Генисаретский. Мы сегодня вспоминали судьбу царя Семена Владовича, который был назначен Иваном Грозным по случаю его отъезда с опричниками в Александровскую слободу. Пока Иван Грозный гулял с опричниками в Александровской слободе, Семен Владович правил по полному чину, ему отдавались все почести. К чести Ивана Грозного надо сказать, что по его возвращении Семен был посажен на место и не тронут. Я надеюсь, что меня постигнет такая же благая судьба после этого установочного доклада.

А жанр говорения впрямую относится к теме институционализации, поскольку на русский “институционализация” переводится двумя словами: “устанавливание” и “учреждение”. Поэтому установочное сообщение – это сообщение, которое устанавливает некоторые основоположения работы в определенной деятельности. В конце я к этому еще вернусь.

Как вчера говорил Петр Георгиевич, нам в первую очередь надо разобраться, почему мы занимаемся этой темой. Полная ее формулировка, когда речь шла о Школе, звучала так: “Институты. Функции. Пространства”. Почему мы занимаемся этой темой?

А понять это сейчас и сориентироваться в ней – это значит понять, почему до того мы этой темой не занимались, т.е. что маскировало, или замещало эту тему на предыдущих фазах методологического развития и размышления. Никогда не может быть так, чтобы такие важные вещи пропадали, отсутствовали в сознании людей. Если не было прямого именования, значит, были другие именования, значит, эта социальная реальность присутствовала под другими видами в методологическом дискурсе. Надо понять, почему сейчас надо заниматься этим впрямую, т.е. рефлексивно выражено, а не в той косвенной форме, в которой мы раньше об этом думали.

Первый пункт моего установочного, разъясняющего сообщения – это рефлектированный институционализм. Т.е. нам надо перейти к фазе рефлектированного институционализма, т.е. мыслить об институтах рефлексивно.

Две краткие исторические отсылки. В область достаточно продвинутой мысли эта проблематика вошла вместе с римским правом в форме юридического институционализма. Первое понятие института было не социальным и не каким-то другим, а юридическим. Если мы обратимся к университетскому определению института, то вы с удивлением прочтете, что институт – это совокупность однородных норм, регулирующих какое-то отношение. Ключевым словом в этом определении будет “норма”, а раз речь идет о юридизме, то это юридическая норма.

Всегда, как минимум, двухслойная структура. Норма. Что она делает? Она регулирует, согласно простейшему правопониманию, некоторые отношения. Иногда их называют общественными отношениями, или интерсубъективными. Так вот, институтом называется норма, или комплекс однородных норм, регулирующий каким-то образом выделенное отношение. На что здесь надо обратить внимание? Институтом называется это целое: нормы и отношения, которые она регулирует. Хотя здесь речь идет о паре, но понятие определяется через норму.

Это и есть феномен рефлектированности этого понятия. В уже сложившейся системе права, правопонимания, правоприменения и т.д. юрист имеет дело с нормой, или с совокупностью норм, каким-то образом упорядоченных в законы, кодекс или что-то еще. Профессиональная позиция такого человека состоит в том, что он имеет дело с нормами. С помощью норм происходит какое-то регулирование. Определение происходит через норму.

Что предшествовало этапу рефлектированного юридического институционализма? Такое состояние, когда этого расслоения на нормы и отношения не было. В той системе это называется обычаем, или обычным правом. Поскольку для юристов все должно быть правом, то это называется обычным правом. Т.е. когда еще не произошло прямого расслоения. В конце мы еще с вами поговорим о том, что еще до этого периода есть пост-период, когда это расслоение утрачивается.

Обычно, вознося хвалу рефлексии, мы говорим, что у него произошло склеивание, он не различает. На самом деле, оно сдвоенное, а у него склеилось. Можно сказать, что не склеено, а упаковано. Сложено, упаковано и оестествленно. Важно, что рефлексивный традиционализм – это этап, фаза. У него есть что-то до и что-то после. Сейчас мы преимущественно будем рассуждать о средней фазе, когда институт задается через свою рефлексивную форму. Это у юристов.

По смыслу мы видим, что эта расслоенная ситуация нам знакома до боли, и чтобы мы опознали, на что же это у нас скорее всего похоже, мы представим себе, что этому верхнему слою и нижнему слою соответствуют нити трансляции – потоки исторического развития, движение во времени. Мы привыкли мыслить так, что верхняя нить у нас отождествляется с трансляцией-ноль, с фазовой формой. Вообще, мы привыкли говорить о трансляции в единственном числе.

Очень важно уметь произносить каждое слово в единственном числе и во множественном числе. Трансляция, нити трансляции, страна, страны. Иногда это у нас получается очень просто. Когда есть понятие, то мы умеем и так, и эдак говорить. А когда понятия нет, когда человек без понятия, то при слове “жена” он улыбается, а при слове “жены” он чешет репу и думает, что он не мусульманин. Есть некоторые вещи, которые мы с трудом мыслим во множественном числе. Сейчас ваша задача – представить трансляцию во множественном числе. Есть нити трансляции.

Поначалу, где-то в 60-е годы, в ходу было такое различение: верхнее время описывалось термином трансляции, а нижнее время в терминах коммуникации. Это очень важно представить себе. Но на самом деле – это одно и то же. Они однородны. В историческом времени есть трансляция, а в синхронии есть своя коммуникация и своя множественность. Для чего нам это важно? Для того, чтобы сказать, что юридические нормы мы соотносим с нормами в социокультурном смысле, или для наглядности, потому что это выросло из педагогического контекста.

Всякий, кого интересует история методологии, должен помнить о том, что этот схематизм возник не в социальной практике, не по поводу социального мира. Он возник в педагогике. Там норма была образцом в смысле того образца, который предъявляли ученику. Хотя общество это не школа, где учителя предъявляют людям как ученикам. В каждой схеме есть свое наследие. В схеме трансляции есть педагогическое наследие.

При сближении социокультурной и юридической норм есть некоторый дискомфорт, но он не настолько велик, как по поводу нижней ниточки. Теперь нам надо спросить: что же такое соответствует у нас этим отношениям? В методологии такого слова нет. Методологи не дружат с социологами. Такая родовая травма. Во-первых, потому что все методологи почему-то методологисты, многие из них – доктора психологически наук; и большинство методологов – антисоциологисты. По вполне понятным причинам. Потому что есть собственные концепты, которые покрывают эту реальность.

Теперь я задаю вопрос № 2.

Щедровицкий. Психология – это социология определенной группы.

Генисаретский. Психология – это то, чему нас учили на факультете психологии. Мы подросли, сменили короткие штанишки на длинные брюки, и поэтому отказываемся от своего собственного педагогического наследия. Так всегда бывает: что имеем, не храним, а потерявши, плачем. Этому существует много объяснений, важно понимать расстановку сил, позиционированность.

Теперь я перехожу ко второму пункту, но я еще вернусь к первому. У меня вообще ракоходное движение.

Щедровицкий. Можно вывести мораль первого пункта?

Генисаретский. Мораль. Для тех, кто занимает позицию в рамках рефлектированного традиционализма, понятие институтов в смысле социальной реальности не нужно. Когда у нас 5 лет назад в новом формате завелось местное самоуправление, после советской власти, то самым подготовленным цехом для того, чтобы освоить эту реальность, оказались юристы. У них древняя профессия с хорошим интеллектуальным аппаратом. Они уже наваяли 30 (а может быть, и больше) разного рода комментариев к закону о местном самоуправлении со своей юридической точки зрения. Там вы не найдете ни одного социологического комментария.

Получается, что юридически мы впереди Европы всей, считается, что наш закон о местном самоуправлении один из самых либеральных в Европе, отвечает всем стандартам Европы, а социальных институтов под местное управление, т.е. сообществ, в которых и живет местное самоуправление, нет. Юридически все есть. Мы отчитались. В доклад Борису Николаевичу Ельцину мы вписали соответствующую главу. Мы отчитывались за то, что у нас все хорошо с местным самоуправлением. Европа это признала. Юридические институты в смысле норм все есть, а социальных институтов, или отношений под них может и не быть. Такая парадоксальная ситуация.

