципов моей работы. Что это означает? Я могу двигаться по двум направлениям. Я могу "входить" внутрь конкретной машины мышления и деятельности. В этом случае буду работать в ней и буду в "окошечке" показывать вам, что получается в плане объекта.
Реплика: Как в телевизоре.
Ответ: Да. Я могу нарисовать структуру машины, потом в нее войду и те ходы, которые здесь нарисованы стрелочками, буду осуществлять реально своим мышлением и своей деятельностью, а точнее, мышлением и деятельностью, оживленной мною.
Теперь для слишком умных и рефлексивных...
Вы хотите протрактовать все-в-целом как объект (имеется в виду и первый обвод - "верстак" и второй обвод, символизирующий на схеме ту машину мышления и деятельности, в которой производится данный тип объектов)?
От того, что Вы все протрактуете как объект, принцип "телевизора", о котором я говорил, не изменится. Вот телевизор, вот я на нем рисую. Что я рисую?
Реплика: Онтологию телевизора...(смех в зале)
Ответ: Теперь машина, которой я пользуюсь, осталась в зале, в комнате. Я в ней работаю, а на экране (имеется в виду уже вся доска) у меня лежит все это пространство в целом. Теперь я могу ту машину, в которой реально работаю символически изобразить на доске как еще один объемлющий контур [схема 6]; от того, что я еще раз нарисую объемлющий контур, ничего не изменится.
Поэтому перерисовать эту схему так, чтобы объемлющей оказалась схема объекта нельзя.
(Обращаясь к Ю.Жулю) Голова отлетит у Вас (все смеются). Искать потом будем все вместе. Почему? Что ведь Вы хотите сделать? Вы хотите от себя избавиться. А это не возможно.
Формально Вы, конечно можете от схемы 6 перейти к схеме 7 и сказать: "Есть два варианта, два ответа. Первый, когда "А" охватывает "Б"; второй, когда "Б" охватывает "А".
Но я могу задать вопрос: "В каких системах мыследеятельности реализуется первый и второй вариант"? Приняв логику схемы 7, Вы должны замолчать, Вы должны реализовать этот принцип за счет полного отказа от себя.
Этого варианта нет в пространстве мыследеятельности.
Есть только рассказы о некоторых людях, которые замолчали. Все! Этот вариант представлен только одним способом: через память....об ушедших.
Реплика: Вы говорили, что у философов и ученых сразу же начинаются крики... по поводу схемы шесть. Насколько я понимаю, Вы от этих криков избавляетесь за счет введения идеи нормативной или принудительной, в конце концов просто не с потолка взятой организации средств на верстаке. И естественно, я задаю вопрос: существуют ли какие-нибудь нормативные и обязательные компоненты на верстаке онтологической работы?
Ответ: Посмотрите, что Вы проделали с ситуацией, задав таким образом вопрос? Вы говорите следующее: производить такое выворачивание, (о котором я говорил) Вы можете, привлекая в качестве фундаментальной (базовой) онтологическую схему воспроизводства деятельности и трансляции культуры.
В этот момент, обращаясь к неким запредельным онтологическим основаниям проводимой работы, Вы разрушаете сознание и понимание.
Вопрос: Чье? Ваше?
Ответ: Мое? Нет! (все смеются). Контрольный вопрос: где схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры на схеме верстачной организации пространства? Вы утверждаете, что схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры охватывает эту машину мыследеятельности как предельная онтология и ее обосновывает?
Вы произвели так называемый предельный переход: Вы схему воспроизводства деятельности и трансляции культуры как схему, полученную в определенной машине мышления и лежащую на верстаке (в окошке), как элемент этой машины, перебросили в другой блок и трактуете как предельную онтологию для самой методологической работы.
Реплика: А-а-а, я понял.
Ответ: Тем самым Вы закапсулировали...мыследеятельность, закрыли возможности ее развития. То, что у Вас лежит на "верстаке", является одной из возможных онтологических схем, если Вы кладете любую схему как предельную рамку она приобретает другой статус.
Какая разница: человек молчит или он говорит одно и то же? В тот момент, когда Вы перебросили эту схему, место которой на экранчике (а заполнение этого места постоянно меняется) и придали ей статус предельной онтологии, произошло герметическое закрытие возможностей развития всей системы мыследеятельности...
Все! Консервы! Любая философская система, уважаемый Егор, есть консервы...
Вопрос: Чем тогда верстак в онтологической работе отличается от верстака в другой работе?
Ответ: Тем, что я знаю, что это "верстак" онтологической работы.
Реплика: Объективность это хорошо организованная субъективность?!
Ответ: Все уже было проговорено. Вы стали удивительно невнимательны к нюансу. Схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры является (может выступать в качестве) рабочей онтологией.
Вопрос: [Об устройстве верстака]. Как Вы будете отличать разные типы средств? Как отличить напильник от рубанка? Как создаются переходы с этими зигзагами?
Ответ: Произвольно. Вы удивлены? Не удивляйтесь, Вы тоже правы, но только нормировка происходит в другом пространстве, фактически, на другом верстаке и должна рассматриваться отдельно.
Если Вас интересует нормировка, то она складывается из разных компонент. Вы меня нормируете своими вопросами; можно сказать, что нормировка рассуждения есть всегда нормировка от неработающих...Я вынужден с ними считаться, поскольку я нахожусь в пространстве коммуникации.
Я обсуждаю формальный переход. Вас все время интересует содержание. Я говорю: есть надо ножом и вилкой. Вы спрашиваете: что есть? Я говорю: все, что бы Вам не дали. Попробуйте помыслить формальный прием без материала.
Эта формальная перерисовка имеет огромное значение для философской работы. Я ссылаюсь все время на этого человека, частично, существовавшего на самом деле, частично мною придуманного - Вайхенберга, который написал Философию как-если-бы (philosophie als ob). Я беру и кладу на эту доску, на этот верстак, в это окошко что-то.
Положите что-нибудь.
Главное, не относитесь к этому излишне серьезно. Не относитесь слишком серьезно к тому, что Вы сюда положили. Помните известный тезис о том, что объективность (объективная реальность), конечно существует, но не дана нам. Она существует но не так, как мы это думаем. Поэтому, положите что-нибудь. Пусть полежит.
Для чего? Для того, чтобы иметь возможность избавиться от той машины мышления, которая на Вас надета или в которой Вы работаете. То, что обозначил "А со штрихом" есть, конечно элемент "Б", но с другой стороны (хотя как доска, блок "А" функционализирован относительно "Б"), по своему содержанию он является совершенно самостоятельным блоком. То, что здесь изображено соразмерно всей остальной машине мыследеятельности. Машина ведь вывернута в этот блок и по своему содержанию то, что здесь (в объектном блоке) положено, отражает эту машину. Вы можете вывернуть все содержание машины мыследеятельности в объект, тем самым считать, что Вы держите перед собой всю машину, в которой Вы работали, через объект или в форме объекта.
А следовательно, вы можете сменить машину. Машина мыследеятельности перестает быть тем, что "на Вас надето" и Вами владеет, а превращается в то, что Вам противостоит через объект (или, точнее, через онтологизацию и объективацию). Вы находите (создаете) простейший способ избавления от своей деятельности и своего мышления через процедуру онтологизации.
Для чего нужна онтология? Она нужна не для того, чтобы изображать мир, как-он-есть-на-самом-деле. Это - ее вторичная функция для натурального сознания. Онтология нужна для того, чтобы через вне=положенный знак (схему объекта) избавиться (освободиться) от своей собственной деятельности и своего мышления. Онтологизация это путь к свободе от машинно-организованной деятельности и любых попыток управлять и манипулировать Вашим сознанием.
Часто можно слышать критику метафизического и онтологического мышления, а главное - его продуктов: самой онтологии и метафизики. Я не буду повторять банальных возражений в защиту онтологии, указывающих на то, что те, кто больше всего кричат об отказе от онтологии и метафизики оказываются обычно в плену самой не=рефлексивной метафизической доктрины.
Я хочу обратить Ваше внимание на процессы онтологизации, объективации, которые противостоят мифологизации мыследеятельности; онтология есть результат "выслаивания" онтических представлений, пронизывающих системы мыследеятельности и перевода нерефлексивных онтик в онтологические картины, позволяющие каждому (любому) сохранить рефлексивное отношение к системе мыследеятельности и, при необходимости, освободиться от нее.
Вопрос: А можем мы теперь разворачивать мышление, не производя этих онтологизаций?
Ответ: Нет!
Вопрос: Мы обязаны осуществлять онтологизацию?
Ответ: Да. Но не относитесь с излишней серьезностью к результатам Вашей работы. Помните принцип, "как-если-бы". Относитесь предельно серьезно к принципу онтологизации, как важнейшей составляющей процессов развития мыследеятельности.
Если Вы поняли, что не так важно, что Вы туда положите в данный момент, важно что Вы нечто туда положите и у Вас появится другой пласт работы, движения, а значит возможность развития всего комплекса представлений, всего пространства Вашей (и вместе с тем, уже не Вашей, а всеобщей) мыследеятельности.
Реплика: Главное, чтобы я не был жадным и клал туда как можно больше.
Ответ: Нет! Главное, чтобы Вы отказались от принципа параллелизма, который одновременно означает жесткое замыкание содержания организационно-мыслительной и объектно-онтологической досок друг на друга.
Поймите принцип. У Вас есть "окошко". С одной стороны, Вы конечно, обязаны вывернуть всю машину мыследеятельности через это окошко (экранчик) и получить на нем не какое-нибудь, не любое, а вполне определенное (по своему содержанию) изображение. Это изображение должно соответствовать содержанию машины мыследеятельности. С другой стороны, в соответствии с принципом "как-если-бы", Вы кладете то, что можете положить и, таким образом, на данном шаге (этапе, фазе) развития системы мыследеятельности Вы получаете большую свободу в маневрах.
Что мне в прошлый раз возражал Е.Кофман?
Он говорит: "Вы сказали, что будете ставить вопросы, изложение того, чего Вы не понимаете про мышление, а даете ответы. Нарисовали чего-то на доске, назвали это онтологией мышления. Обман". Я отвечаю: "Никакого обмана." Я жестко следую объявленному принципу: шаг развертывания машины мыследеятельности, рефлексия ситуации в ориентации на выделение проблем, схематизация этой проблемной ситуации, полагание полученной схемы на экран. Что появляется на экране? Функционально - это онтология. Чего? Мышления. Почему мышления? Потому, что я строю онтологическую картину мышления".
Реплика: Замкнутый круг.
Ответ: Дураки.
Вопрос: [о том, что позволяет размыкать схему ортоганальной организации мышления].
Ответ: Не забывайте, что я же еще есть.
У нас не две точки, а три. Есть объектная доска, организационно-мыслительная и есть пространство комнаты, в которой нахожусь я сам. Я существую в той мере, в какой мыслю, а мыслю в той мере, в какой принимаю требование ортоганальной организации пространства моего мышления.
Но это не значит, что мое мышление совпадает по содержанию с содержимым лежащих передо мной двух досок.
Я могу идти по двум направлениям. Либо я использую ту или иную машину мышления и деятельности, выкладываю ее на оргдеятельностную доску, и организую свое мышление и деятельность машинным способом; меня не будет, а будет жесткая работа машины. Машинная работа при которой начинают исчезать все личностные характеристики того, кто стоит у доски, остается жесткое нормированное движение. Либо я работаю свободно в поисковом движении, тогда у меня это все, что лежит на доске - суть объект моей мысли. А где машина? Она на мне. Вы не видите ее, не можете отрефлектировать мою работу и схематизировать устройство машины? У Вас трудности с пониманием? Это Ваши проблемы. Надо больше работать, меньше спать. Я не помогаю Вам схематизировать и нормировать свою работу? Не сопровождаю свой текст дополнительными пояснениями и комментариями? Машина моей мыследеятельности дана Вам через демонстрацию.
Теперь я делаю третий шаг. Что же у меня происходит на верстаке? Как он может быть организован?
Я могу назвать два варианта организации. Первый тот, который намечен: то, что строится на онтологической доске (экране), соотнесено по своему содержанию с предельной онтологией, которая охватывает машину мышления и деятельности; возникает закрытая система.
Второй вариант. Верстак разбит на два контура. Один целевой, а другой - проблемный (контур проблематизации). Экранчик фактически членится на две части. Когда я ввожу принцип как-если-бы или принцип гипотетической онтологии (гипотетической картины объекта), а значит, гипотетической логики, стоящей за процедурой полагания объекта и ввожу контур проблематизации, онтология становится связкой между целями и проблемной ситуацией. Я выворачиваю ситуацию проблематизации в блок объекта. Таким образом, ситуация проблематизации присутствует дважды. Один раз как то, в чем я нахожусь, а другой раз как то, что схематизируется и присутствует в пространстве моей работы в форме гипотетического объекта. Онтология по содержанию тождественна проблемной ситуации, а по форме тождественна сложному знанию.
Что я делаю? Предельный уровень проблематизации, захваченный через понимание и рефлексию, я выворачиваю и закрепляю на верстаке в форме схемы объекта. Объект есть функция от проблемы.
Вопрос: Инструментарий откуда берется?
Ответ: Где? В целевом контуре?
Вопрос: Откуда берутся новые средства? Если проблема у меня на доске?
Ответ: Проблемная ситуация на мне, я ее Вам никак, кроме как "А","Б" и еще через произнесение кое-каких звуков передать не могу. Зафиксировать и ухватить эту проблемную ситуацию Вы не можете. Это неимоверно сложно. Однако проблемная ситуация может быть вывернута в так называемую онтологическую картину, и в этой форме проблема начинает существовать отдельно от меня, как бы объективировано. Она может быть понята, схвачена и транслирована из одной ситуации в другую.
Сегодня я хочу обсудить то, что важно, прежде всего, мне самому. В течение нескольких дней я пытался ответить самому себе на следующие вопросы:
Поэтому я не очень понимаю, как будет организовано сегодняшнее обсуждение.
Первый момент. Я несколько раз подчеркивал, что передо мной, помимо задачи развертывания некого тематического содержания, стоит другая, достаточно сложная задача: я должен задать образец определенного типа работы, как учебного содержания для третьего года обучения в Школе Культурной Политики. При этом, я считаю, что третий год обучения должен быть направлен на освоение собственно методологической работы и методологического мышления.
