Реплика. Уважаемые коллеги, мы начинаем утреннее заседание. Слово Олегу Игоревичу Генисаретскому.

Генисаретский. У нас последняя встреча на этой школе, и я начну свой автопробег с того места, которое было самым живым за два дня моего участия.

Самым живым местом был дружный хохот, раздавшийся на произнесенные слова: «Средства в категории есть средства априорного предицирования». Но вдумайтесь: вы бы согласились перечислить то огромное количество иноязычных слов, которое, например, используете в области компьютерной грамотности? Десятки англоязычных терминов прекрасно и быстро нами усваиваются. А ведь они не лежат мертвым грузом, они постоянно используются, и скорость обновления их огромна. Поэтому мне странно видеть людей, которые проучились несколько лет в университете и ни разу не столкнулись с такими элементарными логическими вещами, как предикат и категория. И еще эти люди не знакомы с тем, что категория - это средство предицирования, то есть построения предиката без обращения к опыту. Это просто, как прилагательное и существительное. Могу только предположить, что именно простота подачи этой информации вызвала настолько эмоциональную реакцию. Но я привязываюсь именно к этой ситуации, потому что для меня это априорное, что значит «заведомое». А апостериорное – «ведомое».

Отношение к чему-то может быть заведомое, данное до этой ситуации. Это то, что я знаю, чем владею до того, как «войти в эту дверь» и что обязательно буду применять. Я буду так видеть, так мыслить, так действовать и это - заведомо. А еще в этой конкретной ситуации есть ведомое или сознаваемое. Это то, что я сейчас буду видеть, что я сейчас буду мыслить и чувствовать, как я буду действовать здесь и теперь. Это называется апостериорным (после того, а не до того) или, если по-русски, - ведомым. Поэтому тот фрагмент, который я сейчас буду излагать (если изъясняться на языке нашего отечественного правоведения), звучит так: «К вопросу о предметах ведения».

Такое словосочетание сохранилось в некоторых частях нашего законодательства, в частности, в законе об основных принципах местного самоуправления. В нем перечисляется 29 предметов ведения, которыми должен ведать муниципалитет. Они очень смешные. Например, 29-ый предмет обеспечивает право на захоронение. Как будто мы не знаем, что хоронить надо на кладбище и в гробах. А в конституции, в основном законе записано, что людей надо хоронить в гробах. Странно, почему такие вещи непременно надо фиксировать?

Вернемся к ведомому и заведомому, к предметам ведения. Чтобы вы смогли представить себе широту и глубину этого, казалось бы, странного и поверхностного вопроса, я скажу следующее: посильная форма мышления была фиксирована в трех простейших словах популярной логики. То есть мыслить, значит, иметь понятия и уметь их формировать из всего разнообразия представлений, которыми мы обладаем в жизни по поводу всего. Из них выявляются, формируются понятия, относящиеся уже к мышлению.

Для чего нужны понятия? Чтобы мы могли делать о чем-то собственные суждения. Есть у вас суждение о предметах ведения, господа? Так вот, сделайте его! Суждение - это всегда акт, это мыслительное действие. В области языка ему соответствует речевое высказывание.

Но высказывания могут быть разными, не обязательно суждениями. Точно так же как представления обрабатываются в понятия, так всякого рода речевые высказывания превращаются в суждения логики. Понятия нужны, чтобы на их основании делать суждения. Это акты, это события и действия суждения. А они, эти суждения, организуются в цепи, которые называются рассуждениями. Рассуждения позволяют нам двигаться - на основании понятий делать одно суждение, потом - следующее, потом - следующее.

Эта логодрама нужна для того, чтобы делать суждение и затем - рассуждение, подчиняясь еще одному важному принципу. Этот принцип – сохранение предмета мысли (предметности) в процессе понимания, делания суждения и рассуждения.

Одно время было такое неформальное словосочетание - «держи тезис». То есть держи предмет, сохраняй его, если начинаешь говорить об одном - не перескакивай на другое, сохраняй единство предмета, ситуации, предметности. А предметность мы сохраняем для чего? Для достижения каких-то логических целей. Мы при этом движемся в мысли, в проблемах, в предмете, то есть осуществляем какое-то деяние.

Категории – это средства априорного предицирования или делания понятий. Категории и понятия - это как априорное и апостериорное, как заведомое и ведомое. Нам категории нужны, потому что с их помощью задается предметность и регулируется создание понятий, делание суждений и рассуждений. В этом был смысл моего ответа, вызвавшего такой здоровый смех. Итак, категория - это средство априорного предицирования, а предикат - свойство того объекта, о котором мы делаем суждение.