Понятно почему. Потому что юридический разум – проектный. Была спроектирована система местного самоуправления для России. Правда, по образцу Европы, но это не важно. Сетка юридических институтов задана, но она пока не освоена. Реальных правовых возможностей для освоения местного самоуправления очень много, и они не освоены. Я не берусь утверждать, на какую долю, но освоены на очень малую долю.

Тут проблема не в разграничении полномочий, не в том, что у городов что-то отнимают или что-то дают. Проблема в том, что сами города не освоили возможности своего развития, которые заложены в этой нормативной базе. Это парадокс. Может быть рефлексивное знание, может быть мысль по поводу этой реальности, но может не быть самих институтов реальности. Они могут быть не развиты, как в случае местного самоуправления. Или может не быть институтов в полагании методологической мысли: не понадобилось интеллектуально полагать такой объект как институт.

Сама методология гиперрефлексивна и предпочитает двигаться в высоких рефлексивных слоях. Раз нормы заложены, значит, они сами собой заводятся. Примерно также, как наши монитористы. Если финансовые потоки организованы, то сосиски появятся сами. Да, они сами появляются в хорошо организованных производствах, экономиках, где не надо думать о том, что происходит на предыдущих этажах, достаточно завести инвестиционный проект. Так и тут: достаточно иметь нормы, а остальное – не проблематично. Так получилось. Это мораль.

Что на месте, где у юристов некоторых наших школ находится отношение, а у социологов социальный институт? Что на этом месте у методологов? Для того, чтобы ответить, я перехожу ко второму вопросу. С удивлением узнав, что не все СМДэшники пользуются схемой мыследеятельности, я обращаю вашу интеллектуальную совесть к этой схеме. Я буду делать ошибки и пропуски, а вы меня поправляйте. Меня в этот период здесь не было, поэтому у меня знания достаточно поверхностные.

Там есть три слоя: когнитивный, коммуникативный и деятельностный, действовательский. А сшивается она вся рефлексивно при помощи предиката мысли. Сшивается рефлексивно-логически, поэтому там все время говорится не просто “деятельность”, а “мыследеятельность”, не просто “коммуникация”, а “мыслекоммуникация”, не просто “кулинария”, а “мыслекулинария”. Здесь все будет обязательно с предикатом “мысль”. Замыкается все это через верхний слой.

Но это родовая травма, поскольку вся методология вышла из логики. Поэтому до некоторых времен мысль была высшим из того, что у человека вообще есть. Но эти времена прошли. Не будем показывать пальцем, но многие методологи от этого уже отходят. Но не я.

Тут надо сделать несколько расширений, комментариев, чтобы потом организовалось сопоставление. Начнем со среднего слоя. Там, где коммуникация. Речь там шла и идет, как мне кажется, не просто о коммуникативной, а о социально-коммуникативной (коммунитарной) реальности. Питая слабость к русскому языку, я вам напомню, что общность и общение – это одно и то же с точностью до действия и субъекта действия. Общение происходит внутри общности. Коммуникация происходит внутри коммуниума, а не в воздухе, т.е. между членами коммуниумов, сообществ. Это очевидно для социолога. А для методолога это не нужно.

Сейчас будет понятно, почему. Для проблематики институционализации важно иметь в виду два различия, два различения, две оппозиции. Эти общности, или сообщества бывают закрытыми и открытыми. Например, закрытое сообщество – род. В род нельзя войти, не будучи его членом, не родившись в нем. Придумывали сложные процедуры. Если жена бесплодна, а нужен наследник, то был институт рожания на коленях. Т.е. роженица рожает ребенка на коленях у жены и этот ребенок считается законным наследником. Создавались специальные институты для того, чтобы преодолеть эту закрытость, т.е. соблюсти ее нормы, соблюсти нормы закрытости, чтобы считать его законным наследником.

А есть открытые сообщества, куда можно вступать и откуда можно выходить. В некоторые можно войти, но нельзя выйти. Нельзя “завязать” по блатному закону. Если ты вошел, то сам ты выйти не можешь. За это могут казнить. А есть еще морфологические и функциональные, телесные и бестелесные сообщества. Яркий пример функционального сообщества был в свое время придуман Петром Георгиевичем под названием транслокера. Это множество лиц, занимающих определенную позицию, но все время находящихся между всеми позициями. Кочевники, у которых нет своего места. Они все время шастают от одного места к другому, от одной позиции к другой. Это функциональная общность. Она задана определенной функцией, определенным действием – быть между.

А есть морфологические сообщества. До нынешней практики телесно было задано: быть мужчиной или быть женщиной. Кем родился, на то и пригодился, за исключением уродцев, которых помещали в кунсткамеры. Сейчас пол можно менять.

Есть некоторые естественные сообщества, которые также называют обычными. К их числу относят, помимо стати, выражаясь по-украински, языковые сообщества. Родной язык образует естественное языковое сообщество.

Я говорю это к тому, что мир сообществ, коммуниумов не является иррефлексивным. Здесь есть открытые, функционально заданные, целевые группы, функциональные сообщества – концерн Сороса. Общество – это предельно большое сообщество. Он вожделеет открытого общества.

Я возвращаюсь. Слой коммуникации – это социально-коммуникативный слой. А социальность присутствует здесь через множественность индивидов. Сообщество – это живые множества. Это такие объекты, из которых эта множественность членов феноменологически не устранима. Первичная социологическая интуиция состоит в том, что мир состоит из людей и обществ, сообществ, семей, народов и еще кого-то. Не из индивидов. Буржуазный индивидуализм, как его называли марксисты, достояние нового времени – это отдельная песня, когда стало считаться, что общественная жизнь состоит из индивидов.

Это отдельная песня, это не исходная интуиция. Исходная интуиция была сообщническая – кумовство и круговая порука. Почему в советской повседневной феноменологии и говорилось, что семья – это ячейка общества. Т.е. самая большая общность состоит из самых маленьких общностей, а самой маленькой общностью считалась семья. Поэтому изменишь семье – изменишь родине. Это следствие фундаментальной феноменологии. Так говорили в отделах кадров.

Вопрос. А если мужу?

Генисаретский. Если изменишь жене – изменишь отечеству, если изменишь мужу – изменишь родине. Популятивность.

То, что у юристов называется нормой, регулирует отношения. Отношения между кем и кем? Между членами сообществ, открытых или закрытых, больших или малых, функциональных или морфологических. Например, из классов. По Марксу класс задан функционально отношением к средствам производства, но мыслился он вполне морфологически. Посмотрите на любую скульптуру архитектуры советских времен. Там будет стоять не абстрактный пролетарий, в том числе и умственного труда, а конкретный шахтер или мужик с косой, т.е. с определенными морфологическими признаками, а не только функциональными.

Теперь я задаю вопрос. А что у методологов находится на этом месте? Что маскировало институциональную проблематику? Три ответа.

Реплика. Коммуникация.

Генисаретский. Один ответ – коммуникация, но она на частных схемах. Не каждый, выходящий к доске, рисует коммуникацию. Но каждый, выходящий к доске, рисует то, что стоит на месте института и отношений.

Реплика. Кооперация.

Генисаретский. Нет. Схема кооперации – теплее. Началось все с кооперации, но потом редуцировалось. Кооперация была заменена на?..

Кошкин. На позицию.

Генисаретский. Совершенно верно. В кооперации был выделен такой атом как позиция. Я бы сказал так, что методология – это рефлектированный позиционизм, это искусство очень рефлектировано и очень технично занимать позиции, заходить и выходить в них, производить позиции, проектировать позиции и т.д. Позиционизм. А если позиций много, то что это будет? Композиция. Со-позиционизм. Поэтому методологические схемы с многими позициями. Это композиции из позиций. Поскольку у методологов была позиция, им были не нужны при известном развитии интеллектуальных событий ни институты, ни сообщества, ни отношения.