Неоднократно я высказывал такую точку зрения, что два первых года обучения в Школе: первый, направленный на освоение предметной области (или области предметного знания); а второй, направленный на освоение программного и (или) проектного подхода, проектной ориентации, - являются своеобразными костылями, предпосылками, основами для перехода к методологической работе и для освоения специфических технологий и техник методологической работы.
Из этого можно сделать вывод, что для меня методологическая работа, а значит, третий год обучения со своим специфическим содержанием, является рамкой, ценностью и целью или квазицелью для всей остальной учебной программы. Что касается двух других типов работ: предметного анализа и программирования (организационного проектирования) - то они служат своеобразной "калиткой" в мир методологической работы.
Однако, несмотря на то, что учебная программа для набора 1989 года строилась именно так, я совершенно не уверен, что дело обстоит именно таким образом. Я совершенно не уверен, что предметная работа и освоение проектирования или программирования, программных и прожективных ориентаций, прожективных типов мышления выводит к методологической работе и делает ее доступной, с одной стороны, и необходимой, с другой.
В основании проводимой учебной программы лежит гипотеза. Она во многом сформирована на основе прототипов. Эти прототипы выделяются мною или другими аналитиками на материале малой истории ММК. На основе историко-критической работы и на базе выделенных прототипов делаются выводы по поводу:
Эта гипотеза совершенно игнорирует весь план социокультурных проблем, без детального рассмотрения которых она не может быть ни подтверждена, ни опровергнута.
Я не помню, рассказывал ли я Вам, что несколько лет назад в букинистическом магазине обнаружил книгу известного философа и психолога Г.Мюнстенберга об Америке. Я очень удивился, но потом понял, что для человека много лет работавшего в Германии, переехавшего в Америку лишь в начале 90-ых годов прошлого века проведение такого рода социокультурного анализа новой ситуации было просто необходимо. Аналогичная работа спустя 40 лет была проделана К.Левиным, который, эмигрировав в США, написал развернутую статью "О различии культурных ситуаций в Европе и Америке".
Итак, анализ изменений в социокультурном контексте.
Летом я специально обсуждал различие "закрытого" и "открытого" общества (речь идет о беседах во время похода в горы в августе 1991 года [Иссык-Куль, Кыргызстан]); я подчеркивал, что Методологический кружок сформировался в рамках "закрытого" общества и несет на себе все характеристики этого общества и принятых в нем стратегий социализации. Я подчеркивал, что в ближайшее время у представителей ММК возникнут большие проблемы: им будет чрезвычайно трудно (если вообще возможно) сохранить тот тип организации жизнедеятельности и коммуникации, который был средой и условием существования методологического мышления. В последнее время среди участников методологического движения укрепляется такая точка зрения, что врем жизни СМД-методологии и методологического движения подошло к концу; наступает этап профессионализации, ресоциализации (в той мере в какой ММК и его отдельные представители всегда были достаточно хорошо социализированы) и институционализации методологического мышления и деятельности.
Я думаю, что многие оценки и прогнозы детерминированы тем реальным социокультурным положением, которое занимают бывшие члены ММК в складывающейся постсоветской социокультурной, политической и экономической ситуации. Я думаю, что реальное положение и статус СМД-методологии и ее отдельных сегментов (теоретических, прикладных, организационных) во многом зависит от наличия новых программ.
Мне особо хотелось бы подчеркнуть, что эти вопросы остаются для мен самого открытыми и я ничего не стану утверждать наверняка:
Следовательно, весь вопрос выстраивания рабочей и учебной перспективы для слушателей третьего года для меня теперь перемещается в другую плоскость. Я обозначаю, символизирую на схеме искомое пространство методологической работы, как некоторое функциональное место на "доске" или в структурах работ, которые мы организуем, в том числе на играх [схема 8]. Принцип функционализации я обсуждал в "Авангарде" в последние дни "семейной" игры (речь идет о конкурсе в Школу Культурной Политики и игре по разработке проектов и программ развития ШКП).
Теперь я должен сам описать, проделать и продемонстрировать Вам то, что я называю методологической работой. Первое, что я отчетливо понял при подготовке к "Авангарду" и вообще с сентября месяца - это то, что я сам не очень хорошо помню, что такое методологическая работа. А, следовательно, я буду решать этот вопрос привычным для себя способом, а именно: предоставляю всем возможность двигаться так, как они считают нужным, а сам буду пробовать делать то, что я считаю методологической работой.
Для начала я предлагаю все смыслы, которые уже были обозначены в ходе предыдущих обсуждений методологии и методологической работы, отставить в сторону. Я имею в виду:
Все эти смыслы я пока отставляю в сторону, потому что я с этого момента не знаю, что такое методологическая работа.
Я рисую на доске кружочек пунктиром. Я мыслю за этой графемой тот предмет, о котором мы говорим: методологическую работу. Пунктиром символизирую этот предмет мысли потому, что не знаю, где пройдет реальная граница данного типа работ и данного типа мышления относительно универсума Мыследеятельности.
Теперь мне туда надо попасть.
Я - здесь, а она - там.
Теперь я попробую еще раз рассмотреть эти последние три - три с половиной месяца обсуждений. Имплицитно я все время задавал этот вопрос вам, задавал его в воздух, как риторический вопрос: что такое методологическая работа и каковы ее абстрактные категориальные характеристики? Каковы ее более конкретные технологические характеристики?
Вы помните, наверное, что начиная с сентября месяца, как минимум, стал останавливать те дискуссии, которые разворачивались здесь у нас. Я останавливал их за счет ряда достаточно простых тезисов. Я их хочу повторить для того, чтобы были помечены и выявлены некоторые допущения, лежащие в основе этих вопросов.
Первое. Достаточно жесткий тезис заключался в том, что те, кто работает здесь на семинаре, прежде всего, стажеры, заканчивающие второй год обучения, и "старики" (представители предыдущих генераций ММК, в том числе ученики Георгия Петровича), в той мере, в какой они участвовали в этих обсуждениях не мыслят.
У меня, как вы помните, было несколько прямых лобовых столкновений с теми, кто делал доклады. Я утверждал, что реализуется функция понимания, реализуется работа в смысловых структурах, а мышления нет. В той мере, в какой этот полемической или остановочный тезис связан с обсуждением методологической работы, можно сделать такой вывод, что как-то связывал методологическую работу и мышление.
Поначалу, я даже хотел сказать очень жестко, что методологическая работа - это, прежде всего, мышление.
Вместе с тем, мои последние размышления в течение десяти-двенадцати дней, сильно поколебали меня самого в таком жестком понимании.
Этот момент очень важен: я делаю прямой "проскок" к интерпретации методологической работы в системе мыследеятельностных категорий и обозначаю методологическую работу как мышления, прежде всего. Не как понимание, не как рефлексию, а именно как мышление.
Дальше, естественно, можно задавать вопросы: а какое же это мышление? Каково оно?
Этот первый шаг и даже те отрицания, которые производятся, очень сложны.
Почему?
Потому что сам я на предыдущих шагах многократно подчеркивал, что методологическая работу уж наверняка предполагает рефлексию. Можно слышать и более жесткий тезис о том, что методология это вообще рефлексия.
Некоторые утверждают, что методологическая работа в том плане, в каком она связана со сложными организационно-управленческими работами, с содержательным управлением, с техниками заимствования позиций, с имитацией, с организацией кооперации, коммуникации... и вообще - вся та методологическая работа, которая из себя породила технику ОДИ и в ней воплотилась - есть понимание прежде всего. Набор определенных герменевтических техник.
Поэтому, утверждение что "методологическая работа это мышление" и не просто мышление, а очень жестко организованное, схематически выраженное мышление на "верстаке", заставляет теперь вернуться к анализу основных мыследеятельностных категорий, и провести мыследеятельную категоризацию методологической работы. Мы должны спросить: так что же мы считаем ключевым моментом, ключевой мыследеятельностной функцией для методологической работы?
На мой взгляд, этот момент недостаточно отрефлектирован в моей малой истории. Он не достаточно выявлен в рамках малой истории кружка. В частности, недостаточно выявлены причины повышенного интереса первой генерации ММК (первоначально - Московского Логического Кружка) к теории мышления.
Говорят, что этот интерес был вызван логической и логико-эпистомологической ориентацией кружка; связан с идеей тождества онтологии, диалектики, теории мышления. Здесь необходимо более подробно рассматривать всю ту систему отождествлений, которая привела к появлению программы исследования мышления в Московском Логическом Кружке. В каком-то смысле эта программа опиралась на гипотезу, что логика, логико-эпистемологическая работа, логическая работа - это прежде всего, мышление.
Отсюда становилась возможной инверсия: мы строим некоторые логики и, тем самым, создаем определенные техники, технологии мышления, их описываем и проецируем в пласт теории, выдавая за объектно-онтологическое ядро теории мышления.
Кстати, с этим, например, было связано то, что хотя уже в первых работах по исследованию сложных рассуждений были выделены рефлексивные, герменевтические моменты, моменты, связанные с интенциональностью, смыслом, они практически не исследовались.
Они отодвигались на задний план и, скажем, еще три или четыре года назад, Георгий Петрович говорил, что наша задача состоит в том, чтобы вовлечь процессы понимания, смыслообразования и герменевтику в целом, как набор технических форм организации процессов понимания, в сферу методологии.
Те же вопросы в моей малой истории. Когда я вспоминаю перипетии нашей дискуссии с С.Поповым в 1989 году по поводу подготовки игротехников, то основной вопрос, который был двигателем этого обсуждения, заключался в следующем: " С чего начинается мышление?" Мы оба, как теперь понимаю, были достаточные долдоны. С.Попов говорил: "С рефлексии". Я говорил: "С понимания". Сейчас, спустя два года, я могу совершенно твердо сказать, что мышление ни с понимания, ни с рефлексии не начинается.
И в этом смысле, сама такая постановка вопроса о происхождении мышления в актуалгенезе является совершенно бессмысленной, бредовой и таким образом не решается. Тем более, она так не решается и не может быть решена в педагогическом пространстве.
В потерянном докладе (имеется в виду лекция 23 октября 1991 года) я в очередной раз ссылался на Михаила Константиновича Петрова, на его знаменитую статью про "пентекантеру" и про то, как появляется мышление у греков: с необходимости решения сложных боевых задач. Надо быстро подъехать к берегу, быстро высадиться, быстро украсть, погрузить украденное на корабль и бежать. Главное: вовремя сбежать! С этой задачи начинается мышление. Кто умеет быстро и вовремя сбегать, у того есть мышление.
Такой поворот мне сейчас кажется очень сомнительным и для развертывания этой темы нужно, наверное, серьезно разбираться с категорией "происхождения". Необходимо поставить вопрос о "происхождении" и "развитии" по отношению к мыследеятельностным функциям и, в этом смысле, восстановить всю линию рассуждений и весь пафос проблематизации Льва Семеновича Выгодского: проблематику развития высших психических (интеллектуальных) функций.
Почему? Потому что проблема происхождения должна один раз решаться в логическом плане, а второй раз выворачиваться в плоскость предметных интерпретаций.
Если мы восстанавливаем такую категоризацию методологической работы как быть-мышлением-прежде-всего, то нас должен интересовать вопрос:" что такое мышление?".
Однако, это только один способ задания сущностных характеристик методологии и методологической работы - через базовую мыследеятельностную (интеллектуальную) функцию.
С другой стороны, обсуждение методологической работы постоянно идет через тот или иной тип мыследеятельности или через то или иной базовый процесс, в рамках которого осуществляется сама методологическая работа. Если говорить в терминах типа мыследеятельности, то это звучит приблизительно так: 1) методологическая работа - это программирование; 2) методологическая работа - это онтологическая работа; 3) методологическая работа - это критика.
Причем, не важно идут ли эти утверждения в генетическом или систематическом залоге. Ну, например, методологическая работа начинается с критики (генетическая интерпретация) или методологическая работа есть критика, прежде всего (систематическая интерпретация). Естественно, возможны всякого рода пересечения: если мы предположили, что в методологической работе главной интеллектуальной функцией является рефлексия, то мы можем предположить, что базовым типом мыследеятельности, характеризующим методологическую работу, будет критика. И пошла писать губерния.
И второй вариант: через базовый процесс. Ну, например, методологическая работа - это проблематизация.
Такого рода редукции (сведения) являются педагогически важными (если мы берем план освоения методологической работы, то мы, наверное, можем сказать, что оно возможно через тот или иной тип мыследеятельности и т.д.). Но мы, почти наверняка, должны сказать себе, что освоение методологической работы через определенный тип мыследеятельности будет приводить к региональному или секторальному освоению самой методологии.
Помимо названных вариантов, можно упомянуть еще по крайней мере два: 4) когда методологическая работа характеризуется через тип практики или, в другом случае, через тип отношений практики; 5) методологическая работа характеризуется через содержание методологических теорий. Например, методологическая работа - это такая работа, которая пользуется схемами теории деятельности или теории мыследеятельности
Кстати, этот пятый вариант только на первый взгляд кажется не работающим; на самом деле он часто употребляется, хотя мы не всегда рефлектируем его границы и возможности. Дело в том, что если мы даже характеризуем методологическую работу, скажем, через тип базового процесса, то потом мы вынуждены для характеристики базового процесса пользоваться схемами из той же теории деятельности (теории МД).
Наверное, есть смысл выделить еще шестой вариант, и отделить его от пятого: 6) характеристика методологии и методологической работы через тип семиотической организации.
На предыдущей лекции я так настойчиво утверждал, что использование "верстака", верстачной организации пространства, вообще - использование топик (частным случаем которых является "верстачная организация пространства") является пропуском в методологическую работу. Не пользуешься верстаком - нет методологической работы. Пользуешься верстаком? Надо еще посмотреть.
Как можно было бы подвести итоги этого рассуждения?
Первое: в методологической работе ведущей интеллектуальной функцией является мышление.
Второе: мышление появляется (возникает), или существует как результат наложения двух форм организации - проблемной и целевой. Мышление возникает всегда в проблемной ситуации, или в ситуации с проблемами, ситуации проблематизации. Появлению ситуации проблематизации, ее очерчиванию, ее оконтуриванию предшествует или может предшествовать непонимание, разного уровня выраженности или выявленности. Это непонимание или непонятое специальным образом рефлектируется и, тем самым, очерчивается проблемная ситуация, как то место, в котором локализовано и определенным образом выражено, выявлено, зафиксировано непонимание. В эту ситуацию непонимания проецируется целевая организация. Мы начинаем работать с непониманием или с проблемами с помощью специальных техник, например, техник полагания идеальных объектов, которые выступают как способы конструктивного разрешения, конструктивного снятия проблемной ситуации.