Для того чтобы вы почувствовали широту и глубину вопроса о предметах ведения, я сейчас выпишу ряд синонимов этого отношения, и вы поймете, что вопрос не только в понятиях.

Мы соотносим что-то заведомое и что-то ведомое (понимаемое). И как категории относятся к понятиям, так же соотносятся архетипы и символы. Архетипы глубинной психологии - это категории бессознательного. Это некоторые структуры, которые задают нам наше проживание, видение, слышание, переживание, ощущение, чувствование. Они проецируются из бессознательного в сознание. Казалось бы, понятие - это что-то рациональное, жесткое, символ или метафора из собственных символов, нечто пушистое и мягкое, но отношение между ними структурно точно такое же, как между категориями и понятиями. Поэтому, вопрос о заведомом касается не только мысли, но и переживания (поскольку оно структурировано как архетип бессознательного).

Искусствоведам, иконологам, всем, кто имеет дело с визуальной культурой, с визуалистикой, известно, что прообразы или парадигмы относятся к образам, к визуальным структурам сознания.

Те, кто знаком с православной иконологией, знают о существовании такого принципа - когда вы целуете икону, вы целуете не доску, а саму богоматерь, которая на ней изображена. Это называется: входить от образа к прообразу. Так что художественное качество образа значения не имеет. Это может быть смазанная фотография, а может быть рублевская икона. Суть дела от этого не меняется.

Тип также относится к эмпирическому различению. Я вам изложил догматично, но мысль можно легко схватить - один и тот же принцип структурирования сознания присутствует в совершенно разных областях мысли, культуры и вообще существования. Первое - мышление, логика. Второе - коллективное бессознательное, это может относиться к поэтике. Третье – может относиться к иконологии, к тому, где мы мыслим образом. Четвертое - я даже затрудняюсь сказать к чему…

Но важно зафиксировать свое внимание на ситуации непроименованного нами целого. Различное (одно от другого мы отличаем) и, в то же время, сопоставимое. То есть мы говорим: «Структурно-подобные, хотя разные». Это ситуация обозначения некоторого непроименованного нами целого. Целостность и целое имен не имеют. Как только мы проименуем что-то, мы сразу зафиксируем целостность со стороны.

Вот передо мной Алексей. Он передо мной, но он не внутри меня, он там. И я его могу так назвать и к нему обратиться, поскольку мы находимся вместе в одном пространстве. Но целостность (как внутренняя целостность, к которой мы принадлежим, смысл, которой мы понимаем) имени каждый раз не имеет. А когда мы сопоставляем что-то, некое целое (которое по умолчанию, по предположению уже схватили, намекнули на него), то оно сейчас (в данный момент и в этом событии, в момент моего говорения и вашего слушания) временно нас объединяет. Сейчас я поставлю точку, мы разойдемся по своим делам и «целое» распадется. Но события и мысли, которые сейчас происходят, схватываются различением. В этом весь смысл.

А зачем это надо? А затем, что это заведомое (в логике и в связанной с ней метафизике) трактуется в терминах по основаниям и основательности. И важнейший принцип логики, онтологии и всего прочего, это принцип достаточного основания. Все имеет основание и мы всегда можем спросить: «Почему вы это сказали? Зачем? Что это значит? А на каком основании вы, уважаемый товарищ, это утверждаете?»

Принцип достаточного основания – основа основ. И об этом я говорил на первой нашей встрече. Категории, архетипы, парадигмы, типы (и кое-что еще, что и обозначается словом априорное или заведомое) - все это понимается (в данном кругу мысли) как основание для мыследеятельности, как основание нашей занятости. И поэтому (когда возникают какие-то ситуации и затруднения) мы начинаем категориальный или архетипический анализ и т.д. Это основания, которые в деятельностном залоге трактуются как средства и инструменты. Основания в артифицированном залоге (включенные в деятельность) будут выступать как средства или, более широко говоря, как возможности действий.

Просто сама по себе схема (где есть цели и средства) настолько тривиальна и замылена, что глубина этого вопроса в ней скрывается. Говоря о средствах (если речь идет о мысли, а не об инструментах типа карандаша, молотка и т.д., которые уже относятся к уровню технологизированного массового производства), мы говорим об основаниях. Мы ведь еще продвигаемся в неведомом, в мире где еще только нужно создавать. Собственно все преимущество, которое теория деятельности, развиваемая методологией, привнесла в этот мир, заключается в том, что деятельность не есть естественный ресурс. Деятельность за углом, за забором не лежит, ее надо делать, захватывать, продвигать, транслировать и так далее. Деятельность - это самая динамичная, самая виртуальная, самая ускользающая реальность, которая только есть. Поэтому вопрос достаточного основания - весьма деятельный вопрос.