В прошлом году в это же время мы были на школе. Там еще был Сергей Валентинович Попов. Тема школы была “Общественные отношения и общественные изменения”. Попов – противник термина “развитие” и вообще проблематики развития. Сделали “Общественные изменения”. Но это терминологическое лукавство, потому что если следовать марксистскому шлейфу, то задача философа – не объяснять, а переделывать, изменять мир. Изменение тоже часто мыслится как целенаправленное.

Поэтому сейчас наша задача здесь на школе – проиграть ход. Примет его кто-то, или не примет – это другой вопрос. Но надо инсценировать и проиграть драму под названием “Рефлектированный институционализм”. Надо посмотреть, подвигать, как представления об институте, которые здесь проявятся, становятся более привычными вещами в коммуникации, в позиции, а также с сообществами и отношениями. Надо это представить себе и подвигать для себя.

Но чтобы Сергею Градировскому не было скучно, я также скажу, что на этом месте стоит и слово “идентичность”, которое тоже делает ненужным занятие конкретными институтами. Градировский-методолог вполне последовательно склонился к идентичности, чтобы не иметь дела с институтами, как понятием, и институциональными структурами, которые есть в этой конфессиональной и прочей сфере. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов, а ты живи и давай жить другим. Чем он и занимается. Сам живет и другим жить дает. Создает рабочие места.

Вокруг идентичности. Институты здесь не нужны. Равно как не нужны и живые сообщества. Зачем нужны живые сообщества, когда можно приехать и спроектировать? Лучше поздно, чем никогда. А при чем тут живые сообщества? Их нет в уме, их нет в душе, а поэтому их нет и на рабочем столе. Здесь мы должны осуществить для себя какую-то разборку с этими концептами.

Соответственно, перенося от первой схемы что-то во вторую, мы вроде бы к этому склоняемся. Приходится работать с терминами “институты”, “институционализация”. Первоначально оно попадет в слой “ком”, где у нас пока была только коммуникация, в которой мы сами упражняемся на своих играх и проектных семинарах, организуем коммуникацию. Но здесь же лежат сообщества, коммуниумы. И начинаем упражнять свое, как выражался Райлс Милз, – у него даже есть такая книжка про социологическое воображение.

Главный тормоз в решении всех проблем институционализации, которые сейчас обсуждаются, – это скукоженность, присушенность, неразвитость социологического воображения, т.е. способность представлять себе разного типа социальные реальности. В том числе, представить себе коммуниумы, сообщества и общности, как полноценную онтологически-деятельностную реальность. Не только организация, которую мы умеем рисовать кубиками и квадратиками, не только корпорации, которые некоторые тоже умеют себе воображать, не только культуры и личности, но также и разного масштаба сообщества, как социальную реальность. И, соответственно, воображать себе и мыслить отношения между разными типами этих реальностей.

Поэтому пусть каждый для себя не постыдится и не поленится выписать на бумажке, какие типы социальных объектов, реальностей он допускает; произведет такую логистику. И как они между собой парадигмально связаны. Сергей Зуев, например, продвигает концепт сетей. Причем сетей не только в смысле каналов связей, а сетей как социальных реальностей. Он предпочитает пользоваться не термином “сообщества”, а термином “сеть”. Это тоже тип социальной реальности, уже учетный, поскольку он вдвинут в оборот. Некоторые даже говорят про сетевое государство. Т.е. фигура сети применяется даже к таким почтенным вещам как государство, общество и т.д. Какие типы социальных реальностей вы допускаете? Какие отношения между ними могут быть без риска для мысли?

Я сказал, что институционализация попадет сюда, а вообще-то это вопрос № 2 на нашей школе. А что подлежит институционализации? Что институционализируется, когда мы говорим про институты развития? Институционализируется само развитие? Или представление о развитии институционализируется?

Щедровицкий. Подлежит или поддается?

Генисаретский. Что подлежит, а что поддается? Что институционализируется и что институционализируемо? Человек – существо конечное. Люди делают не то, что они хотят, а то, что они могут. Не все, не всем, не у всех дается и поддается. А иногда поддается, но в том смысле, что играет с нами в поддавки. Т.е. на первом шаге оно поддается, а на втором, третьем шаге тебя туда затягивает. В процессе модернизации нам была заброшена масса институтов. Мы туда все с удовольствием кидаемся, а получается какая-то фигня.

Мы недавно оценивали конкурс на ярмарке по культурным проектам. Знаете, кто запрашивает самые дорогие проекты? Волонтеры. Волонтерское движение, которое привезено из Штатов. Волонтерские тренинги были сначала очень энергично проведены, все научились писать сметы для проектов. Они, не смущаясь, пишут самые дорогие проекты. Хотя, казалось бы, они должны на добровольных началах помогать старушкам, а у них – самые дорогие сметы. Институт волонтерства бы удачно закинут, но в такой форме, что он своих специфических задач социального партнерства не только не выполняет, а наоборот. Его проекты намного дороже, чем у крупных городов. В институциональном развитии, как и в любом развитии, случаются псевдоморфозы. Возникают какие-то раковые опухоли в институциональных тканях. Это не такая красивая реальность, что мы сейчас въедем в светлое будущее.

Что под институционализацией? Каждый должен ответить и на этот вопрос. Поскольку эта институционализация въезжает в схему мыследеятельности через зону “ком”, то институционализации подлежит то, что схематизировано в этой схеме. Но поскольку она называется схемой мыследеятельности по методологической традиции, а не по понятию, то ответ должен бы быть следующим. Институционализации подлежит мыследеятельность в том смысле, в котором она схематизирована на этой схеме. И тут пределы моего благодушного согласия заканчиваются, потому что вместе – не только с мыслекоммуникацией, но и с мыслекоммунитарностью.

Известная книжка Андерсена под названием “Воображаемое сообщество” говорит о том, что сообщества бывают не только телесные, естественные, но и существующие в воображении. Например, сонм ангелов. Они живут в воображении. Но это не Андерсен, это Бердяев, который говорил, что общества институтов существуют в сознании. Любой юрист вам скажет, что это проблема правопонимания, поэтому там есть специальная презумпция: не знание закона не освобождает от ответственности. Почему? Потому что закон существует в знании. Если ты не знаешь, значит, ты недоразвит, ты не просвещенный человек. По Канту просвещение – это совершеннолетие. Ты не вступил в совершеннолетие. Для тебя закон – игрушка. Ты не муж, ты еще отрок. И можешь остаться таким до конца дней своих.

Сообщества, отношения, институты, нормы существуют не без мысли, потому что они воплощены во многом, т.е. институционализированы во многом, в том числе они институционализированы в мышлении. Поэтому есть еще одна знаменитая работа. Я не воспроизведу точно фамилию автора. Эта работа говорит о когнитивной институционализации. Есть такая тема в когнитивных науках и в практико-юридической мысли. Когнитивная институционализация, т.е. институты существуют в логических формах.

Я с ранних пор был уверен и до сих пор уверен, хотя, никак не могу рационализировать эту уверенность в том, что категория – это типичный пример института. Эвристически это очень хорошая вещь. Для методологов есть такая категория как развитие, поэтому они – носители самого развития, а не его категории. Потому что категория – это институт, и методолог, институционализированный в этот институт, образует сообщность людей, на которых надето и висит развитие. А если вы протестантский пастор, или член религиозной общины, а ее сверхдеятельность называется спасением, то вы будете носителем спасения, точно также, как кто-то является носителем развития. А сатанист будет носителем разрушения.

Институционализация – это такая вещь, которая превращает мыслимое в здесь и теперь. Не в отдаленном будущем. Методолог – носитель развития, не того, которое там, совершенно не известно: состоится оно или нет; он – носитель его здесь. Всякий, кто получает функцию и ценность вместе с институтом, инкорпорируется (это будет схема № 3), т.е. обладает специфической телесностью. Вот это тонкий институциональный момент отработан в понятии юридического лица. Т.е. такая вещь, вместе с которой ты приобретаешь некие права действовать здесь и сейчас.