В этом плане, если понимать то, что я сейчас говорю, как комментарий к процессам происхождения мышления, то получается достаточно сложный наворот разных интеллектуальных функций, разных мыследеятельностных процессов и, наверное, разных типов мыследеятельности.
Образом той семиотической конструкции, которая фиксирует целевую форму организации проблемной ситуации является "верстак". Почему? Потому что мы, сохраняя контур проблемной ситуации, "кладем" пустое место (место для онтологии или другого типа сложного знания). Мы выделяем это место в ситуации проблематизации, то есть, в такой ситуации, где мы заведомо не знаем, как обстоят дела и как устроен мир на самом деле. Мы пользуемся технологией верстачной организации, мы вносим в эту проблемную ситуацию целевой фактор, очерчиваем место для полаганий (гипотез), для тех или иных идеальных объектов, которые потом будут конструктивно разворачиваться и вводим принцип "как-если-бы (als ob)" или принцип "полагающего мышления", которое в перспективе разворачивания мыследеятельности должно эту проблемную ситуацию разрешить.
Ни на одном из шагов осуществляемого мышления мы не можем сказать, что мы разрешили ситуацию. Мы стремимся ее разрешить, но каждый раз кладем на "верстак" явно несоразмерные проблемной ситуации смыслы и конструктивы. Мы кладем то, что у нас есть, а потом делаем очень интересный ход (я думаю, что это важнейшая характеристика мышления, над которой все мы смеемся, но сути которой никогда не понимаем): после того как мы нечто получили в рамке этой целевой организации, мы, конечно же, фиксируем, что то, что получено не соответствует тому, что мы хотели получить. Но мы делаем вид, что мы именно это и хотели получить. Это великая магия мышления.
Я подчеркнул пункт про верстачную организацию пространства мыслительной работы и отдельно хочу выделить тезис о превращении верстачно-организованного пространства методологической работы в онтологию развивающейся мыследеятельности. Я также показал каким образом мышление (так организованное) становится механизмом развития мыследеятельности.
У меня остаются большие сомнения по поводу того, что все это может Вас вывести к пониманию сути методологической работы.
Сергей Иванович Котельников выделил еще один важный момент подчеркнув, что речь идет не просто об освоении некоторого ставшего организма или ставшей технологии методологической работы, но сейчас уже мы можем выделить три разных этапа существования того, что мы называем "методологической работой":
Я долго искал имя для этого третьего этапа, у меня пока его нет. Можно было бы сказать так: багетно (рамочно) - фасеточна (топическая, файловая) технология.
Смысл моей сегодняшней лекции грубо сводится к следующему: "Ребята, выкиньте из головы все, что Вы думаете про методологическую работу. Это все - ерунда".
Вы мне вправе задать следующий вопрос: " Если мы вынуждены отказаться от имеющихся знаний и описаний методологии и методологической работы, на что мы можем опереться?". Я Вам отвечу: "Вы можете опереться на меня". Я буду пытаться в течение этого года демонстрировать методологическую работу, фактически я начал это делать. Пока плохо получается, но Вы можете смотреть на меня и пытаться снять образец. При этом, Вы должны понимать, что я Вам показываю не методологическую работу в ее парадигматической форме, а некоторую становящуюся в процессе самого этого делания технологию мышления, технологию методологической работы. При этом, эту становящуюся технологию одновременно необходимо "доводить до кондиции", т.е. оформлять в виде прототипов и технологических блоков.
Для Вас было бы намного проще если бы я говорил: "Делай так! И это будет методологическая работа". Основная Ваша трудность в том, что Вы смотрите на меня. Если же Вы будете смотреть на тот или иной тип знаний и выдавать их за картину методологической работы, то тут Вас сразу ждет "гроб с музыкой". Поэтому лучше, чтобы какое-то врем (годик-другой) это "место", на котором должна появиться картина методологической работы, оставалось пустым. В этом случае мы можем закладывать туда разные варианты, но сам центр, кружочек, который нарисовал на доске будет оставаться пустым.
Дальше мы посмотрим и отрефлектируем, что туда можно положить.
Однако есть один смысл, который мы обязательно должны закрепить на доске. Это - сама ситуация обучения методологии, методологическому мышлению и типам методологической работы, ситуация вывода стажеров третьего года обучения Школы Культурной Политики в режим методологической работы. Это пространство, с моей точки зрения, может обсуждаться само по себе. По отношению к этому полю я могу зафиксировать следующее.
Первое. Я пытался осуществить и очень надеюсь, что осуществил остановку; я пытался создать и буду дальше создавать ситуацию невозможности продолжения того типа работы, который мы осуществляли до этого.
Это может быть квалифицировано как квази проблематизация: пока не проблематизация, поскольку проблемы пока нет, она не поставлена. Я сейчас сделаю шаг в направлении ее постановки, очерчивания: есть проблемная ситуация, но пока проблема не поставлена.
Второе. Я ввел принцип верстачной организации и, фактически, кладу его в центр. То есть, я утверждаю, что ядром методологической работы является не та или иная интеллектуальная функция, не тот или иной тип мыследеятельности, не тот или иной базовый процесс, не те или иные методологические теории, не тот или иной тип практики, а соответствующая симеотическая организация, которая несет на себе, определенным образом собирает и зашнуровывает все остальные (названные и неназванные) моменты.
Мой доклад называется: "Чего я продолжаю не понимать про мышление?"
Я теперь "кладу" в это пустое пространство круг, символизирующий методологическую работу, "кладу" в виде особой графемы принцип верстачной организации, тем самым, фактически превращаю пространство в верстак особого рода.
Третье: я создал игровую ситуацию, в которой пространство для методологической работы было помечено и обозначено как малая история Школы Культурной Политики.
Уважаемые стажеры третьего года, мы с вами год будем играть в эту знаменитую игру " Лев, прыгающий через горящий обруч". Обруч задан, внутри него помечена верстачная организация. Теперь нужно прыгать.
При этом, я готов положить в центр этого круга что-то другое, я готов обсуждать что-то другое, положенное туда в качестве ядра методологической работы. Но то, что я туда уже положил, очень важно; этот символ должен задавать ценз на сложность тех конструкций, которые туда могут быть положены. Все остальные варианты описания и представления методологической работы я, фактически, признал редуцированными относительно принципа верстачной организации пространства.
У каждого из Вас есть некоторая маленькая толика опыта в ответе на вопрос, что такое методологическая работа. Первый шаг сделан: у Вас есть точка отсчета, есть что рефлектировать (тем, кто пробовал, а тем, кто не пробовал, это остается как их проблема, поскольку возможность такая была). Есть программа дальнейших игр, на которых можно отрабатывать различные элементы методологического самоопределения; можно дальше наворачивать и набирать опыт (удачный и неудачный - опыт ошибок, который не менее ценен). Более тяжелое положение, сейчас, на мой взгляд, не у третьего года, а у второго и у первого.
Теперь я могу еще раз схематизировать ситуацию и у меня получается два сложных треугольника, соотнесенных друг с другом. Этот маленький треугольник я описал:
Большой треугольник:
Буквально два слова к пункту б): способ введения методологии (СМД методологии, в частности) через набор принципов, является стандартным. Потому, что любой принцип является единством оргдеятельностной схемы и объектно-онтологического изображения (картинки).
Принцип - это такой шарнир с двумя подвесками: одна оргдеятельностная, логико-эпистемологическая, в частности, а друга онтическая или объективно-онтологическая. Когда я выражаю содержание методологии (в частности, СМД методологии) в виде набора принципов я, тем самым, помечаю некоторую мозаику онтических схем или онтических представлений и набор простейших оргдеятельностных схем.
Принцип потому и является принципом, что кто-то им пользуется в качестве принципа, а следовательно, с помощью этого принципа могут быть принципиально разрешены какие-то принципиальные ситуации.
Даже если Вы возьмете и выпишите на лист бумаги соответствующий набор принципов, которые я регулярно воспроизвожу, и многие из которых демонстрирую в своей работе, к сожалению ничего не произойдет.
Вернемся к тому набору принципов, который я излагал, в последних докладах и попробуем их перечислить:
Первую часть сегодняшней лекции на этом можно было бы закончить, поскольку смысл дела я попытался восстановить. И вот в этом контексте, который я сейчас пояснил, я делаю доклад под общим названием "Чего я не понимаю про мышление?" и смысл этого доклада совсем не в том, чтобы рассказать что-то про мышление.
Смысл этого доклада состоит в том, чтобы через проблему мышления попытаться прорисовать пространство методологической работы: а) как делаемое или осуществляемое мною при обсуждении этой темы; б) как высвечиваемое за счет несистематизированных полаганий, связанных с темой (с проблемой) мышления.
Таким образом мы поняли, что схема, изображенная на доске является аналогом "верстака", а следовательно, то, что я рисую можно назвать промежуточными или рабочими полаганиями.
В этом контексте я нарисовал знак "позиции".
Сегодня я хочу обсудить то, что важно, прежде всего, мне самому. В течение нескольких дней я пытался ответить самому себе на следующие вопросы:
Поэтому я не очень понимаю, как будет организовано сегодняшнее обсуждение.
Первый момент. Я несколько раз подчеркивал, что передо мной, помимо задачи развертывания некого тематического содержания, стоит другая, достаточно сложная задача: я должен задать образец определенного типа работы, как учебного содержания для третьего года обучения в Школе Культурной Политики. При этом, я считаю, что третий год обучения должен быть направлен на освоение собственно методологической работы и методологического мышления.
Неоднократно я высказывал такую точку зрения, что два первых года обучения в Школе: первый, направленный на освоение предметной области (или области предметного знания); а второй, направленный на освоение программного и (или) проектного подхода, проектной ориентации, - являются своеобразными костылями, предпосылками, основами для перехода к методологической работе и для освоения специфических технологий и техник методологической работы.
Из этого можно сделать вывод, что для меня методологическая работа, а значит, третий год обучения со своим специфическим содержанием, является рамкой, ценностью и целью или квазицелью для всей остальной учебной программы. Что касается двух других типов работ: предметного анализа и программирования (организационного проектирования) - то они служат своеобразной "калиткой" в мир методологической работы.
Однако, несмотря на то, что учебная программа для набора 1989 года строилась именно так, я совершенно не уверен, что дело обстоит именно таким образом. Я совершенно не уверен, что предметная работа и освоение проектирования или программирования, программных и прожективных ориентаций, прожективных типов мышления выводит к методологической работе и делает ее доступной, с одной стороны, и необходимой, с другой.
В основании проводимой учебной программы лежит гипотеза. Она во многом сформирована на основе прототипов. Эти прототипы выделяются мною или другими аналитиками на материале малой истории ММК. На основе историко-критической работы и на базе выделенных прототипов делаются выводы по поводу:
Эта гипотеза совершенно игнорирует весь план социокультурных проблем, без детального рассмотрения которых она не может быть ни подтверждена, ни опровергнута.
Я не помню, рассказывал ли я Вам, что несколько лет назад в букинистическом магазине обнаружил книгу известного философа и психолога Г.Мюнстенберга об Америке. Я очень удивился, но потом понял, что для человека много лет работавшего в Германии, переехавшего в Америку лишь в начале 90-ых годов прошлого века проведение такого рода социокультурного анализа новой ситуации было просто необходимо. Аналогичная работа спустя 40 лет была проделана К.Левиным, который, эмигрировав в США, написал развернутую статью "О различии культурных ситуаций в Европе и Америке".
Итак, анализ изменений в социокультурном контексте.
Летом я специально обсуждал различие "закрытого" и "открытого" общества (речь идет о беседах во время похода в горы в августе 1991 года [Иссык-Куль, Кыргызстан]); я подчеркивал, что Методологический кружок сформировался в рамках "закрытого" общества и несет на себе все характеристики этого общества и принятых в нем стратегий социализации. Я подчеркивал, что в ближайшее время у представителей ММК возникнут большие проблемы: им будет чрезвычайно трудно (если вообще возможно) сохранить тот тип организации жизнедеятельности и коммуникации, который был средой и условием существования методологического мышления. В последнее время среди участников методологического движения укрепляется такая точка зрения, что врем жизни СМД-методологии и методологического движения подошло к концу; наступает этап профессионализации, ресоциализации (в той мере в какой ММК и его отдельные представители всегда были достаточно хорошо социализированы) и институционализации методологического мышления и деятельности.
Я думаю, что многие оценки и прогнозы детерминированы тем реальным социокультурным положением, которое занимают бывшие члены ММК в складывающейся постсоветской социокультурной, политической и экономической ситуации. Я думаю, что реальное положение и статус СМД-методологии и ее отдельных сегментов (теоретических, прикладных, организационных) во многом зависит от наличия новых программ.
Мне особо хотелось бы подчеркнуть, что эти вопросы остаются для мен самого открытыми и я ничего не стану утверждать наверняка:
Следовательно, весь вопрос выстраивания рабочей и учебной перспективы для слушателей третьего года для меня теперь перемещается в другую плоскость. Я обозначаю, символизирую на схеме искомое пространство методологической работы, как некоторое функциональное место на "доске" или в структурах работ, которые мы организуем, в том числе на играх [схема 8]. Принцип функционализации я обсуждал в "Авангарде" в последние дни "семейной" игры (речь идет о конкурсе в Школу Культурной Политики и игре по разработке проектов и программ развития ШКП).
Теперь я должен сам описать, проделать и продемонстрировать Вам то, что я называю методологической работой. Первое, что я отчетливо понял при подготовке к "Авангарду" и вообще с сентября месяца - это то, что я сам не очень хорошо помню, что такое методологическая работа. А, следовательно, я буду решать этот вопрос привычным для себя способом, а именно: предоставляю всем возможность двигаться так, как они считают нужным, а сам буду пробывать делать то, что я считаю методологической работой.
Для начала я предлагаю все смыслы, которые уже были обозначены в ходе предыдущих обсуждений методологии и методологической работы, отставить в сторону. Я имею в виду:
Все эти смыслы я пока отставляю в сторону, потому что я с этого момента не знаю, что такое методологическая работа.