Кстати, господин Лейбниц (который в 17 веке и сформулировал принцип достаточного основания) на основании этого принципа и исходя из этого круга мысли, стал автором идеи страхования жизнедеятельности - той самой конструкции, которая является сейчас одной из основ финансового социума. И это имеет прямое отношение к вопросу об обеспечении основательности жизни.

Основание как средство. А что противоположно средству, которое способствует продвижению нашей деятельности?

Реплика. Препятствие.

Генисаретский. Да, препятствие, сопротивление. И основание – настолько же мощное средство, которое позволяет нам продвигаться вперед, сколь и препоны, которые нашему продвижению препятствуют. И поэтому все заведомое трактуется или как возможности и средства, или как предрассудок. Все, что «пред» может быть помогающим, а может быть мешающим.

Вопрос. Олег Игоревич, а как может быть употреблено средство, если мы его не ведаем, если оно дано априорно?

Генисаретский. Когда оно дано априорно, тогда оно реализуется в нас в форме способностей.

Суждение. Тогда мы являемся средством?

Генисаретский. Нет. Когда оно дано нам в форме способности и если я себя от способности отделяю, то не я средство. Тогда (это следующий уровень), это случай, когда некие силы действуют через меня. Способность можно трактовать одновременно и как силу, и как возможность. Есть уровень, на котором я являюсь средством. Вот почувствуйте: собственность, это то, что мне принадлежит, а еще есть то, чему я принадлежу. Это два дополнительных друг к другу отношения. Это мое, а это я чей-то. И поэтому, когда мы говорим средства, мы имеем в виду мои средства, находящиеся у меня во владении.

А способность, это некое среднее состояние. Еще есть модель бытия (моего же), в котором я являюсь игралищем сил. Через меня происходит некая игра сил - на мне и во мне. Раньше это называлось судьбой, фатумом, роком, теперь называется бессознательным. В социологии это называется институтами и традициями (когда мы включены куда-то, где это что-то через меня действует). Через меня или через вас может действовать какой-нибудь ночной кошмар Георгия Петровича Щедровицкого. Мало ли, что ему когда-то пришло в голову, и он теперь с маниакальным упорством 30 лет вдалбливает это в головы своим ученикам. Мы все это принимаем за чистую монету, а его, может, 30 лет назад комар укусил не в то место.

Вопрос. А рамки это тоже средство?

Генисаретский. Рамки (в том смысле, что они создаются для самоограничения) не есть средство. Рамки это то, что мы принимаем как ограничение для себя, но более или менее сознательно. Все-таки эту границу мы можем для себя очертить. Но чаще всего мы узнаем, что вышли за рамки, получив «по кумполу». В этом смысле моя судьба очень грустная. Я точно знаю, что здесь я преступаю за рамки и скоро шарахнет. Точно шарахнет, ты это стопроцентно знаешь и знаешь, за что шарахнет - но тебе все равно, тебе по-прежнему очень хочется. Нет другого способа узнать, потому и тянет. А «если нельзя, но очень хочется, то можно». Поэтому рамки – не средство. Ты ими не владеешь, ты их сознаешь как предел. Есть границы, которые можно переступать и трансцендироваться (выходить за них), а есть пределы.

Вопрос. А в каком смысле это основание, если это не предел?

Генисаретский. В каком это смысле основание? Это отличие между условиями и условностями. Есть условия оестествленные, которые даны и в этом смысле условием нашего бытия является наша конечность. Мы смертны. То есть в каком смысле это условие оспосабливаемо? В смысле смертной памяти. Есть такая техника, и вообще такая реальность - жить в обратной перспективе, не от рождения, а оттуда. Поэтому раньше, еще до 17 века, были очень странные, на наш взгляд, вещи. Например, православный человек мог заказать панихиду за себя, будучи живым. Вот ты приходишь в храм и заказываешь панихиду не за умершего родственника, а за себя и ее исполняют по полной программе. А ты в это время пребываешь в ритуальном пространстве и слушаешь (как будто бы уже из-за смертного мира). А там от имени лежащего в гробу (от твоего имени) поется: «Взгляните на мою увядающую красоту». И ты сам смотришь на свою увядающую красоту, и из этого переживания возникает у тебя какая-то энергетика.

Много чего есть по этому поводу, но границы, пределы, рамки и рамочная техника пришла из опыта экзистенциально-приграничного бытия и она отсылает нас к этому предельному.

Вопрос. Предельность является основанием?