Щедровицкий. Это Вы уже перешли к третьему?

Генисаретский. Нет. Это я немного забегаю вперед. Вторая часть закончена.

Понятна связка первого со вторым? Мы рефлективные институционалисты. Но я настаиваю на том, что входя в тему институционализации, мы получаем в ведение всю коммунитарную реальность и должны ей как-то распоряжаться. Далее мы будем обязаны (я настаиваю на этом слове) с ней соотноситься тем или иным образом. Некоторые будут ставить на износ, как делали большевики в 17-м году, и сводить на нет целые сословия, коммуниумы. Некоторые поставят на износ, как реставраторы: само отвалится. Некоторые начнут мелиорировать, т.е. улучшать, оздоровлять, санировать. Некоторые даже рискнут проектировать и т.д.

Т.е. мы принимаем в наследство коммунитарность, а не только чисто функциональную коммуникацию, и будем с ней как-то далее справляться, что-то делать. Вся проблематика социальности, новой и старой, мыслимой в либеральном или консервативном ключе, заключается в этом.

Закончился второй пункт.

Щедровицкий. Можно выделить основную мысль второго пункта?

Генисаретский. Это ответ на вопрос: что подлежит институционализации? Я говорю, что институционализации подлежит то, что схематизировано в схеме мыследеятельности. Т.е. институционализации подлежит мыследеятельность в том виде, в котором она здесь предъявлена. Хотя всякая схема может иметь свою глубину.

Что мы обнаружим на глубине? Никто не знает, что туда заложил Георгий Петрович. Никто не знает, что выскочит оттуда через 4 шага. Ибо это делается только в подразумевании, когда происходит схематизация, туда что-то закладывается в подразумевании. И надо заметить, что это в том смысле, в котором мы ее пока умеем интерпретировать. Может быть, завтра мы научимся ее интерпретировать иначе. Или вообще выкинем. Это первый тезис второго пункта.

Второй тезис в том, что здесь мы в наследство получаем сообщества, поэтому институционализация осуществляется, реализуется тогда, когда появляется новый коммуниум. В воображении ли, в мышлении ли, в законе ли – в чем будет схвачено появление этого нового сообщества? Маркс рецептировал после работы Энгельса положение рабочего класса в Лондоне – пролетариат как сообщество. Сначала это было задано функционально - те, у кого средства производства в определенном отношении. Одни ими владеют и называются буржуа, другие ими не владеют и являются наемными работниками, они называются пролетариями. Мы все – наемные работники своего языка. Он никому не принадлежит. В этом смысле, мы все – пролетарии своего языкового существования. Мы образуем коммуниум, который некоторые назвали Русским Миром.

Некоторые сообщества сначала появляются на социологическом горизонте, а потом с ними что-то делают, некоторый из них исчезают.

Щедровицкий. А почему все-таки социологическом?

Генисаретский. Потому что в истории, в науковедческой номенклатуре этим стала заниматься социология после Великой французской революции, когда старый порядок был разрушен, и впервые оказалось, что в реальной жизни на опыте одного поколения могут исчезнуть многие институты, например, собственность на землю у монастырей, и целые порядки бытия, образы жизни исчезают, и исчезают сообщества. И тогда возникла эта проблема. Тем, кого уничтожают, это не безразлично. Это одна из самых глубоких проблем правопонимания.

Закончить свое выступление я бы хотел различением трех фундаментальных типов прав. Помимо права собственности, помимо права принадлежности, есть такая фигура правопонимания как право на существование. Революция отказала половине нации в праве на существование. Причем той половине, которая до того считалась ее цветом. И дело не в том, что отняли имения, не в том, что его вот-вот казнят, а в том, что это произошло онтологически. Я бы назвал это прорехой на теле человечества, курьезом.

Было отказано в праве на существование, и это напрягло мысль. Социология была в какой-то мере реакцией на это обстоятельство. Она должна была воспроизвести в мысли реальность старого порядка, а потом, воспроизведя эту мысль, начать что-то с этим делать, например, охранять этот порядок. Оттуда потом возникнет экологическое отношение, отсюда вырастет традиционализм в новой редакции – рефлектированный традиционализм.

Как выражался Вернадский – человечество бренно, также как и природа, т.е. не вечно. Оно имеет свойство портиться и пропадать, исчезать. Мы с этим столкнулись. Есть ядерная угроза. Мировое единение. Многие, если не все, ощутили полюсы ядерной войны, и Америка стала рыть убежища. Нам отказано в праве на существование не на словах, а в самой реальности, потому что все может взорваться.

Почему социология? Потому что так случилось. В этом нет онтологической необходимости. Это традиционно-институциональная данность, поскольку именно в этом времени под этим именем “социология” туда было инвестировано много интеллектуальных сил. А через некоторое время там были гениальные мыслители. Почему они пошли именно туда? Почему Вебер не пошел в марксисты, а потом не стал методологом? Такова была его воля. А поскольку это человек, заслуживающий внимания, я склонен уважать его мнение. Они это называли так. Переименуем. Это не натуральный факт.

Щедровицкий. На мой взгляд, Вы очень точно вспомнили Французскую буржуазную революцию. Поэтому я переформулирую свой вопрос. Социология в том смысле, в каком она является интеллектуальной обслугой правящего класса…

Генисаретский. Марксистской фигурой воображения.

Щедровицкий. Да. И отвечает за сохранение существующего порядка.

Генисаретский. Эта тема была пройдена и досконально “обсосана” в 60-е годы, поэтому когда Вы это говорите, Вы просто повторяете зады критики марксистской социологии 60-х годов.

Да, такая точка зрения есть, и она очень понятна. Философия – служанка богословия. Социология – это просто понятие надстройки. Есть базис, который состоит из производительных сил, т.е. функций, и отношений, а над ним есть надстройка, которая полностью зависит от этого базиса в своем генезисе. И все – право, наука, искусство, идеология и методология – являются служанками правящего класса, что мы и видим невооруженным глазом.

Щедровицкий. Я поэтому так и спрашиваю.

Генисаретский. Право на существование имеет и мысль. Поэтому сказать, что Макс Вебер – слуга Веймарской республики или императора Кайзера, – это значит, сказать, что он дерьмо собачье и больше никто.

Щедровицкий. Можно, я еще раз задам свой вопрос? Хорошо, уберем служанку.

Генисаретский. Функциональное отношение. Есть такая очень развитая наука – социология мысли.

Щедровицкий. Можно, я все-таки задам вопрос?

Генисаретский. Вы высказали суждение, а вопроса не было.

Щедровицкий. Теперь вопрос. Давайте посмотрим на фигуру мышления. В понятиях институтов и институционализации рефлектируются и обналичиваются некие (это говорите Вы, а не я) нижележащие...

Генисаретский. Я не сказал “ниже”...

Щедровицкий. Ну, некие фундаментальные этажи существования.

Генисаретский. Нет, я говорю рефлективные и иррефлективные. Потому что иррефлективные можно понимать как естественные и тогда говорить: естественное право, естественный человек. А можно сказать: бессознательное, где таится всякая бесовщина.

Щедровицкий. Но разве схема, которую Вы нарисовали, не похожа на базисную надстройку?

Генисаретский. Нет.

Щедровицкий. У Вас – базисные отношения.

Генисаретский. Фигуры социологического выражения надо по утрам как гаммы играть, надо их все время перенастраивать. Потому что если Вы сделаете поперечный разрез, то Вы увидите, что там нет верха и низа, там есть много нитей, и они все связаны между собой однотипными отношениями. И нет здесь ни верха, ни низа. Нет здесь никакой базисной надстройки.

Мысль существует, и мы это о ней знаем ничуть не короче, чем институты. Мы об институтах знаем только потому, что была мысль, и какие-то певцы это записали, или художники выбили на стенах. Сами институты нигде не сохранились. Сохранились пирамиды и изображения на них. Поэтому я принимаю это как прием. Такой прием возможен. Может быть, Вы его потом онтологизируете. Взять какую-то нитку, какой-то линейный порядок на каналах и сказать, что та линия, с которой все это начинается, и то, чем это заканчивается, находятся в иерархическом отношении, т.е. на математический порядок мы еще наложим аксиоматический порядок. Мы проинтерпретируем сам порядок онтологически. Да, такое возможно.