Я рисую на доске кружочек пунктиром. Я мыслю за этой графемой тот предмет, о котором мы говорим: методологическую работу. Пунктиром символизирую этот предмет мысли потому, что не знаю, где пройдет реальная граница данного типа работ и данного типа мышления относительно универсума Мыследеятельности.
Теперь мне туда надо попасть.
Я - здесь, а она - там.
Теперь я попробую еще раз рассмотреть эти последние три - три с половиной месяца обсуждений. Имплицитно я все время задавал этот вопрос вам, задавал его в воздух, как риторический вопрос: что такое методологическая работа и каковы ее абстрактные категориальные характеристики? Каковы ее более конкретные технологические характеристики?
Вы помните, наверное, что начиная с сентября месяца, как минимум, стал останавливать те дискуссии, которые разворачивались здесь у нас. Я останавливал их за счет ряда достаточно простых тезисов. Я их хочу повторить для того, чтобы были помечены и выявлены некоторые допущения, лежащие в основе этих вопросов.
Первое. Достаточно жесткий тезис заключался в том, что те, кто работает здесь на семинаре, прежде всего, стажеры, заканчивающие второй год обучения, и "старики" (представители предыдущих генераций ММК, в том числе ученики Георгия Петровича), в той мере, в какой они участвовали в этих обсуждениях не мыслят.
У меня, как вы помните, было несколько прямых лобовых столкновений с теми, кто делал доклады. Я утверждал, что реализуется функция понимания, реализуется работа в смысловых структурах, а мышления нет. В той мере, в какой этот полемической или остановочный тезис связан с обсуждением методологической работы, можно сделать такой вывод, что как-то связывал методологическую работу и мышление.
Поначалу, я даже хотел сказать очень жестко, что методологическая работа - это, прежде всего, мышление.
Вместе с тем, мои последние размышления в течение десяти-двенадцати дней, сильно поколебали меня самого в таком жестком понимании.
Этот момент очень важен: я делаю прямой "проскок" к интерпретации методологической работы в системе мыследеятельностных категорий и обозначаю методологическую работу как мышления, прежде всего. Не как понимание, не как рефлексию, а именно как мышление.
Дальше, естественно, можно задавать вопросы: а какое же это мышление? Каково оно?
Этот первый шаг и даже те отрицания, которые производятся, очень сложны.
Почему?
Потому что сам я на предыдущих шагах многократно подчеркивал, что методологическая работу уж наверняка предполагает рефлексию. Можно слышать и более жесткий тезис о том, что методология это вообще рефлексия.
Некоторые утверждают, что методологическая работа в том плане, в каком она связана со сложными организационно-управленческими работами, с содержательным управлением, с техниками заимствования позиций, с имитацией, с организацией кооперации, коммуникации... и вообще - вся та методологическая работа, которая из себя породила технику ОДИ и в ней воплотилась - есть понимание прежде всего. Набор определенных герменевтических техник.
Поэтому, утверждение что "методологическая работа это мышление" и не просто мышление, а очень жестко организованное, схематически выраженное мышление на "верстаке", заставляет теперь вернуться к анализу основных мыследеятельностных категорий, и провести мыследеятельную категоризацию методологической работы. Мы должны спросить: так что же мы считаем ключевым моментом, ключевой мыследеятельностной функцией для методологической работы?
На мой взгляд, этот момент недостаточно отрефлектирован в моей малой истории. Он не достаточно выявлен в рамках малой истории кружка. В частности, недостаточно выявлены причины повышенного интереса первой генерации ММК (первоначально - Московского Логического Кружка) к теории мышления.
Говорят, что этот интерес был вызван логической и логико-эпистомологической ориентацией кружка; связан с идеей тождества онтологии, диалектики, теории мышления. Здесь необходимо более подробно рассматривать всю ту систему отождествлений, которая привела к появлению программы исследования мышления в Московском Логическом Кружке. В каком-то смысле эта программа опиралась на гипотезу, что логика, логико-эпистемологическая работа, логическая работа - это прежде всего, мышление.
Отсюда становилась возможной инверсия: мы строим некоторые логики и, тем самым, создаем определенные техники, технологии мышления, их описываем и проецируем в пласт теории, выдавая за объектно-онтологическое ядро теории мышления.
Кстати, с этим, например, было связано то, что хотя уже в первых работах по исследованию сложных рассуждений были выделены рефлексивные, герменевтические моменты, моменты, связанные с интенциональностью, смыслом, они практически не исследовались.
Они отодвигались на задний план и, скажем, еще три или четыре года назад, Георгий Петрович говорил, что наша задача состоит в том, чтобы вовлечь процессы понимания, смыслообразования и герменевтику в целом, как набор технических форм организации процессов понимания, в сферу методологии.
Те же вопросы в моей малой истории. Когда я вспоминаю перипетии нашей дискуссии с С.Поповым в 1989 году по поводу подготовки игротехников, то основной вопрос, который был двигателем этого обсуждения, заключался в следующем: " С чего начинается мышление?" Мы оба, как теперь понимаю, были достаточные долдоны. С.Попов говорил: "С рефлексии". Я говорил: "С понимания". Сейчас, спустя два года, я могу совершенно твердо сказать, что мышление ни с понимания, ни с рефлексии не начинается.
И в этом смысле, сама такая постановка вопроса о происхождении мышления в актуалгенезе является совершенно бессмысленной, бредовой и таким образом не решается. Тем более, она так не решается и не может быть решена в педагогическом пространстве.
В потерянном докладе (имеется в виду лекция 23 октября 1991 года) я в очередной раз ссылался на Михаила Константиновича Петрова, на его знаменитую статью про "пентекантеру" и про то, как появляется мышление у греков: с необходимости решения сложных боевых задач. Надо быстро подъехать к берегу, быстро высадиться, быстро украсть, погрузить украденное на корабль и бежать. Главное: вовремя сбежать! С этой задачи начинается мышление. Кто умеет быстро и вовремя сбегать, у того есть мышление.
Такой поворот мне сейчас кажется очень сомнительным и для развертывания этой темы нужно, наверное, серьезно разбираться с категорией "происхождения". Необходимо поставить вопрос о "происхождении" и "развитии" по отношению к мыследеятельностным функциям и, в этом смысле, восстановить всю линию рассуждений и весь пафос проблематизации Льва Семеновича Выгодского: проблематику развития высших психических (интеллектуальных) функций.
Почему? Потому что проблема происхождения должна один раз решаться в логическом плане, а второй раз выворачиваться в плоскость предметных интерпретаций.
Если мы восстанавливаем такую категоризацию методологической работы как быть-мышлением-прежде-всего, то нас должен интересовать вопрос:" что такое мышление?".
Однако, это только один способ задания сущностных характеристик методологии и методологической работы - через базовую мыследеятельностную (интеллектуальную) функцию.
С другой стороны, обсуждение методологической работы постоянно идет через тот или иной тип мыследеятельности или через то или иной базовый процесс, в рамках которого осуществляется сама методологическая работа. Если говорить в терминах типа мыследеятельности, то это звучит приблизительно так: 1) методологическая работа - это программирование; 2) методологическая работа - это онтологическая работа; 3) методологическая работа - это критика.
Причем, не важно идут ли эти утверждения в генетическом или систематическом залоге. Ну, например, методологическая работа начинается с критики (генетическая интерпретация) или методологическая работа есть критика, прежде всего (систематическая интерпретация). Естественно, возможны всякого рода пересечения: если мы предположили, что в методологической работе главной интеллектуальной функцией является рефлексия, то мы можем предположить, что базовым типом мыследеятельности, характеризующим методологическую работу, будет критика. И пошла писать губерния.
И второй вариант: через базовый процесс. Ну, например, методологическая работа - это проблематизация.
Такого рода редукции (сведения) являются педагогически важными (если мы берем план освоения методологической работы, то мы, наверное, можем сказать, что оно возможно через тот или иной тип мыследеятельности и т.д.). Но мы, почти наверняка, должны сказать себе, что освоение методологической работы через определенный тип мыследеятельности будет приводить к региональному или секторальному освоению самой методологии.
Помимо названных вариантов, можно упомянуть еще по крайней мере два: 4) когда методологическая работа характеризуется через тип практики или, в другом случае, через тип отношений практики; 5) методологическая работа характеризуется через содержание методологических теорий. Например, методологическая работа - это такая работа, которая пользуется схемами теории деятельности или теории мыследеятельности
Кстати, этот пятый вариант только на первый взгляд кажется не работающим; на самом деле он часто употребляется, хотя мы не всегда рефлектируем его границы и возможности. Дело в том, что если мы даже характеризуем методологическую работу, скажем, через тип базового процесса, то потом мы вынуждены для характеристики базового процесса пользоваться схемами из той же теории деятельности (теории МД).
Наверное, есть смысл выделить еще шестой вариант, и отделить его от пятого: 6) характеристика методологии и методологической работы через тип семиотической организации.
На предыдущей лекции я так настойчиво утверждал, что использование "верстака", верстачной организации пространства, вообще - использование топик (частным случаем которых является "верстачна организация пространства") является пропуском в методологическую работу. Не пользуешься верстаком - нет методологической работы. Пользуешься верстаком? Надо еще посмотреть.
Как можно было бы подвести итоги этого рассуждения?
Первое: в методологической работе ведущей интеллектуальной функцией является мышление.
Второе: мышление появляется (возникает), или существует как результат наложения двух форм организации - проблемной и целевой. Мышление возникает всегда в проблемной ситуации, или в ситуации с проблемами, ситуации проблематизации. Появлению ситуации проблематизации, ее очерчиванию, ее оконтуриванию предшествует или может предшествовать непонимание, разного уровня выраженности или выявленности. Это непонимание или непонятое специальным образом рефлектируется и, тем самым, очерчивается проблемная ситуация, как то место, в котором локализовано и определенным образом выражено, выявлено, зафиксировано непонимание. В эту ситуацию непонимания проецируется целевая организация. Мы начинаем работать с непониманием или с проблемами с помощью специальных техник, например, техник полагания идеальных объектов, которые выступают как способы конструктивного разрешения, конструктивного снятия проблемной ситуации.
В этом плане, если понимать то, что я сейчас говорю, как комментарий к процессам происхождения мышления, то получается достаточно сложный наворот разных интеллектуальных функций, разных мыследеятельностных процессов и, наверное, разных типов мыследеятельности.
Образом той семиотической конструкции, которая фиксирует целевую форму организации проблемной ситуации является "верстак". Почему? Потому что мы, сохраняя контур проблемной ситуации, "кладем" пустое место (место для онтологии или другого типа сложного знания). Мы выделяем это место в ситуации проблематизации, то есть, в такой ситуации, где мы заведомо не знаем, как обстоят дела и как устроен мир на самом деле. Мы пользуемся технологией верстачной организации, мы вносим в эту проблемную ситуацию целевой фактор, очерчиваем место для полаганий (гипотез), для тех или иных идеальных объектов, которые потом будут конструктивно разворачиваться и вводим принцип "как-если-бы (als ob)" или принцип "полагающего мышления", которое в перспективе разворачивания мыследеятельности должно эту проблемную ситуацию разрешить.
Ни на одном из шагов осуществляемого мышления мы не можем сказать, что мы разрешили ситуацию. Мы стремимся ее разрешить, но каждый раз кладем на "верстак" явно несоразмерные проблемной ситуации смыслы и конструктивы. Мы кладем то, что у нас есть, а потом делаем очень интересный ход (я думаю, что это важнейшая характеристика мышления, над которой все мы смеемся, но сути которой никогда не понимаем): после того как мы нечто получили в рамке этой целевой организации, мы, конечно же, фиксируем, что то, что получено не соответствует тому, что мы хотели получить. Но мы делаем вид, что мы именно это и хотели получить. Это великая магия мышления.
Я подчеркнул пункт про верстачную организацию пространства мыслительной работы и отдельно хочу выделить тезис о превращении верстачно-организованного пространства методологической работы в онтологию развивающейся мыследеятельности. Я также показал каким образом мышление (так организованное) становится механизмом развития мыследеятельности.
У меня остаются большие сомнения по поводу того, что все это может Вас вывести к пониманию сути методологической работы.
Сергей Иванович Котельников выделил еще один важный момент подчеркнув, что речь идет не просто об освоении некоторого ставшего организма или ставшей технологии методологической работы, но сейчас уже мы можем выделить три разных этапа существования того, что мы называем "методологической работой":
Я долго искал имя для этого третьего этапа, у меня пока его нет. Можно было бы сказать так: багетно (рамочно) - фасеточна (топическая, файловая) технология.
Смысл моей сегодняшней лекции грубо сводится к следующему: "Ребята, выкиньте из головы все, что Вы думаете про методологическую работу. Это все - ерунда".
Вы мне вправе задать следующий вопрос: " Если мы вынуждены отказаться от имеющихся знаний и описаний методологии и методологической работы, на что мы можем опереться?". Я Вам отвечу: "Вы можете опереться на меня". Я буду пытаться в течение этого года демонстрировать методологическую работу, фактически я начал это делать. Пока плохо получается, но Вы можете смотреть на меня и пытаться снять образец. При этом, Вы должны понимать, что я Вам показываю не методологическую работу в ее парадигматической форме, а некоторую становящуюся в процессе самого этого делания технологию мышления, технологию методологической работы. При этом, эту становящуюся технологию одновременно необходимо "доводить до кондиции", т.е. оформлять в виде прототипов и технологических блоков.
Для Вас было бы намного проще если бы я говорил: "Делай так! И это будет методологическая работа". Основная Ваша трудность в том, что Вы смотрите на меня. Если же Вы будете смотреть на тот или иной тип знаний и выдавать их за картину методологической работы, то тут Вас сразу ждет "гроб с музыкой". Поэтому лучше, чтобы какое-то врем (годик-другой) это "место", на котором должна появиться картина методологической работы, оставалось пустым. В этом случае мы можем закладывать туда разные варианты, но сам центр, кружочек, который нарисовал на доске будет оставаться пустым.
Дальше мы посмотрим и отрефлектируем, что туда можно положить.
Однако есть один смысл, который мы обязательно должны закрепить на доске. Это - сама ситуация обучения методологии, методологическому мышлению и типам методологической работы, ситуация вывода стажеров третьего года обучения Школы Культурной Политики в режим методологической работы. Это пространство, с моей точки зрения, может обсуждаться само по себе. По отношению к этому полю я могу зафиксировать следующее.
Первое. Я пытался осуществить и очень надеюсь, что осуществил остановку; я пытался создать и буду дальше создавать ситуацию невозможности продолжения того типа работы, который мы осуществляли до этого.
Это может быть квалифицировано как квази=проблематизация: пока не проблематизация, поскольку проблемы пока нет, она не поставлена. Я сейчас сделаю шаг в направлении ее постановки, очерчивания: есть проблемная ситуация, но пока проблема не поставлена.
Второе. Я ввел принцип верстачной организации и, фактически, кладу его в центр. То есть, я утверждаю, что ядром методологической работы является не та или иная интеллектуальная функция, не тот или иной тип мыследеятельности, не тот или иной базовый процесс, не те или иные методологические теории, не тот или иной тип практики, а соответствующая симеотическая организация, которая несет на себе, определенным образом собирает и зашнуровывает все остальные (названные и неназванные) моменты.
Мой доклад называется: "Чего я продолжаю не понимать про мышление?"
Я теперь "кладу" в это пустое пространство круг, символизирующий методологическую работу, "кладу" в виде особой графемы принцип верстачной организации, тем самым, фактически превращаю пространство в верстак особого рода.
Третье: я создал игровую ситуацию, в которой пространство для методологической работы было помечено и обозначено как малая история Школы Культурной Политики.
Уважаемые стажеры третьего года, мы с вами год будем играть в эту знаменитую игру " Лев, прыгающий через горящий обруч". Обруч задан, внутри него помечена верстачная организация. Теперь нужно прыгать.
При этом, я готов положить в центр этого круга что-то другое, я готов обсуждать что-то другое, положенное туда в качестве ядра методологической работы. Но то, что я туда уже положил, очень важно; этот символ должен задавать ценз на сложность тех конструкций, которые туда могут быть положены. Все остальные варианты описания и представления методологической работы я, фактически, признал редуцированными относительно принципа верстачной организации пространства.
У каждого из Вас есть некоторая маленькая толика опыта в ответе на вопрос, что такое методологическая работа. Первый шаг сделан: у Вас есть точка отсчета, есть что рефлектировать (тем, кто пробовал, а тем, кто не пробовал, это остается как их проблема, поскольку возможность такая была). Есть программа дальнейших игр, на которых можно отрабатывать различные элементы методологического самоопределения; можно дальше наворачивать и набирать опыт (удачный и неудачный - опыт ошибок, который не менее ценен). Более тяжелое положение, сейчас, на мой взгляд, не у третьего года, а у второго и у первого.
Теперь я могу еще раз схематизировать ситуацию и у меня получается два сложных треугольника, соотнесенных друг с другом. Этот маленький треугольник я описал:
Большой треугольник:
Буквально два слова к пункту б): способ введения методологии (СМД методологии, в частности) через набор принципов, является стандартным. Потому, что любой принцип является единством оргдеятельностной схемы и объектно-онтологического изображения (картинки).
Принцип - это такой шарнир с двумя подвесками: одна оргдеятельностная, логико-эпистемологическая, в частности, а друга онтическая или объективно-онтологическая. Когда я выражаю содержание методологии (в частности, СМД методологии) в виде набора принципов я, тем самым, помечаю некоторую мозаику онтических схем или онтических представлений и набор простейших оргдеятельностных схем.
Принцип потому и является принципом, что кто-то им пользуется в качестве принципа, а следовательно, с помощью этого принципа могут быть принципиально разрешены какие-то принципиальные ситуации.
Даже если Вы возьмете и выпишите на лист бумаги соответствующий набор принципов, которые я регулярно воспроизвожу, и многие из которых демонстрирую в своей работе, к сожалению ничего не произойдет.
Вернемся к тому набору принципов, который я излагал, в последних докладах и попробуем их перечислить:
Первую часть сегодняшней лекции на этом можно было бы закончить, поскольку смысл дела я попытался восстановить. И вот в этом контексте, который я сейчас пояснил, я делаю доклад под общим названием "Чего я не понимаю про мышление?" и смысл этого доклада совсем не в том, чтобы рассказать что-то про мышление.
Смысл этого доклада состоит в том, чтобы через проблему мышления попытаться прорисовать пространство методологической работы: а) как делаемое или осуществляемое мною при обсуждении этой темы; б) как высвечиваемое за счет несистематизированных полаганий, связанных с темой (с проблемой) мышления.
Таким образом мы поняли, что схема, изображенная на доске является аналогом "верстака", а следовательно, то, что я рисую можно назвать промежуточными или рабочими полаганиями.
В этом контексте я нарисовал знак "позиции".
Это шестой доклад из цикла "Чего я не понимаю про мышление" (текст нулевой лекции не был записан и пропал). На IY методологическом съезде в Самаре Костя Кошкин предложил более интересный вариант формулировки темы: "Чего Щедровицкий не понимает про мышление".
Поскольку заметки к этому докладу я положил в папочку, папочку положил в сумку, а сумку оставил в Самаре, и получил эту сумку только сейчас, то мне пришлось сегодня утром готовить этот доклад по-новому. Передо мной лежит тот текст, который я готовил в прошлый раз и тот, который я готовил сегодня; они совершенно друг на друга не похожи.
Первый момент, который я бы хотел зафиксировать состоит в том, что прочел уже пять докладов. Эти доклады могут быть структурированы приблизительно следующим образом.
Первым должен рассматриваться текст доклада, прочитанный третьего января (четвертая лекция), в котором я обсуждал смысл обращения к проблеме мышления в рамках анализа структуры и функции методологической работы. Этот анализ проводится в ориентации на построение программы подготовки и обучения для старшекурсников (набор 1989 года, третий год обучения) Школы Культурной Политики. В этой лекции было проделано следующее:
По поводу второй части, а именно, по поводу места проблемы и темы мышления нужно сказать несколько слов. В прошлый раз я задал этот вопрос Вам: "Какую же роль постановка проблемы мышления занимает в заданном контексте?". И сам ответил, что прямая постановка знака равенства между методологической работой и мышлением, наверное, не правомерна. Во всяком случае, такая синонимия должна подвергаться сомнению.
Методологическая работа не сводится к мышлению. Есть такие версии методологической работы, которые фокусируются на других интеллектуальных функциях. Например, на понимании или рефлексии. Есть такие версии, которые саму методологию трактуют как рефлексию, особую форму организации рефлексии. Если мы переходим на точку зрения анализа типов мыследеятельности, апеллируем к онтологии мыследеятельности, то очевидно, что некоторые типы мыследеятельности могут реализоваться не только на материале мышления, и не только за счет мышления. Если мы апеллируем к таким режимам работы как проблематизация, онтологизация (о чем я специально говорил на предыдущей лекции), то точно также очевидно, что эти режимы предполагают мышление, но не тождественны ему, и наоборот оно - им.
Спрашивается, почему же я все-таки развертываю эту тему - тему мышления в качестве первой и ключевой?
Я на этот вопрос не могу ответить.
Реплика (М.Флямер): Вроде бы, описывалась некоторая история, кто-то выступал на семинаре, начал говорить про мышление...
Ответ: История - это всегда прекрасно, но это же вещь не систематическая и не основательная. Точно также как, например, обращение Московского Логического Кружка к проблеме мышления в начале пятидесятых годов. Мы можем сказать: были безграмотные, не были знакомы с современной философской литературой и не знали, что такое герменевтика, думали, что интеллект тождественен мышлению.
Ситуативные основания могут быть найдены, могут быть реконструированы, но принципиальной гипотезы я найти не могу. Некоторые стажеры меня все время мучают, говорят: "Почему мышление? Надоело же, хуже горькой редьки".
И что Вы тут говорите, уважаемые коллеги?
Реплика: Вам придется параллельно развивать другие версии методологической работы, основываясь на понимании, на рефлексии и других интеллектуальных функциях.
Ответ: Вы мне отвечаете приблизительно так: безразлично с чего начинать, никакой ключевой интеллектуальной функции или ключевого интеллектуального режима нет. И в этом смысле, мои претензии по отношению к тем, кто прежде всего понимает и питается нерасчлененным смыслом, не обоснованы.
Почему функция мышления выделяется в качестве ключевой, базовой, основной? Какая система оснований или обоснования за этим стоит?
Или Вам все равно? Можно переместиться на другую функцию, как мне советуют и с таким же успехом обсуждать эту другую или другие функции, как основу методологической работы.
Мне очень понравился доклад Георгия Петровича в Самаре на IY методологическом съезде. Он вышел к доске, походил перед залом туда - обратно. После этого сказал: "Мышление едино". Помолчал, потом спрашивает: "Кто против? Поднимите руку." Естественно, никто руку не поднял, некоторые потому что прослушали, что он сказал, некоторые потому, что вообще боятся говорить, а некоторые сидят и думают, что они все равно про себя-то уже все сказали, что они по этому поводу думают.
"Все за? - продолжает Георгий Петрович - Тогда я доклад закончил."
Действительно, а что еще говорить?
Если мы кладем в качестве базовой отправной точки мышление и мыслительную организацию всех остальных функций, то из этого автоматически вытекает принцип тотальности мышления, мыслительной организации и принцип подчинения всех остальных интеллектуальных функций. Дальше уже неинтересно. Более того, если мы принимаем этот тезис о фундаментальности мышления, то и все режимы методологической работы будут фокусироваться на мыслительных элементах, а следовательно, в пределе всеми остальными элементами можно пренебречь.
Когда я говорю об элементах, я имею в виду репрезентативные места, места присутствия, места работы, участия других интеллектуальных функций в тех или иных процессах. Например, берем программирование и фокусируемся на мыслительных аспектах программной работы. Все остальное считаем вторичным и зависимым, еще мы принимаем тезис о том, что эти другие элементы могут компенсироваться и замещаться тем материалом, который у нас есть в наличии. Это возможно при условии что есть мыслительный каркас. Если у нас отсутствует понимание или рефлексия, или низшие функции, то мы можем заместить их участие в процессах (программирования или проблематизации или онтологической работы) любым другим интеллектуальным процессом. Поскольку, в рамках и контекстах мыслительной организации - это сгодится.
Если же мыслительной организации нет, то тогда все остальные элементы и фрагменты, даже если они заполнены нормальным материалом, не работают, потому что нет той функциональной структуры, в которую этот материал, или это наполнение включается.
Снимаем мыслительную организацию - все полетело. Стоит мне снять на игре оргпроект и Вы все со своими распрекрасными интеллектуальными способностями, но без мышления, повисаете как "цветочки" в проруби. И я перестаю что-либо понимать; оказывается, что вся предыдущая работа, например, работа по отработке режима понимания, которую я запускал (на задачах понимания сложных текстов или на задачах понимания ситуации), работа по оргпроектированию, программированию (деятельностному, смысловому) оказывается вне контекста и просто ни во что не складывается.
Если я оставляю и удерживаю сам рамку мыслительной организации, то перестаю понимать зачем мне все остальные и думаю:" Ну, не было бы Вас на игре, не выступали бы, не задавали бы вопросов. Что бы изменилось?"
Реплика: Было бы только лучше.
Ответ: Да, заданный каркас наполнился бы имеющимся материалом, превносимым самим коллективом: не понимают они, не умеют коммуницировать - ну и что?
Если есть функциональная структура, то это означает, что все что закладывается в ее ячейки, места (пусть не организованное, не артикулированное, не окультуренное, не техничное) все равно будет структурироваться. Пока мы с Егором Никулиным путешествовали по Кемеровской области, он говорил: "Не хочу оргпроектировать, я не организатор". На что я ему отвечал: "Дело не в оргпроектировании. Дело в том, что отсутствует мышление. Организационная работа является прямой проекцией мышления, мыслительной организации. Вернее: деятельная организация есть орудие и продолжение мыслительной организации. Сначала нужно организовать, структурировать, функционализировать мышление, а потом уже доделать это через действие, через прямую организацию или через прямое руководство".
Реплика (Ю.Пахомов): Вообще этот выбор функции, он не имеет отношения к делу. Если глядя на Вас, можно судить о методологической работе, то ядром ее является придание смысла деятельности. А как - за счет мышления, или за счет чего-то другого - это второй вопрос...
Ответ: Что значит - смысла? Мышление не придает смысла. Смысл - есть организованность процесса понимания. Смысла у Вас - больше чем нужно.
Реплика (Ю.Пахомов): Нет, я не в том значении, а смысле осмысленности действия, оправданности.
Ответ: Я пытался объяснить игротехникам на последней игре, что всяка игра имеет несколько типов целей:
Если я снимаю производственные (рабочие) цели, то это не значит, что снимаю всю организацию, но при этом убираю какой-то очень важный фрагмент, восстановление которого предполагает мыслительную организацию (гипотеза у меня такая). Я спрашиваю себя: чего не хватает этому распрекрасному коллективу, который все знает, все умеет? Смело выходят к доске, не боятся, тексты говорят, идеологизируют коллектив в большей или в меньшей степени, действуют (обращаясь к Ю.Пахомову) исключительно осмысленно. А организации нету. Нет схемы, которая задает функциональную структуру целого. Вот - восемь дней, тринадцать групп, тема, ситуация, состав. Теперь нужна схема.
Реплика (Ю.Пахомов): Осмысленно? Как может каждое выступление быть осмысленным, если нет целого?
Ответ: Хорошее замечание. С одной стороны, я с Вами согласен. Сам только что говорил: не может быть понимания вне мыслительной организации. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что может быть понимание вне мыслительной организации и смысл (я верю тут Георгию Петровичу) является организованностью понимания, а не мышления. Поэтому, эти действия или эти тексты осмысленны.
Наверное нужно говорить о нескольких формах (модусах) существования смысла.
Реплика (Ю.Пахомов): Слово тогда нужно поменять.
Ответ: Я в прошлый раз рисовал схему: методологическая работа в центре как пустое место, много всяких вариантов ее заполнения. Мне близок вариант с верстаком, с верстачной организацией. В Самаре сделал большой шаг вперед. Его, наверное, придется год разбирать. А именно: я сказал, что в методологической работе присутствует не один, а два "верстака". Два разнотипных верстака, характеризующих методологическую работу: один рабочий, а второй - нормативный. Но это уже результат рефлексивного анализа опыта методологической работы; для того, чтобы это утверждать, нужно признать, что верстачна организация пространства методологической работы является обязательным условием самой методологической работы, ее краеугольным камнем. Я уже сказал на предыдущем шаге, что я предполагаю необходимость и обязательность мышления и мыслительной организации. Вне мыслительной организации верстака не может быть.