Щедровицкий. Т.е. когда Вы говорите, что не нормы, а сообщества...

Генисаретский. Я не сказал, что не нормы, а сообщества.

Щедровицкий. Не нормы, не проектирование норм...

Генисаретский. Я так не сказал.

Щедровицкий. Не юридическая инженерия, а сообщества.

Генисаретский. Я не сказал этого.

Щедровицкий. Живые процессы.

Генисаретский. Я не сказал этого. Свои страхи надо оставлять при входе в зал.

Реплика. *

Генисаретский. Неправда! Вы глухие. Я говорю про рефлектированный институционализм. Институт – это такая же реальность, как и нормы, знаки, категории и т.д. Институты столь же рефлектированно отточены, как отточены логические категории. Если кто-то думает, что его за стенкой ожидает сосед как представитель другого живого сообщества, то это вопрос к психоаналитику: надо идти и проработать свои страхи.

Я не говорил этого. Я задал рефлективный вопрос: что на этом месте? Где у методологов позиция? И сказал, что находится у других (у Вебера) на этом месте. Я – не Вебер и даже не Питерим Сорокин. Я провожу рефлексивную работу и сопоставляю то, что у одних на этом месте, с тем, что у других на этом месте. И если вы – интеллектуалы, то вы устанавливаете это соответствие и говорите, что это морфология, а я сюда помещу что-то еще. Ради Бога! Но не надо шить мне дело на этом месте!

А когда я сойду с этого места, я буду разговаривать по-другому. Но сейчас мы рассуждаем без идентичностей. Я это умею делать и призываю всех это делать. Это – в ответ на ерничества. Теперь двинемся дальше.

Щедровицкий. Мне было важно, что этой метафорой...

Генисаретский. Какой?

Щедровицкий. Базисной надстройкой. Все ее услышали.

Генисаретский. Спасибо за важное педагогическое действие. Вы мне оказали большую помощь. Если Вы санировали ситуацию, то это хорошо.

Щедровицкий. Есть ли здесь какие-то вопросы, потому что, как я понял, у Вас еще два пункта?

Вопрос. *

Генисаретский. Нет. В этом месте я не говорил о том, что появляется необходимость. Я говорил, чего не было. Был позиционизм. Пока здесь позиция, удовлетворяющая и вас, и нас, институты могут быть и не нужны. Приперло по жизни – стали заниматься институционализацией. Вот Марачу жизнь не приперала, он по своим причинам стал заниматься институционализацией.

Княгинин. Сыграли ли институты или институционализм *?

Генисаретский. Потому что их там нет. Потому что если вы наложите схему на них, они растворятся, что вы нам блестяще, т.е. убедительно до безобразия, и продемонстрировали. И при том подходе, который был исповедован, они не нужны. У нас сейчас некая развилка, некая дивергенция. Можно пойти в институциональную проблематику и заняться институциональной экономикой, институциональной юриспруденцией, еще чем-то, а можно и не ходить. В этом нет никакой необходимости, в том числе и онтологической.

Это вопрос дерзновения и выбора. Это вопрос стратегии. Сейчас можно пропустить некую фазу, не связываться с этим и заняться другой линией. Потому что институционализм уже один раз сыграл у нас в стране. Он сыграл в начале перестройки, он реализовался постсоветски и совково одновременно в конце всей практики административного рынка. Кордонский и прочие – это институционализм. Они замкнули институты между собой: властные, экономические, правовые, силовые институты. Они сказали, что между институтами есть институциональный обмен ценностями. Эти меняют власть, эти меняют деньги, эти меняют тела, поскольку в оборот административного рынка входит еще и тело.

Он уже один раз сыграл. Может, и не надо связываться с такой реальностью, которая не интересна в проектном смысле?

Вопрос. *

Генисаретский. Да, наверное. В этой концепции была схвачена некая институциональная реальность, а именно: обмен.

Реплика. Это существующая реальность.

Генисаретский. Существовавшая в досоветское время. Но они ее легитимизировали, или пытались легитимизировать. После этого президент мог, не стесняясь, в новогоднем послании сказать: “Обогащайтесь!” Это оправдание определенного положения дел. Я сказал, что один раз эта проблематика появилась, реализовалась в этой практике и, на мой вкус, не лучшим образом, поэтому можно и подождать.

Вопрос. *

Генисаретский. Не схема. Институционализируется мыследеятельность как таковая.

Вопрос. *

Генисаретский. Так, как она нам известна, потому что по-другому она нам и не известна. Она здесь положена.

Вопрос. *

Генисаретский. С какого верхнего? Верхнее здесь – мышление.

Вопрос. В формуле отношений.

Генисаретский. Какая у нас тема школы? Институционализация. Надо с чего-то начинать. Надо делать первый шаг. Я начинаю с того, что до сих пор институты были... Закончу я совсем другим.

Где до сих пор были институты? В правопонимании у юристов, а потом, совсем недавно – у социологов. А теперь, когда мы их обсуждаем, я не зову вас в юристы или социологи, я не делал такого призыва. Мы на том материале, юридическом и социологическом, кое-что зафиксировали и перешли к этой схеме. Тут возник вопрос: что институционализируется?

Щедровицкий. Вы исчерпали возможности своего вопроса. Еще есть вопросы?

Вопрос. *

Генисаретский. Что нормы здесь? Нормогенез. Расширение понятия нормы. Пока здесь была просто норма в смысле схемы трансляции.

Вопрос. *

Генисаретский. В запасе у методологов.

Щедровицкий. Что норма в схеме мыследеятельности?

Вопрос. Мышление?

Генисаретский. Не само мышление. Мышление – это процесс. Поэтому само мышление это не норма. Можно грезить, что оно задает норму. Но поскольку мы говорим о рефлектированном институционализме, рефлексия выявляет. Как проявитель: выявляет и закрепляет. Она не создает того, что фиксирует фотоаппарат. Рефлексия – это фотопроцесс. Я фотографирую субъекта (в химической фотографии), потом проявляю и закрепляю, печатаю. Рефлексия не создает того, кого я снимаю.

Вопрос. А как же тогда?

Генисаретский. Произошло расширение. Оно уже произошло от норм мышления. В трансляции – это не норма мышления, это образцы всего. Это социокультурные понятия: нормы, значения. Так и запишем: проблема Лапшева в контексте нашего проблемного поля состоит в том, чтобы произвести инвентаризацию и создать нормативную логистику. Нам нужна нормативная логистика, т.е. типология норм.

Реплика. *

Генисаретский. Почему мало? У кого сил нет, у того мало отношений. У кого силы есть – тот ее сделает.

Щедровицкий. У меня есть вопрос, а есть суждение. Почему Вам не нравится ответ, что функционально в схеме мыследеятельности роль нормы выполняет мышление?

Теперь суждение. Почему Вы сказали, что институционализироваться должна мыследеятельность, а не мыследеятельностно?

Генисаретский. Мыследеятельность. Более точно. Я же отвечаю рефлексивно: то, что схематизировано в схеме. Вы же – мастер реинтерпретации. Типичный пример: и на все ее ответы он вопросы задавал. Здесь что ни скажи – возникнет реинтерпретация. Мы же все в этом мастера. Надо воздерживаться.

Щедровицкий. Но схема мыследеятельности задает правила институционализации?

Генисаретский. Нет.

Щедровицкий. Или она институционализируется в своей морфологии?

Генисаретский. Нет. Я такой вопрос вообще не ставил. Я отвечаю на вопрос “что?”, а не “как?”. Мы уже выяснили, что институты бывают в воображении, институты бывают когнитивными и т.д. Почему только в правилах? Это очень наивное юридическое, педагогическое понимание института: все через правила. Какие правила в игре? В игре под названием “семейная игра” очень жесткие правила. Но это – в сторону.