Реплика (О.Алексеев): Но тем не менее, идея верстака, предполагает достаточно жесткую функциональную организацию пространства и жесткий ответ на вопрос, что есть мышление. Вместе с тем, мы констатировали что это лишь один из возможных ответов на вопрос, что есть мышление. С моей точки зрения, ответ не может быть дан в той форме, в какой он появился у Георгия Петровича, когда он сказал, что мышление едино. Это ответ, идущий не от верстака, не от использования верстачной организации.
Ответ: Итак, необходимость освоения методологической работы задана целевым и ценностным контекстом.
Я учу методологической работе, больше ничего не умею.
И буду учить- первое. Второе, я лично, может быть в своей истории, может быть поверив как-то кому-то, связываю методологическую работу с верстачной организацией. Считаю, что методологическая работа без задания конструктивного пространства с верстаком, на котором осуществляется конструктивная работа, не осмысленна. При этом, я ввел сам принцип верстачной организации и отдельно сказал, что верстаки бывают разного типа и методологическая работа наверное, предполагает не один верстак, а, по крайней мере, два и параллельную работу на них.
С одной стороны, осуществление самой работы, а с другой стороны, ее постоянная нормировка, и следовательно, перевод в квази-инструментальный вид. Вернее так: нормировка, которая с одной стороны, выделяет и фиксирует средства, а с другой стороны, конструктивные элементы. Это мы проходили в 1979 году (имеется в виду цикл обсуждений по понятию "подхода" и "деятельностного подхода" осенью 1979 года).
Вместе с тем, я не знаю насколько этот тип методологической работы является моей субъективированной техникой и насколько это требование верстачной организации является обязательным требованием по отношению к любым и всяческим формам методологической работы.
Ответить на этот вопрос мне очень трудно.
Естественно, когда я буду видеть не верстачно организованную работу, то буду думать, что она не методологическая. Следовательно, этот вопрос обращен к Вам и может быть разрешен только через практику (опыт) Вашей работы.
Наверное, существует какое-то утверждение или гипотеза, которая задает границы самого пространства методологической работы, в котором потом будет размещен "верстак". Эта гипотеза как бы подпирает саму методологическую работу. Я имею в виду тезис о существовании мышления. (Я не очень понимаю надо ли здесь говорить о существовании или о наличном бытии мышления).
Таким образом, рядом с двумя назваными рамками - "методологической работы" и "верстака" я теперь выкладываю другую организацию, также состоящую из двух рамок - одну я рисую пунктиром, а другую рисую внутри, как подпорку к методологической работе.
Что фактически я сюда ввожу? Я ввожу рамку мышления вообще или идею мышления и сразу же расслаиваю ее на две составляющие. С одной стороны, я кладу рамку "методологического мышления", как подпорку для методологической работы, а с другой стороны, я ввожу рамку "Мышления с большой буквы", предположить существование которого я должен в обязательном порядке как условие существования и реализации методологического мышления.
Или как форму реализации.
Я обязан методологическое мышление положить как форму реализации мышления. Это, вместе с тем, два разных контекста.
В этом плане, это схема, нарисованная на схеме. Вектор, связанный с идеей мышления вообще идет из левого верхнего угла схемы, а второй вектор, связанный с идеей методологической работы и верстаком, идет из правого верхнего угла схемы. И теперь эти две разные линии собираются, состыковываются на одной схеме [схема 11].
Я получаю достаточно сложное пространство.
Пространство, в котором "состыкованы":
Эти идеи, с одной стороны, совершенно разно-уровневые, а с другой стороны, они могут собираться как сложная гетерархия или гетерархическая система (система рамок), задающая достаточно плотное пространство для работы.
Теперь я задаю Вам рефлексивный вопрос. К чему обязывает такого рода полагание: выбор в качестве центральной осевой функции, в качестве основного мира - мира мышления (и есть ли какие-то другие варианты)? Если Вы мне скажите, что черная линия (черным цветом обозначена рамка "Мышления") является такой же субъективированной как и зеленая, то тогда мы можем разойтись.
Что я утверждаю?
Я утверждаю, что зеленый контур обосновывается и конституируется за счет черного. Содержательное наполнение черного контура, то есть, апелляция именно к мышлению, является не случайной, не ситуативной.
Когда я начинаю говорить о Московском Методологическом Кружке, рассказывать о том, как собрались четыре этих самых "диастанкура", сказали: "... а-а-а... мышление". Это все очень симпатичные байки, но все это ерунда. В этом плане я принципиально не согласен с направленностью интервью Мераба Мамардашвили в первом номере журнала "Вопросы методологии". Я не согласен, прежде всего с тем, что всем позволено делать все, что они хотят.
(Передразнивая) Начало всегда исторично, а значит, случайно. После этого можно писать чего хочешь и делать чего хочешь.
Мой вопрос следующий: могу ли я класть (брать) в качестве рамки что-то другое или я обязан класть именно это? А если я положил именно это, то тогда у меня "зеленый контур" объективируется и приобретает некоторую обоснованность и фундаментальность за счет наличия "черного" и им полностью структурируется Сказав "А", я дальше буду говорить "Б","В", и т.д. вплоть до последней буквы алфавита.
Этот вопрос нужно задать на этом первом шаге, но ответа на него у меня нет. В том тексте, который я готовил в прошлый раз, там все очень здорово написано. А сейчас я не понимаю, есть ли у меня выбор, имею ли я какие-то другие варианты.
Итак, текст третьего января 1992 (четвертая лекция) задает первый целевой контекст и рамку в виде указания на идею методологической работы и процессы обучения в Школе. Следующим по порядку я бы поставил текст восьмого ноября 1991 года(первая лекция).
У нас, в Школе Культурной Политики, есть несколько "крылатых принципов". Принцип Сергина: если из трех слов не понимаешь два, думай о третьем. Принцип Шеймана: если хочешь, чтобы тебя поняли, поставь перед собой "ладошку" и "рисуй" на ней схему. А это принцип "семейной игры-91: прослушав сложный доклад, автор которого не отрефлектировал, что он придумал, переставь фрагменты текста в нужном порядке.
Что я обсуждал в первой лекции? Я обсуждал, что основным принципом методологического мышления (подчеркиваю мышления) является принцип топики или топической организации пространства. Сколько мы с Сергеем Валентиновичем Поповым ругались по этому поводу! Он мне все время доказывал, что топика - есть единица понимания, понимающей организации, ссылался на Аристотеля, где топика вырастает из коммуникации, из задачи организации коммуникативных структур. А поскольку я в тот момент противопоставлял топические формы организации дискурсивным, то Попов мне все время на это намекал: мол, ты сам противопоставляешь понимание и мышление. Я, в тот момент, действительно думал, что топика есть единица организации понимания, а единицей организации мышления является дискурс.
Сейчас я склонен утверждать, что топика, топическая организация, пространственная организация в широком смысле слова является собственной формой организации мышления, а не понимания. Соответственно, понимание приносит материал, в частности смысл, а рефлексия отвечает за крепление этого смысла в тех или иных топах, а также за перенос смысла или другого материала из одних топов в другие.
Вся эта "штуковина", единство мышления, понимания и рефлексии, работает как машина. Это пока версия (я пометил ее для того, чтобы задать некоторую планку). Возможна другая версия: между пониманием, рефлексией и мышлением устанавливаются различные отношения в зависимости от того, в рамках какого типа мыследеятельности или в какой системе мыследеятельности происходит их соорганизация.
Во всех случаях, между нами, т.е. между мной, который начинает обсуждать некую тему (например, проблему мышления) и слушающим должна стоять матрица-пустографка, фасеточно организованный фильтр, доска, устроенная как матрица или как фильтр (набор фасеток). Использование принципа топики, принципа топической организации пространства, есть условие моей мыслительной работы - раз, выражения результатов этой мыслительной работы в тексте коммуникации два, и Вашего понимания - три. Это минимальное условие взаимопонимающей мысли-коммуникации.
Вместе с тем, я утверждаю, что Топика - это единица мышления и мыслительной организации коллективной мыследеятельности.
Кроме этого я еще положил ряд принципов:
Принцип 1 - это единство оргдеятельностного (оргмыслительного) и онтологического, простейшая связка оргдеятельностного и онтологического.
Принцип 2 - это достаточно жестко заданный способ перехода (связка) от одного к другому на простейших оргдеятельностных схематизмах и на простейших объектных представлениях (простейших онтических объектах). Всякий принцип фиксирует связку оргдеятельностного и онтологического. Когда мы пользуемся одновременно несколькими принципами, то возникает много таких связочек, целая сеть, фоновая структура связей, которую можно назвать "онтологической картиной" и которая во всех случаях представляет собой топику особого рода.
Что значит принцип топики?
С одной стороны, это некий онтический объект - топика, а с другой стороны, это топики, много разных топик. Набор оргдеятельностных или оргмыслительных средств, которые используется в мыследеятельности. Следовательно, топика, как оргдеятельностное средство, организует всю мыследеятельность. Я не могу сказать, что она организует только мышление. Она организует и мышление, и все остальное в мыследеятельности по сопричастности к мышлению. Следовательно, она организует и Ваше понимание - по сопричастности Вашего понимания в мыследеятельности и мышлению, как осевой или рамочной (каркасной) функции. Точнее: по сопричастности к мыслекоммуникации как осевой (осе-образующей) и мышлению как к рамочной (пространственно-образующей) функции в мыследеятельности.
Реплика: Понимание в таком случае является вторичным и несущественным.
Ответ: Да. Понимание становится пониманием лишь по сопричастности к мышлению и в рамках мыслительной организации. Наиболее слабый и эмансипированный от мышления является способ понимания, опирающийся на "понятия". Именно потому, что он наиболее далек (эмансипирован) от той мыслительной организации, в которой стало возможным построить эти понятия, как единицы организации взаимопонимающей коммуникации мину мышление, этот способ понимания наиболее дорог интеллигенции и философам, испытывающим недоверие к мышлению и страх перед ним.
Это мы обсудили в предыдущем пункте, при обсуждении смысла.
Если теперь "топику" перебросить на объектную доску, то получается, что всякая топика изображает некое конкретное пространство. Чего: Мышления? Мыследеятельности?
С одной стороны, я сказал, что принцип ортогональности, задает достаточно жесткую связку: у нас что-то на оргдеятельностной доске - это же самое содержание на объектно-онтологической. Между содержанием двух досок есть параллелелизм и есть возможность переброса содержаний с одной доски на другую. С другой стороны, никакого переброса нет, потому что топика, как оргдеятельностное средство, организует мыследеятельность, а топика, как сложная схема изображает пространство мышления.
У меня тут появилась возможность запутаться полностью и окончательно, поэтому я попробую выделить то, что я хочу вынести из этой части.
Когда я начал читать этот цикл и прочел нулевую лекцию (которая не записалась), то ее смысл сводился к следующему: ура-ура, мышление - это база личности, основа личностной организации; проблематизация, заложенная в ММК, не исчерпала себя. Ситуативно оправдывая себя могу сказать, что я тогда только что приехал из Финляндии, где целую неделю "втюхивал" им про мыследеятельность, не остыв я продолжил эту рекламную компанию в Москве.
Когда же я стал думать к чему я призываю своих слушателей, то понял что я им должен передать некоторое простейшее средство, которое бы позволило меня понимать. В какой форме? Ответ мой был такой: в форме принципов. Нужно выделить несколько принципов, которые нужно "зарубить себе на носу" и через призму этих принципов (как особых матриц, как особых фильтров) можно будет даже относиться к тому, что я рассказываю. Если эти принципы не восстанавливать, то, соответственно, ничего не будет.
Я начинаю задавать эти принципы, получается очень странная вещь, потому что я ведь эти принципы как оргдеятельностные могу рассматривать только относительно мыследеятельности, значит нужна некоторая мыследеятельность. Для меня эти принципы в своей оргдеятельностной части, в своей средствиальной части, средствиальной организации ясны и понятны, поскольку я помню все те мыследеятельностные ситуации в которых они возникали. Там они работали как принципы и я помню, каким образом ситуация мыследеятельности за счет использования именно такого средства снималась или разрешалась.
Теперь я Вам начинаю описывать эти принципы, говорю: принцип топики. Предполагаю, что в оргдеятельностном плане этому принципу соответствует некоторая мыследеятельностная ситуация или набор ситуаций. Но при этом, мы с Вами не находимся ни в подобной, ни даже в близкой мыследеятельностной ситуации, а следовательно, взять рабочее оргдеятельностное содержание этого принципа Вы не можете. Нет искомой ситуации мыследеятельности по отношению к которой может произойти отнесение данного принципа как средства.
Теперь, что Вы можете взять? Вы можете взять этот принцип в его объектно-онтологической части как указание на некоторый сложный онтический объект. Например, на топику. Что это за объект? Этот объект, как любой другой объект, появляющийся на объектно-онтологической доске в методологической работе изображает неизвестно что. Каков его денотат?
На последней игре я Вам говорил: "Ребята, нарисуйте схему состава технологии". Егор меня спрашивает:" А как?" Я подумал:" Боже мой, приехали. Два года прошло, а он не может нарисовать схему состава". Потом я себе задаю вопрос: "Почему он не может нарисовать схему состава? Почему он не может нарисовать квадрат? Написать "средства", а рядом нарисовать другой квадрат и написать "категории"?"
А он не может. Он исписал всю доску, названия "внутрь" вписывал, а потом совсем перенапрягся.
Тогда у меня возник следующий ответ: ведь это не просто рисунок на доске. Для того, чтобы такую схему нарисовать (схему состава), Егор должен иметь предположение о существовании такого поля (пространства) в котором возможно существование такого сложного объекта, как "педагогическая технология". Если у него этой гипотезы нет, - на предыдущем шаге, - то он такое изображение, во-первых, не сможет построить (положить на доску), а во-вторых, не сможет с ним работать. Вот такой странный момент получается.
Итак, я Вам ввожу систему принципов методологической работы; взять их оргдеятельностно Вы не можете, потому что нет ситуации, не может произойти замыкание, не может произойти выделение оргдеятельностной (оргмыслительной) функции. Если Вы пытаетесь взять ее объектно, то Вы можете это сделать только при условии, что Вы предположили существование мышления и мыследеятельности как предельной онтологии и берете схему состава как знак, как калитку к некоторому типу мышления, форме мышления, региону мышления и так далее.
Следовательно, без принятия этой онтологической гипотезы до того как я начал рисовать данную схему, Вы не можете ее понять и проинтерпретировать объектно.
Я распинаюсь, рассказываю про принципы методологической работы, потом прихожу домой и понимаю, что ни оргдеятельностно, ни объектно Вы понять этот текст не можете.
В третьей лекции я рассказывал про концепцию Мирового Духа и программу исследования мышления в ММК, в четвертой лекции про принципы ортогональной организации пространства мыслительной работы, про верстак, как способ "выворачивания" ортогонального пространства или как способ определенной "упаковки" этого пространства, при котором схема или "доска" для объектов погружается внутрь оргдеятельностного или оргмыслительного пространства. Я рассказывал также про роль верстачной организации в процессах развития мыследеятельности.
Содержание этой лекции может быть понято и протрактовано как анализ роли мышления в развитии мыследеятельности.
Таким образом, я пытался задать некоторый онтологический предел, который бы позволил понимать эти принципы как принципы: идею мирового Духа как предельную онтологическую картину. С другой стороны, пытался задать оргдеятельностный предел: установку на развитие мыследеятельности как предельную оргдеятельностную схему, в рамках которой становится возможным вся остальная практика методологии, в том числе и оргдеятельностная игра.
Идея развития задает предельную оргдеятельностную идею, которая в свою очередь, определяет типы ситуаций, в которых возникает методологическая работа, становится осмысленной, нужной и прочее. Итак, предельная онтологическая картина и предельная практика, как практика развития мыследеятельности, указывающая на набор допустимых, используемых оргдеятельностных схем.
Вопрос: (О применении этих принципов в практических ситуациях)
Ответ: У меня ведь нет этой проблемы, потому что все, что возможно, все действительно.
Теперь несколько технических моментов.
Вы помните, что я говорил в прошлый раз: верстачная организация - есть результат наложения целевой организации на проблемную ситуацию. Мы, с одной стороны фиксируем некоторую проблемную ситуацию, которая своим источником имеет ситуацию непонимания или разрыва (противоречия) затем, мы сохраняем эту рамку проблемности или проблемной ситуации, но вводим внутрь проблемной ситуации специально созданное пространство (или специально созданный топ), место, на котором будем конструктивно развертывать некоторые идеальные конструкции или некоторые схемы, положенные на это место так, как будто мы не находимся в проблемной ситуации.
Прежде всего, я хотел бы обратить ваше внимание на специфику процесса тематизации, который стоит за (подразумевается за) сложно-составными темами. Например, - знаменитая работа Льва Выготского "Мышление и речь" (1934), или скажем, работа Павла Блонского "Память и мышление" (1935). Подобные темы предполагают со стороны размышляющего переход от понятийной работы, ориентированной на построение объекта понятия, к "прорисовке" онтологической картины или сложного онтологического поля3. Этот момент очень важен в логическом и методологическом плане.
Работа, которую я буду проделывать (и которая будет выражаться в тексте моего доклада) может быть охарактеризована как процесс считывания содержания с некоторой противостоящей или представленной онтологической картины. То, что в логике носило название суждения может быть понято как результат подобного считывания. Само считывание становится возможным, благодаря особым интеллектуальным процессам: созерцанию, воображению и умозрению.
Функция считывания содержания с некоторого противопоставленного нам онтологического поля (онтологической картины) и выражение в речи результатов этого считывания является одной из основных методологических (философских) техник. Она тесно связана с эйдетическими способностями, способностями апперцепции и продуктивного воображения (если пользоваться терминологией И.Канта).
Мышление вырастает из функции схематизации, а не из речи-языка, как это считают другие философы.
Понятие культуры возникает в интеллектуальной рефлексии (или в понимающе-организованной рефлексии) в тот момент, когда предметом анализа становится ситуация конфликта и взаимодействия различных типов деятельности (или образов жизни). Понятие культуры с самого начала объединяет два разных смысла: один смысл возникает во внешней позиции (наблюдателя), а второй смысл возникает во внутренней позиции (в позиции участника этого конфликта).
В числе базовых можно выделить следующие ситуации:
ситуацию освоения и производства в области сельского хозяйства (когда человек сталкивается с природой и ставит по отношению к ней некоторые внешние цели; пытается как-то переорганизовать природу, для того, чтобы она обслуживала его потребности);
ситуацию создания семьи и брака; в том случае, если муж и жена принадлежат к различным общинам (к различным группам) и в той мере, в какой в определенный исторический период развития человечества брак в качестве одного из ведущих требований предполагал, что жена берется из другого сообщества (из другой общины, группы);
ситуацию захвата одним народом другого; подобные ситуации становятся типичными в рамках формирования империи (в частности - Империи Александра Македонского, Римской Империи); в них приходится рефлектировать и анализировать вопрос о движущих силах и причинах, заставляющих различные группы (этнические, религиозные) принимать в конфликтных ситуациях определенные решения Прим. 4.
Эти ситуации сразу же выдвигают проблему соотнесения (связи) двух образов жизни, двух типов культурных нормировок.
Какое-то время понятие культуры нормально функционировало в рамках детерминистской картины мира. Это понятие вполне могло интерпретироваться и рассматриваться в логической связке причина=действие, когда культурная норма или требование, идущее из традиции, фактически трактовались, как причина некоторого поступка (акта поведения) в конкретной ситуации.
В традиции философских размышлений о культуре с самого начала была заложена проблемная ситуация (проблемный узел), который остался неразвернутым и неразрешенным до сих пор. Как известно, начиная с Руссо культура толкуется как содержание всеобщей истории человечества, как то что, объединяет людей, делает их подобными или объединенными общими культурными рамками. С другой стороны, понятие культуры все время употребляется и используется как синоним специфического, той группы норм (образцов, эталонов поведения), которые определяют действия данной малой группы (малого сообщества) и, в пределе, отдельного человека.
Этот момент: когда с одной стороны культура толкуется (трактуется) как общее для рода человека, а с другой стороны, как причина (основание) различий (в частности, этнических, профессиональных и даже - индивидуальных) создает разрыв, проблемный узел, проблемную ситуацию в рамках которой, с моей точки зрения, развертывается динамика этого понятия в течение нескольких столетий.
И в той и в другой ориентации до сих пор не удалось превратить культуру в объект и предмет научного исследования.
Причины такого положения дел очевидны. Если мы берем в качестве отправной точки трактовку культуры как общего, то так понимаема культура может быть лишь предметом рамочного (категориального) философского размышления и философско-методологического проектирования. Если же мы берем культуру как то, что отличает, разделяет, является причиной и механизмом спецификации и уникализации, то современная научная методология не позволяет работать с такого рода образованиями. В лучшем случае мы вынуждены переходить к методам понимающего исследования, к герменевтике и истолкованию или, даже, ограничиваться некой имитацией, интроекцией и попытками отрефлектировать и объективировать результаты этой имитации.
Во втором направлении есть еще одна проблема, которая недостаточно отрефлектирована в социальных и гуманитарных науках.
Остановимся на позиции наблюдателя или понимающего исследователя, который начинает анализировать культуру той или иной группы (того или иного сообщества). Для того, чтобы осуществить работу включенного наблюдения, он должен взять культуру (специфический набор норм) данной группы как культуру-для-себя, а следовательно, хотя бы в имитации стать членом этой группы и принять данный набор норм, регулирующих, в том числе и его собственное понимание и интерпретацию.
Естественно, что такое включение в регион действия данных культурных норм лишает исследователя статуса внешнего наблюдателя и создает целый ряд проблем. С ними, на мой взгляд, столкнулась социологи культуры и не смогла их разрешить. Социология культуры подменила исследовательские цели задачами составления альбома (гербария), в котором различные культуры берутся и обозначаются назывным образом как не=культуры. Специфическая смыслонаполненность, которая превращает нечто (некий знак или предмет) в норму для данной группы оставалась при этом за границами анализа. Культура как специфическая функция быть нормой (становиться нормой) не может быть схвачена, с моей точки зрения, через имеющиеся у нас на сегодняшний день методы понимающего исследования.
В современной философской традиции и в комплексе социальных наук понятия культуры на сегодняшний день нет.
Системодеятельностный подход, вслед за рядом других школ и направлений, возникших в конце прошлого и начале этого века, делает попытку выстраивания новой онтологической картины мира. Эта картина претендует на разрешение ряда проблемных ситуаций накопившихся как в естественных, так и в социальных науках (точнее было бы говорить о дисциплинах, в той мере в какой научное оформление этих социальных дисциплин произошло не полностью или совсем не произошло).
Системо-мыследеятельностный (системо-деятельностный) подход кладет в основание онтологического конструирования категорию Деятельности и рассматривает все остальные явления (феномены) как процессы и организованности в деятельности.
Второй пласт этого подхода, связан с понятием системы и системности. Если мы утверждаем про некоторое явление, что оно должно браться (рассматриваться, толковаться, интерпретироваться) как элемент некоторой более "широкой" системы, то мы, с самого начала вынуждены переходить к функциональному анализу. Появление в социальных дисциплинах, методологии науки (исследования) и в рамках системомыследеятельностного подхода методов функционального анализа и попытка трактовать различные организованности как узлы пересечения нескольких различных функций - есть результат применения системного подхода и требований рассматривать окружающие нас явления как элементы систем. Прим. 5
В оппозицию к названным мною и коротко охарактеризованным направлениям, системомыследеятельностный подход с самого начала трактует культуру (культурные нормы) как организованность деятельности. При этом, на передний план выходит функциональна интерпретация культуры (интерпретация культуры как узла функций) в противоположность морфологическому описанию тех или иных культур (содержаний культуры).
Культура трактуется как единство (средоточие, узел) нескольких функциональных отношений (связей и зависимостей) и именно пересечение (наложение) этих различных функциональных зависимостей при таком подходе выступает как источник получения специфических характеристик рассматриваемого явления, в отличие от сущностных характеристик, которые есть ни что иное как отнесение данной организованности к той или иной системе, точнее - к той или иной системной целостности.
Этот момент до сих пор, и в философии, и в методологии (особенно - в критике структурализма и функционализма) отрефлектирован далеко недостаточно.
В рамках системо-мыследеятельностного подхода вводится схема, которая носит название схемы воспроизводства деятельности и трансляции культуры Прим. 6. Название этой схемы очень часто вводит в заблуждение тех, кто работает с этим представлением, но при этом не смог преодолеть натуралистической ориентации сознания. Из названия (имени этой схемы) можно сделать вывод, будто бы "культура" введена на этой схеме как некоторый специфический предмет мысли.
На мой взгляд, специфика и сила этой схемы состоит в том, что культура трактуется как модус бытия (существования) любой организованности в деятельности, как модус бытия деятельностного вообще.
Смысл схемы воспроизводства заключается в том, что процесс воспроизводства кладется как базовый (основной фоновый) процесс, характеризующий все в деятельности.
Любая организованность рассматривается как имеющая несколько форм своего существования и две предельные (полярные) формы закрепляются и символизируются на схеме. При дальнейшей онтологизации и объективации схемы, мы трактуем одну из форм существования деятельностного (один из модусов бытия) как культуру, хотя правильнее было бы говорить, что нам удалось расщепить (разделить) и зафиксировать как отдельные друг от друга две формы существования деятельности: культурную форму (форму существования как культуры) и реализационную форму (как ситуации).
После слова "культурная" можно в скобках поставить "нормативная", "эталонная" и т.д.
Как я уже говорил, за счет привлечения средств системного подхода происходит отказ от морфологических трактовок "культуры" и, вместе с тем, от всех содержательных интерпретаций. Если "культура" и схватывается каким-то образом на этой схеме, то она схватывается в форме своих функциональных (а значит системных) характеристик относительно процессов воспроизводства деятельности. Точнее было бы сказать, что "культура" выводится из деятельности; а сама Деятельность вводится как единство и связь двух процессов - процесса трансляции и процесса реализации.
При более глубоком обсуждении конструкции самой схемы, имеет смысл подчеркнуть, что это не одна, а несколько разных схем, "нарисованных" друг на друге.
При объектно-онтологических интерпретациях схемы воспроизводства необходимо использовать метод пошаговой объективации. В этом случае понятие культуры получает (может получить) несколько разных слоев интерпретаций. Фактически, один раз онтологизируется поле деятельности (через идею воспроизводства), а другой раз онтологизируется способ воспроизводства через идею нормы.
Схема воспроизводства обосновывает принцип отделения деятельности от сознания. Можно утверждать, что схема воспроизводства есть ни что иное, как попытка категориально закрепить и утвердить тезис о том, что деятельность не имеет прямых отношений к сознанию, а сознание к деятельности.
По способу участия отдельного человека в сложных системах деятельности мы никогда не сможем получить отражение всей деятельности (всего универсума или всей системы деятельности) в индивидуальном сознании. Поставив вопрос о воспроизводстве деятельности, мы уже не можем апеллировать к индивидуальному сознанию, а вынуждены обращаться к другим процессам, в которых сохраняется (и передается) целостность деятельности - в отличие от тех проекций и аспектов, которые улавливаются (схватываются) индивидуальным сознанием.
Именно этот момент расщепления деятельности и сознания, а также утверждение о том, что деятельность должна транслироваться для своего воспроизводства в иных формах, чем те формы которые доступны сознанию - создает культуру. Культура - это то, что противостоит сознанию и обеспечивает воспроизводство деятельности. За идеей культурного в схеме воспроизводства стоит латентный смысл, связанный с понятиями (категориями) объективации и нормировки. Для того, чтобы произошел отрыв от индивидуального сознания и перевод деятельности в культурную форму нужна специальная работа: работа десубъективации (разотождествления, окультуривания).
Под "сознанием" я имею в виду индивидуальное и психологизированное, а не трансцендентальное сознание. Я не обсуждаю все те версии, при которых сознание по объему трактуется как тождественное универсуму.
В этом смысле, идея воспроизводства возникает на волне антипсихологизма в логике и онтологии.
Как всякая схема, построенная методом понятийно-фокусной схематизации Прим. 7, схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры может быть вывернута через любое из своих подпространств. Следовательно, на базе этой схемы может быть построено, по крайней мере, две схемы следующего порядка - одна из них будет предполагать, что процессы трансляции культуры охватывают и подчиняют себе процессы реализации в ситуации и социетальные процессы (в широком смысле этого слова), а вторая версия будет состоять в том, что социальная ситуация охватывает (рефлексивно ассимилирует и подчиняет себе) процессы трансляции культуры.