Короче, правила не являются единственной формой институционализации. Сам по себе институт как таковой не является нормативной реальностью. Это юристы привыкли фиксировать его в нормах. Это их профессиональный недуг. И одновременно достоинство.

Реплика. У меня уточнение. Вы в самом начале ссылались на юристов, у которых институты определялись через однородные...

Генисаретский. Совокупность однородных норм, т.е. норм одного типа.

Вопрос. Каково Ваше отношение? Что из этого следует? Что они вообще никакого отношения к этому не имеют?

Генисаретский. Нормы бывают разные: одни про одно, другие про другое, одни нормы про семейное право, а другие по торговое право. Однородные, т.е. относящиеся к одной системе отношений.

Теперь самая главная часть.

Вопрос. А при сравнении * позволяло сводить огромное количество норм...

Генисаретский. Кому позволяло? Вам удалось хоть один раз свести огромное количество норм? Я не знаю таких людей, кому она позволяла. Кому-то грезилось, что она позволит.

Вопрос. *

Генисаретский. Правильно. Это мы проходили под названием такого института, который пытались учредить некоторые партийные лидеры, под названием “профессиональный революционер”. Что было сказано? С одной стороны, пролетариат – это реальный класс, как они его вычислили. Но с другой стороны, он – класс в себе, т.е. он не осознает своей принадлежности. А для того, чтобы он стал классом для себя, он должен выделить из себя авангард под названием “пролетарская партия”. У представителей партии должна быть позиция. Он не должен принадлежать к пролетариату.

Принадлежит Ульянов пролетариату, или он принадлежит классу юристов? У них – позиция. А эти стоят у своих станков, их описывает Андрей Платонов. Это машинисты, замечательные пахари, они роют котлованы. А дальше историю мы знаем, как очень быстро расходятся интересы тех, кто находится в позиции, и тех, кто принадлежит этой реальности.

Я не говорю, что все позиционеры – бабники и курощупы в том смысле, что все они лукавые и играют сами под себя. Я говорю о том, что это замещение, также как и в норме. Норма тоже замещает. И юридические выражения реального интереса сообщества, и само это выражение – это могут быть разные вещи.

Тут никогда нет тождества. Позиция для того и конденсирует в себе все, позиционер шастает между Женевой, Петербургом, ссылкой в Шушенском, Дальним Востоком. Позиционер – это нейтрино. Он все пронизывает. Это нужно для того, чтобы повысить эффективность процесса. Но с другой стороны, мы знаем всю эту тему бюрократии, третьего класса и т.д., когда складываются вторичные сообщества позиционеров, и в нашем Кремле начинают решать совсем другие задачи. Поэтому Ваши утверждения понятны как замысел и как проект.

И нормы создавались для того, чтобы эффективно управлять общественными отношениями. И позиции для этого вырабатывались. И лидеры появлялись. Более того, даже не позиционеры, а лидеры, которые обещали повести к победе это самое сообщество, будь то пролетариат, народ и т.д.

Но не надо утверждать, что этот проект абсолютно реализуем. Разные инструменты социального изменения приходят в противоречие друг с другом, возникают конфликты интересов, как сейчас принято выражаться. Конфликт функциональный и конфликт в позиции, или личностный конфликт у лидера. В этом случае Вы правы. Я просто говорю о том, что разные типы социальной реальности, разные конденсированности, функциональные заостренности приводятся в соответствие, создают мега-машины. Без бензина она не фурычит. Там нужны разные фракции. Происходит функциональный рейтинг. Функции разделяются по масти: одни относятся к сообществам, другие относятся к позициям, третьи – к нормам, четвертые – еще к чему-то. И только со-функционирование этих вещей обеспечивает достаточно устойчивое, плавное движение. Они расходятся.

Я просто против этого утверждения в реалистическом залоге.

Щедровицкий. Так, третий пункт. Все вопросы и обсуждение – на конец.

Генисаретский. Я сейчас буду говорить о параллелизме – институциональном, онтологическом (дальше я ставлю многоточие) параллелизме.

Я утверждаю, что есть строгое соответствие между двумя процессами генерации схем, между способом генерации онтологических схем и способом генерации функциональных схем. Те, кто хотя бы отдаленно знаком с методологией, знает о различии и связи таких трех понятий, как онтологическая схема объекта, онтология и процесс генерирования, или о построении в конструктивистском случае схемы объекта либо из онтологического конструктора, либо из онтологической картинки, либо из чего-то, что функционально выполняет эту роль.

Когда в познавательной ситуации, в исследовательской деятельности нужно произвести процедуру объективации, т.е. сказать, что “объектом моего изучения является это”, можно осуществить эту объективацию, задав, например категориальную схему, т.е. сконструировать схему из категорий. Например, схематически идентифицировать объект, сказав, что мышление – это процесс. При этом процесс будет выступать как категория, а мышление как процесс будет задавать объект. Категория будет относиться к онтологии. Онтологической схемой в данном случае будет утверждение, что мышление – это процесс. А где мы полагаем объект? В какой-то реальности, в мыследеятельности. Не важно, где.

Строя аналогии, я сейчас исхожу из того, что онтологическая схематизация вам известна хотя бы понаслышке. Мне сейчас важно, чтобы вы увидели эти три штуки. Онтология как та матрица, та грибница, из которой происходит порождение. Конкретная схема как прецедент, который появляется в рамке схематизации. Схема чего? Это онтологическая схема объекта. Почему? Потому что все это было выработано применительно к познавательной деятельности, т.е. там, где объекты мыслимы, они не везде нужны. Я подробно обсуждал эту тему в серии докладов. Потом можно обсуждать это отдельно.

Дальше на ваших глазах я делаю действие: провожу аналогию. Точно таким же образом происходит институциональная схематизация. Чего? Организованностей или организаций. Не объект, который появляется, когда мы производим объективацию, а организованность. А на месте онтологии? Громыко говорит, что институциоаналогия(?). Это звучит совершенно не по-русски. Я не знаю, как это назвать. Это не так важно, поэтому оставим так. Важно, что каждый раз производит институциональная схематизация. В результате мы получаем схему чего? Некий “орг”. Почему институт это интеллектуальная реальность?

Здесь у нас нарощено социологическое воображение, мы можем представить это себе и как кристалл, и как организм, и как машину и т.д. А здесь у нас оно очень ограничено. Это означает, что мы вступили в фазу неоинституционализма. Мы как общество и мы как мыслители, находящиеся внутри этого общества и обслуживающие его, не вступили в фазу неоинституционализации. Мы не мыслим их свободно, как объекты в науке и технике. Мы скованы в своем воображении.

Это параллелизм. Он был зафиксирован Кантом в принципе юрисдикции разума, где с одной стороны были институты, нормы, право, то, что относится к юрисдикции, а с другой стороны был разум с его логическими структурами.

Юрисдикция разума говорит, что разум и право устроены однотипны. Так думал Кант. Он тоже реагировал не на что-нибудь, а на Французскую революцию, но была только восторженная реакция. Он схематизировал этот опыт, оправдав тем самым все социальное и политическое творчество просветителей. Он указал на то, что право – это проектная и критическая реальность. Можно мыслить. Но, с другой стороны, он положил ограничение. Точно также, как нельзя мыслить вещь в себе, она не доступна, она доступна только через явления, точно также невозможно мыслить эти институты сами по себе, а только через какие-то оргформы.

Меня всегда поражала и смущала эта двойственность. Т.е. с одной стороны, можно говорить про институты, институционализацию, но как только дело доходит до действия, нужно выбирать организационно-правовую форму. Что у нас там будет с правлением? Как это сообщество будет связано с другим? Как они соподчинены? И так далее. Т.е. мы сразу переходим на оргязык. Как только дело доходит до практики, мы сразу переходим на оргязык.

А некоторые наловченные особы, методологи приезжают в любую маницифию. Какие там институты! Сейчас мы для вас новую оргсхему нарисуем, кубики подвигаем, функции припишем. Вас развитие интересует? Сейчас. Куда развитие со стратегией поместить? В какой отдел? В отдел не помещается? Напишем новый отдел. Отдел не помещается? Не хотелось бы? Сделаем программу. Комплексную. Вам не нравится, что она здесь? Хорошо, мы ее разместим в представительском органе. Развитие и стратегия у нас будут в Думе. Так напишем устав города, чтобы поместить туда эту функцию. Это социальная инженерия, оргдизайн.

Поскольку мы люди не без инженерного и не без архитектурного образования, двигать кубики умеем еще с детства, в песочнице мама учила. Конструктивизм у нас в крови. Поэтому пробавляемся и промышляем оргдизайном. А тут приходят всякие придурки, вроде меня, и говорят, что в хартии местного самоуправления в Европе написано, что сообщество – субъект местного самоуправления. Сообщества, а не администрация. Причем тут оргсхемы? Оргсхемы – в администрации. А субъекты местного самоуправления – сообщество. А оно устроено из других сообществ: профессиональных, религиозных и т.д. И оно институционально структурировано.

И возникает вопрос: как бы эту институциональную структурированность сообществ выразить в оргдеятельностных схемах так, чтобы организационно-управленческая работа была в каком-то смысле адекватна тем процессам, которые протекают в городе?

Проблема институциональности целесообразна только тогда, когда есть эта озадаченность. Также как и в методологии, когда есть озадаченность познавать новые реальности, мылить новые реальности, открывать их. А открываются они в исследовательской деятельности. На худой конец – изобретать. Но все равно, сначала изобретать, а потом мыслить. Вычислительная машина давно изобретена. Но ты помысли себе, что на происходит на уровне реестра, когда ты складываешь дважды два и получаешь 4. Только очень квалифицированные компьютер-сенсоры могут себе представить, что происходит где-то там, а не на рабочем столе и на экране. А она изобретена. Она не выросла в огороде. Компьютер не вырос на огороде, он искусственно создан.

Поэтому то, что это искусственно произошло когда-то и где-то, не освобождает от обязанности знать. Ведь вам хочется, чтобы ваша машина работала, не давая сбоев. А если она дает сбои, и вы даже не знаете, какие и какова систематическая ошибка, то толку-то от нее? Эта искусственность, созданность не освобождает от ответственности. И точно также как здесь озабоченность объектом и типологией реальности, только тогда нужна онтология и схематизация. Если управленец озабочен, то все.

Это было хорошо констатировано на прошлом обсуждении. Петр Георгиевич сказал, что мы столкнулись с трудностью, что администраторы и управленцы не принимают новые знания. А раз они не принимают знания, значит, они не принимают и те выводы и управленческие подходы, которые мы делаем.

Да, у них работа такая. Они гносеологически и эпистемологически не озабочены. У них это не написано в должностной инструкции. И в управленческом институте это не предусмотрено. Поэтому оказывается, что не всегда через новые знания можно пройти с новыми технологиями.

Точно такая же забота у нас. Только тогда имеет смысл возиться с этой институционализацией и институтами, брать на себя непомерный труд познавания и новой практики освоения, когда мы отличаем оргконструирование всякого рода с функциями от конструирования тех институциональных процессов. Не потому что они естественные, а потому что они относятся к другой реальности. Когда себя так ведут, это куда как естественнее, чем представлять себе, что есть какое-то местное сообщество, и иметь с ним дело. Эта деятельность куда изысканнее и артикулированнее, чем парить себе оргсхемы. Тоже мне методологи: научились складывать кубики и стрелочки.

Я обращаю внимание на это. И дальше на всем этом я строю стратегию своего движения. Что я здесь сказал про институт? Возвращаемся к схеме. Парадоксальность ситуации состоит в том, что такое институт. Он где? Он в этой плоскости? Он в рефлексивной плоскости? Петр Георгиевич, ведь тут между ними еще и отношения замещения. Где институт? В отношениях как реализованный, в нормах как зафиксированный, или в челноке, длительном процессе турбулентности? Надо ответить на этот вопрос для себя.

Юристы говорят, что в совокупности однородных норм. Культуролог скажет, что в тексте культуры, т.е. тоже здесь – в рефлексивном слое, т.е. в слое на уровень выше, где градус рефлексии больше. Дело не в линейности. Там где градус – рефлексии больше. Социолог говорит, что нет, там, где градус – рефлексии меньше. Кто-то вообще скажет, что все это ваше рефлексивное, все это ваше институциональное, все это ваше право... Знаете, как сказал прокурор Ленинградской области? Мы получили бумагу, но не применили к нему закона. Т.е. гуманизм, человечность – в нашем обычае.

Поэтому где институт? Он есть обычай? Он есть норма? Или он есть социально-коммуникативная структура? На этот вопрос надо уметь отвечать. Но ясно одно. Вся эта проблематика нужна только тогда, когда мы не ограничиваемся одним конструированием, оргдизайном, если мыслить его более примитивно, потому что сегодня оргдизайн – это довольно развитая вещь.

Несколько тезисов по поводу нео-институционализма. Мы, как всегда, в догоняющей ситуации, а потому впереди. Я говорю “нео-”, имея в виду, что в 60-е годы появилась институциональная экономика. Тут продолжение вопроса Петра Георгиевича. А что имеет институты? Что институционализируемо? Все. Покажите мне что-нибудь, что не имеет институтов.

Несмотря на то, что права на сон мы с вами не имеем, ни в одном кодексе оно не записано, мы спим. Значит, есть институт сна. У нас нет права на брак. Законы семьи есть, а права на брак – нет. Т.е. мы брачуемся совершенно не правовым способом. В обычаях, обычности, повседневности есть много чего, что формально подпадает и по поводу чего возможно правотворчество. Мы со студентами так и упражняемся. Пишем макет закона о сне.

Теперь поупражняемся немножко в этом. На самом деле, расширенный институционализм – это позиция, в которой нам надо искать свое место, когда кроме объективации и институционализации, кроме полагания в мысли и учреждения социальной реальности... Почему организации называются учреждениями? Потому что они учреждены. Действия учреждений – учредительный документ. С одной стороны, нам кажется, что это такое большое, мощное учредительное собрание, а с другой стороны, собрались 10 человек и учредили организацию. Мы сейчас поднимем руки и учредим организацию. Она еще не зарегистрирована, но мы ее уже учредили. Также как мы можем положить новую реальность и изучать ее.

Процепция. Вот создадим сейчас ассоциацию по изучению процептивных процессов. И будем их долго-долго изучать. Мы положили, а дальше надо будет туда докладывать, докладывать, докладывать... И только потом будем получать оттуда дивиденды.

Может, кто-то из вас потом выйдет сюда и скажет, что все это ерунда. Что такое институционализация? Чушь все это. И объективация давно устарела. Чушь все это. Архаика. Наука этим занималась. Нет ничего этого. Нет никакого бытия, как говорил Георгий Петрович. И назовет третий процесс, который будет работать здесь, в схематизции, в этой же технике схематизирования. Не объективация, не институционализаци, а что-то третье. А потом еще, еще и еще.

И тогда возникнет проблемное поле для полагания еще не существующих институтов. Мы их будем выискивать, научимся их видеть. Что мы сейчас и делаем. Почитали Лао Цзы. И нас начинает притягивать: что-то такое было у этих китайцев в их стратегемах, они мыслили какие-то странные социальные вещи, то ли институты, то ли традиции, и называли их стратегемами. И нас это почему-то интересует. И в Европе существует масса книг по стратегемам. Надоел наш менеджмент.

Это вы научились видеть иные институциональные формы, и они вас привлекают в практическом отношении. Социологическое воображение. Институциональное воображение. Начинаем видеть новые институциональные реальности, пытаемся их обустраивать. Поэтому надо, сохраняя культуру отношения, помещать сюда другие базовые схематизмы, схематизации. Т.е. институты полагаются безотносительно к базовым функциям. Социологическое воображение будущего – это воображение безотносительно к полаганию базовых функций и деятельности.