Во втором случае, когда мы делаем упор на процессах воспроизводства существующей социальной организации, происходит схлопывание каналов трансляции культуры, снижается разнообразие процессов трансляции (в процессах трансляции), устраняются сложные формы деятельности. Возможно возникновение таких предельных случаев, которые с легкой руки А.А.Зиновьева Прим. 8 получили название социальных коммун или социальных машин.
Схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры является, прежде всего, логической схемой и задает два модуса бытия деятельностного. Условием онтологизации этой схемы является введение дополнительного представления о массовых процессах.
Если мы вводим такого рода дополнительное понятие (обеспечивающее онтологизацию), то получается, что функция "быть культурой" (т.е. транслироваться и реализовываться в социетальных ситуациях) может выполняться безотносительно к морфологическому наполнению самого блока культуры.
Подобное "вымывание" морфологического наполнения (или содержания) культуры при сохранении ее функций (точнее при сохранении функций трансляции и реализации) создает возможность декультурации как массового процесса. При этом, для внешнего наблюдателя все функциональные характеристики культуры будут сохраняться, а у включенного наблюдателя не возникнет никаких сомнений, в том, что он наблюдает и понимает культуру и культурно-опосредованные формы деятельности.
Обратное выворачивание - когда стратификация общества (социальна стратификация) и организация социальных ситуаций идет по нормативному (в частности - по профессиональному) параметру (критерию). Социальные изменения реализуются только через культуру, а социальная организация оказывается ничем иным, как формой поддержания степени дифференцированности каналов трансляции и разнообразия культуры.
Введение схемы воспроизводства деятельности и трансляции культуры, а также трактовка культуры через введение вспомогательного понятия нормы, как одной из форм существования деятельностного создает предпосылки для отождествления мышления и деятельности, а вместе с тем - для трактовки развития, как того процесса (или той совокупности процессов), которые надстраиваются и вырастают из воспроизводства.
Если мы стоим на той точке зрения, что мышление не есть деятельность (или хотим провести и утвердить различие этих процессов), то нам придется констатировать, что мышление противостоит культуре.
Мышление как не=деятельность оппозиционно культуре как модусу деятельностного. Если мышление не деятельность, то мышление противостоит культуре. И наоборот, только то мышление культурно, которое - деятельность.
За счет чего мы рассматриваем и трактуем мышление как деятельность? На мой взгляд, за счет того, что мышление и генетически и систематически связывается с речью-языком. Установление сущностной связи мышления и речи-языка, использование оппозиции речь-язык как аналога оппозиции норма-реализации (по схеме воспроизводства), развертывание Гумбальдто -Соссюровской методологии и традиции трактовки мышления через призму этой оппозиции - есть кардинальна ошибка (редукция), приводящая к ложным интерпретациям в трактовках мышления.
В рамках этой трактовки язык является ядром культуры, он задан нам, мы овладеваем языком и на основе его возможностей начинаем творить речь в конкретных ситуациях.
Если мы на секунду предположим, что мышление сущностно никоим образом не связано с речью; что все формы связи мышления с речью являются вторичными (превращенными) формами связи, то мы можем начать раскручивать схему воспроизводства и пытаться найти другие схемы и другие рамки для интерпретации мышления как особого мира (как особой интеллектуальной способности).
Всякая категория имеет латентную функцию объективации. Анализ логической структуры категории развития приводит к закономерному выводу о том, что проекция этой категории (как логической) на объектно-онтологическую доску создает там потенциированную (гипотетическую) предельную онтологию. Содержание этой онтологии соответствует содержанию идеи мирового Разума или Мирового Духа. Прим. 9
ММК, выдвинув программу эмпирического анализа (исследования) мышления на материале сложных текстов, содержащих изложение рассуждения или процесса решения задачи и, одновременно, принимая в качестве рамочной идею развития и применяя эту идею к мышлению, с самого начала попадал в ситуацию, когда в пространстве мысли и анализа было два мышления: одно мышление - которое вылавливалось в процессе анализа текста, содержащего рассуждение (мышление как рассуждение, решение задачи, мышление как дискурс и далее мышление как деятельность), а другое мышление, которое бралось из идеи развития, из опрокидывания принципа развития на объектно-онтологическую "доску" (как мировой Разум).
Там где есть, по крайней мере, два мышления, там потенциально, есть много мышлений.
Разрыв между границей предельной онтологии и тем, что могло быть вычерпано и положено (объективировано и опредмечено) как результат исследования текстов рассуждений (решения задач) создавало потенцию для развертывания, в которой происходило дальнейшее движение.
Схема мыследеятельности представляет собой результат сополагания разных форм существования мышления: мышления-как-деятельности, мышления-как-мысли-коммуникации (речи-мысли), мышления-как-рефлексии, мышления-как-понимания, и чистого мышления, олицетворяющего чистую потенцию (открытость) мышления в его стремлении к пределу мирового Разума.
Слой чистого мышления в схеме коллективной мыследеятельности есть открытый слой, не заполненный никаким предметным содержанием - чиста возможность. Существование этого верхнего слоя как потенции задана рамкой мирового Разума и границами его потенциированной онтологии. Здесь действует принцип зеркала, от которого отражаются и возвращаются назад в сферу мирового Разума все частные формы мышления. Движение идет снизу через предельную границу и внутрь, в направлении увеличения плотности мирового Разума.
Вместе с тем, наличие разрыва и незаполненного пространства (пространства открытого для других форм мышления) позволяет трактовать мышление как творчество, поиск и открытие новых возможностей, а значит как источник развития.
Складывается парадоксальность, по своим формулировкам похожая на диалектическое противоречие: мышление-есть-деятельность и мышление-одновременно-не-есть-деятельность.
Возможность снятия этого и подобных парадоксов с самого начала заложена через принцип множественности форм существования любой организованности в деятельности (мыследеятельности). Теперь перед нами стоит задача выделить эти различные формы существования мышления и культуры как разные формы одного и того же, а затем - связать и объединить эти разные формы существования мышления и культуры через понятие цикла жизни организованности в мыследеятельности и конкретные схемы циклов данных организованностей.
Культура и культурная нормировка может быть представлена как результат обработки мыслительного прорыва. Возможность превращения мышления в культуру и воспроизводство мышления как деятельности на основе культурной нормы (без устранения сущностных характеристик мышления как источника инноваций), задано границей мирового Разума.
Если мы признали существование сферы мирового Разума, то мы можем применять культурную обработку к результатам мыслительного прорыва, не опасаясь, что тем самым мы уничтожим мышление.
Культура может и должна рассматриваться как возникающая в ситуации коммуникации за счет метарефлексии и особой обработки результатов мыслительного прорыва, за счет фиксации следа прорыва и за счет выделения системы подпорок (протезов), которые передаются "входящему" в деятельность (неофиту) для того, чтобы он мог освоить эту деятельность. Содержанием культуры является набор протезов и костылей для деятельности, методов мышления и деятельности (как тех добавок, которые передаются понимающему или осваивающему деятельность, для того чтобы он мог осуществить ее с опорой на интериоризированные средства и способности)10.
В этом смысле, культура всегда частична, всегда ущербна относительно целостности мыследеятельности и никогда не дает возможности даже для воспроизводства.
Культура возникает в ситуации коммуникации, как подчиненная задачам образования и обучения, ориентированного на передачу деятельности и мышления; такого рода представление альтернативно той картинке, которую выдвигает Библер, когда обучение строится в рамке культуры и является ничем иным как эпифеноменом культуры. С моей точки зрения, идея диалога культур является принципиально ложной.
Вместе с тем, мышление имеет свою воспроизводственную часть; будучи по своим базовым характеристикам прорывом и отказом от нормировки, мышление все время нормируется и вычерпывается культурой, замещается и заменяется культурой. Понятие "культура мышления" аналогично трактовке мышления как деятельности, как реализации нормативной базы. Вместе с тем, нужно подчеркнуть, что именно за счет механизмов культуры (через превращение в деятельность) мышление отрывается от сознания и становится не=сознанием. Мышление противоположно сознанию в той мере, в какой оно есть деятельность; в той мере в какой мышление не есть деятельность, мы сталкиваемся с принципиальной историчностью мыслящего сознания.
Для того, чтобы воспроизводиться, мышление вынуждено становиться не-мышлением.
Можно интерпретировать культуру как фильтр, который опосредует реализацию мышления в деятельности.
Мышление по своей направленности (установке) тотально; в тотальности мышления основа претензии культуры на статус общей рамки. Культура в той мере всеобща, в какой она есть результат рефлексии и нормировки мыслительного прорыва.
Реализация мышления в деятельности всегда локальна или региональная. Фильтр, через который проходит мышление на этапе реализации - суть культура. Культура это мембрана (сито, фильтр), который запрещает (накладывает ограничения) на реализацию мышления и, в частности, на тотальность претензий мышления.
Из этого можно сделать вывод, что понятие региона есть результат наложения мышления на деятельность; форма осуществления процесса реализации мышления в деятельности.
Если вернуться к результатам трактовки онтологизации и объективации схемы воспроизводства на материале массовых процессов, то можно сказать, что в тех случаях, когда социальные структуры охватывают культуру и подчиняют ее себе, возникают не опосредованные культурой нормы; нормы передаются не через культуру, а через коммуникацию. Это есть источник возникновения коммуникативных метасистем, примерами которые могут быть образование и политика.
Последние возникают и формируются в той мере, в какой функция передачи норм перестает опосредоваться специальной обработкой и процессами трансляции.
Мета-системы вытесняют и выталкивают культуру, подменяя культурные нормы конвенциональными нормами, возникающими в мета-системах построенных на коммуникативном основании. Разрушение культуры, над которым так долго страдают философы это - результат их работы по защите коммуникации и пропаганде диалога, а также - по созданию соответствующих мета-систем.
В той мере, в какой эти мета-системы вытесняют культуру, они порождают мышление. Мышление замещает каналы трансляции культуры и механизмы культурно ориентированной нормировки, "втекает" во все структуры и места которые раньше занимала культура.
Ошибочны все попытки свести мышление к логике. Логика есть форма организации мысли=коммуникации. В этом смысле, Аристотель конечно же политик и педагог, а - не философ, и тем более не методолог.
Необходимо разделять ситуативные и предметные формы организации. То, что в мышлении мы называем предметной организацией, в деятельности становится культурой.
С моей точки зрения, вышесказанного достаточно для построения достаточно сложной и детализированной схемы цикла жизни мышления - культуры.
Я хотел бы, чтобы вы четко пользовались принципом полиэкранной организации пространства методологической рефлексии (мышления) и не стремились упаковать все те смыслы и схемы, которые я в своем тексте ввел в одну схему; это не нужно и может плохо кончиться. Необходимо четко раскладывать эти схемы и смыслы по различным топам сложного полиэкрана, который одновременно является формой удержания онтологического поля или онтологической картины.
1 Даты проведения лекций: Лекция 1 - 08.11.91, Лекция 2 - 12.11.91, Лекция 3 - 15.11.91, Лекция 4 - 03.01.92, Лекция 5 - 21.01.92.
2 Примечания прилагались только к последней части "Вместо заключения", так что о значении этих знаков можно только догадываться.
3 О понятиях "онтологии", "онтологической работы", "онтологизации" см. Г.П.Щедровицкий. Синтез знаний: проблемы и методы, а также доклады П.Г.Щедровицкого: "Проблема онтологической работы в ММК и анализ схемы мыследеятельности" (Материалы 2-ого методологического съезда, январь 1990); "О трех сознаниях" (Материалы 3-его методологического съезда, январь 1991); "Онтологическая работа и онтологизация: материалы к докладу" (Материалы совещания по семиотике и знакотехнике в Калининграде, июль 1992).
4 См. по этому поводу материалы лекций П.Г.Щедровицкого "Системомыследеятельностный подход в исследовании культуры и программировании развития социокультурных систем", а также цикл обсуждений, прошедший в Школе Культурной Политики весной 1990 года. В обсуждениях принимали участие Т.Абанкина, О.Алексеев, О.Генисаретский, В.Глазычев, С.Зуев, Т.Клячко, С.Котельников, М.Либоракина, В.Мацкевич, Е.Никулин, А.Прохоров.
5 См. работы Г.П.Щедровицкого по системному подходу.
6 См. работы членов ММК периода 1962-1970 года (прежде всего по семиотике и педагогике).
7 Проблема схематизации смысла и построения системно-типологических понятий несколько раз становилась предметом оживленных дискуссий в рамках ММК. Особо следует выделить лекции Г.П.Щедровицкого "Понятие о понятии" (1967), работы О.И.Генисаретского по типологическому методу (1971-1975), лекции Г.П.Щедровицкого "Понимание и мышление; смысл и содержание" (1971-1973), а также дискуссии о методе построения типологических понятий, в которых принимал участие автор в 1984-1985 годах.
8 Работы А.Зиновьева (прежде всего "Зияющие высоты", а также ряд других), написанные в СССР и изданные в первый период эмиграции содержат в себе изложение дискуссий и обсуждений большой группы людей, группировавшихся вокруг философского факультета МГУ, а затем Института философии ("желтого дома"). Именно этот момент придает текстам внутреннюю диалогичность (полилогичность) и глубину. Со временем Зиновьев все больше и больше верит в свое (личное) авторство по отношению к написанным текстам и начинает писать "монологичные" тексты, содержащие, как он считает, изложение "науки" о социалистическом обществе. Следует подчеркнуть, что А.Зиновьев оказал большое влияние на первую генерацию ММК (Г.Щедровицкий, Б.Грушин, М.Мамардашвили, Н.Алексеев, И.Ладенко) и сам некоторое время входил в кружок (1952-1956). Еще более интересно то, что А.Зиновьев оказал большое влияние на четвертую генерацию ММК уже в период "катастройки". См. многочисленные устные выступления С.Попова, А.Тюкова, Ю.Громыко и др. (в том числе брошюру С.Попова "Идут по России реформы:" Долгопрудный, 1992).
9 Cм. цикл лекций П.Г.Щедровицкого "Чего я не понимаю про мышление?" (ноябрь 1991 - январь 1992).
10 См. материалы первого конкурса в Школу культурной политики (декабрь 1989), цикл лекций П.Г.Щедровицкого "Проблемы содержания образования в ситемомыследеятельностном подходе" (март 1990), а также материалы многочисленных лекций по педагогике, прочитанных в 1990-1992 годах