Пункт № 2. Это положение – неоинституционализм – безотносительно к морфологическим общностям. Я говорю о том, как неоинституционализм себя позиционирует. Тут нет идентичности. Можно положить транслокеров, можно положить какие-то коммуниумы, которые грезятся сейчас многим фантастам на пересечении генной инженерии, виртуалистики и транссексуализма. Поскольку генная инженерия научится воспроизводить живые существа, то проблема воспроизводства через противоположный пол снимается. Будут появляться сообщества, которые будут что-то делать безотносительно к этой морфологии. Это одна из тем фэнтези, но в то же время там идет работа.

Третье. Соответственно, безотносительно к типу отношений. Почему только экономический? Почему только по поводу сообщности? Почему только по поводу прав принадлежности? Право на существование как источник институционализации. Мы собственными глазами видим, как сначала этнические меньшинства обустраивают собственные права на существование, потом сексуальные меньшинства, потом еще кто-то. Концептуалистика прав человека – это концептуалистика, которая обосновывает возможность появления новых коммуниумов и институтов с обоснованным правом на существование. Это очень важная вещь для перспектив движения государственности и институциональных структур, на которых оно живет, безотносительно права на существование к типу отношений.

Соответственно, безотносительно к укладам, системе многоукладности. Все типы укладов реинституционализируютсяв одной и той же технике. Мне было важно, что в законе о свободе совести появился предикат “традиционный”, применительно к 4-м вероисповеданиям, имеющим место в нашей стране: христианство, иудаизм, буддизм, ислам, номинированные в законодательном порядке как традиционные. Тем самым введен прецедент того, что традиция становится юридическим институтом – институционализируется. Они и так были, но тут это введено в правопонимании.

Вообще, социология появляется и развивается параллельно с философской инициативой Ницше, внутри которой есть очень важная тема для современного правопонимания и современного институционализма – это тема переоценки ценностей. Это модернизация, обновление, инноватика и все прочее с “ре-”. Этот круг тем был заложен Ницше в понятии переоценки ценностей. Ценности – это не то, что только дано и наследуемо, но переоцениваемо, пересоздаваемо. Поэтому теперь этот неоинституционализм мыслит себя в этом пространстве безотносительно к ценностям. Хотя, каждый институт институционализирует вполне определенные ценности и, институционализируя их, оправдывает их, дает им право на существование.

И последнее. Я не знаю, кого это порадует, кого это огорчит. Понятно, что неоинституционализм безотносителен к человеку.

Что касается тематической части, я закончил.

Вопрос. *

Генисаретский. Я думаю, что он не в моей трактовке, а в Вашей, поскольку никакого понятия функционального пространства мы сейчас не зададим. Мне не известно в методологии понятие функционального пространства. А если не по понятию, а по школьной ситуации, то можно метафору?

Щедровицкий. Можно, конечно.

Генисаретский. Метафора состоит в том, что этот доклад Петр Георгиевич заказал мне сделать. А у меня была своя тема по тектонике. Если мне выделят время, то я прочту такой доклад. Помните у Богданова? Тектология – наука о тектонике. Аналогом метафоры института является масса, т.е. то, что имеет вес. В теории движения, в кинематике, масса – это инертная масса. Тело, движущееся в космосе с определенной скоростью, будет двигаться вечно, пока не столкнется с другим телом. Поскольку там вакуум, то там нет сопротивления среды. Оно будет вечно двигаться, находясь в покое. Тело перемещается в космосе, мы можем видеть его перемещения, но оно не производит никаких усилий, никакой работы. И к нему не прикладывается никакая сила. Как в песне пелось: “Речка движется и не движется”. Так и оно: оно и движется, и не движется. Т.е. оно перемещается, но не производит никакой работы по перемещению.

Теперь более близкий к нашим условиям пример. Вы плывете на корабле и проводите семинар. Мы в такой же аудитории, каждый из нас сидит, каждый из нас недвижим. Но все вместе мы движемся относительно берега. Кто-то иногда говорит: “Посмотрите, какая красота!” Все поворачиваются, и вдруг оказывается, что они движутся. И нельзя сказать, что это движение не сказывается на том, что происходит в этой аудитории. Есть подозрение, что оно сказывается, и не только из-за дрожания мотора, палубы.

Теперь представьте себе несколько вложенных таких ситуаций. Институты – это что-то вроде массы инертных масс, которая обеспечивает движение. Это парадоксальная вещь. С одной стороны, удобно вскочить на бревно и проплыть на нем, не тратя усилий. Догнал трамвай, запрыгнул на подножку и стоишь, а он тебя везет, а ты к этому больше сил не прилагаешь. У каждого человека, у каждой группы, у каждой общности силы и ресурсы конечны. Поэтому нельзя отреагировать на все деятельностно, невозможно решить всех задач. Надо плыть. Надо садиться на какой-то процесс и плыть.

И вот институциональные структуры и институты – это то, что обеспечивает нам инертность и тем самым преемственность, плавность, демфирование(?), противовесы, как у подъемного крана: просто масса висит и ничего не делает. Противовес позволяет ей не упасть. И крановщик смело с ней работает, потому что есть что-то, что удерживает ее и обеспечивает ее устойчивость.

Это – если отвечать метафорически. Но в опытах типа Французской революции может оказаться, что эта почва уйдет из-под ног. Как на болоте: с кочки на кочку. И ты не можешь удержаться. Нет твердой почвы, где ты стоишь и можешь думать. На болоте думать невозможно: тебя сразу затянет; ты должен параллельно прыгать с кочки на кочку, чтобы сохранять равновесие. Параллельно, может быть, ты сможешь и думать, если у тебя хватит мощностей. Воспроизводственная природа институтов и традиций. Об этом просто нет времени говорить. Есть такая реальность.

Она очень хорошо, прозрачно видна на экологической проблематике, потому и появилась социальная экология, т.е. целый социальные зоны способны исчезать, также как исчезают виды живого: исчезает горный орел, исчезает лошадь Пржевальского, исчезают десятки видов животных. Также как и отношений, может быть, нам не видных и не описанных. Было много чего такого, чего не осталось. Такова жизнь.

Вопрос. Где на схеме мыследеятельности набор смыслов?

Генисаретский. На схеме мыследеятельности такого нет, оно заложено в понятие деятельности, поскольку оно целенаправленно и функционально.

Вопрос. Правильно ли я понял, что воспроизводится мыследеятельность моя?

Генисаретский. Не понял. Я говорил про институционализацию.

Вопрос. У меня было предположение, что тут очень важна идея целесообразности.

Генисаретский. Классическое предположение социологического функционализма. Если звезды зажигают, то значит, это кому-то нужно.

Вопрос. По понятию?

Генисаретский. По понятию Маяковского. Нет такого понятия института, поскольку Кант различал целенаправленность и целесообразность. А целесообразность мыслил без цели. Функциональность без функций. Концепт порядка и концепт организации, организованности без задающей эту организованность функции, она уже воплощена.

Вопрос. Как это?

Генисаретский. Без. А как это: целесообразность без цели?

Щедровицкий. Машина.

Генисаретский. Целесообразно устроено. Бог так создал.

Щедровицкий. В машине цели нет, хотя, когда ее проектировали, она была.

Вопрос. *

Генисаретский. Почему она должна быть рефлексивна?

Вопрос. Проект машины...

Генисаретский. Почему проект? Машина в этом случае – не показатель. Машину кто-то проектировал и что-то закладывал. В Новом свете Петр Георгиевич произносил: “Порядок и развитие стали мыслиться в основе мирополагания в определенное время”. Никакой Бисмарк, никакой Наполеон не клал туда никакой функции. Онтологически.

Для того он и размещает объект в онтологическое, по-Вашему – доску, объектно-онтологическую и организационно-деятельностную. Они перпендикулярны. Поэтому мы не выводим одно из другого. Поэтому порядок и целесообразность, организация сами по себе, ибо доска организационно-деятельностная.