Генисаретский. Да, основанием являются пределы и наоборот. А работа с основаниями обозначает для нас горизонты и перспективы там, где эти пределы находятся. Это работа на пределе возможного, извлечение сверх возможного.

Суждение. Значит рамки – это и есть форма основания.

Генисаретский. Рамки - это форма основания. Но для каждого из нас она экзистенциально прагматически проживается и понимается как опыт. Есть такой базовый калифорнийский анекдот: будто бы в Калифорнии лампочку ввинчивают пять человек. Как? А так - один ввинчивает, а четверо have experience (имеют опыт ввинчивания). Это такая калифорнийская вера в то, что с помощью тренинга и демонстрационного участия в нем можно получать подлинный опыт, а потом уже его переносить в жизнь.

Суждение. Можно выйти за основание и откроются новые горизонты?

Генисаретский. Да, это парадоксальная ситуация. Можно ли выглянуть в форточку и увидеть себя идущим по улице? Можно - отвечает схематизм многопозиционных схем. Они для того и придуманы, чтобы можно было себя видеть и с одной стороны, и с другой стороны.

Вопрос. А ценности попадают?

Генисаретский. Да, ценное и самоценное. Рефлексивная фигура размышления о ценности звучит так: ценности самоценного существования. Что для нас самоценно? Каковы самоценности, которые цены не имеют?

Суждение. Но они же по определению неназываемые.

Генисаретский. Смотря с какой целью неназываемые. Неназываемые – чтобы скрыть или потому что хочу, но не могу назвать?

Вопрос. Предел формируется принадлежностью?

Генисаретский. Нет, принадлежность и собственность, владение и принадлежание - это оппозиция, которая работает с некоей определенной границей.

Вопрос. Каким образом происходит встреча человека с рамками?

Генисаретский. Какого человека? Вот Хайдеггер по поводу принципа достаточного основания писал, что Лейбниц только в 17 веке этот принцип сформулировал, хотя философия знала его еще с греческих времен. Оно, это основание, стучалось в дверь, оно о себе сообщало, а мы его может и слышали, но не видели, не формулировали. Так о каком человеке вы говорите?

Ряд современных философов считает, что именно на формулировании принципа достаточного основания и возник феномен европейской культуры и вообще европеизм. Почему? Потому что требование во всем искать достаточное основание (а стало быть, во всем давать себе отчет) и положило начало переупорядочиванию (на основании этого принципа). И вот слово «рацио» (рационализм) восходит к торговой древнеримской практике. Цицерон ввел его в философский оборот ровно из того места, где родилась итальянская бухгалтерская отчетность. Рацио - это отчетливость и отчитываемость перед кем-то, в том числе самоотчет. Но в русском языке рациональность трансформировалась и стала называться рассудочностью.

Вопрос. Как происходит выделение этого образа и как называть этот образ, когда человек сталкивается с принципиальным?

Генисаретский. Вы сводите между собой две совершенно разные способности, два потока активности - визуальную и вербальную, смыслоречевую деятельность. Потребность в назывании - совершенно отдельный вопрос о том, почему мы начинаем говорить.

Помните замечательный английский анекдот про английского мальчика, который 15 лет молчал? Все думали, что он немой, а однажды он сказал: «Бифштекс не прожарен». А ему: «Джон, ты, оказывается, умеешь говорить! Почему же ты молчал столько лет?». Джон ответил: «До сих пор все было в порядке».

Поэтому условия, при которых не скрещиваются, не мирно сосуществуют и потому взаимно погашают друг друга способности и силы. А когда способности и силы находятся во внутреннем конфликте - это особая ситуация. Поэтому нельзя спрашивать: когда? Надо спрашивать: что? То есть сначала получить ответ - «бывает такое-то», - а дальше уже изучать вопрос: когда такое бывает?.

Вопрос. Что в рамках достаточности оснований главное для исследовательской работы?

Генисаретский. Умение, способность, желание и наличие сил бесконечно задавать вопрос «почему?». Почему новое поколение является культуротворческой социальной реальностью? Почему возрастной прыщ заслуживает внимания? По факту существования? Но по этому факту существуют все поколения. Так почему? И вы ищите ответ и говорите: «А потому что он не связан предрассудками прошлого; а потому что оно открыто чему-то». И снова вопрос: а почему оно открыто? Ну и так далее.

Вы должны задавать эти априорные, заведомые, грамматические вопросы: «почему, как, кто, почем, в чьих интересах и т.д.»

Вопрос. Задавая такую цепочку вопросов мы движемся в сторону, которая была названа неназываемой?

Генисаретский. Задавая, мы не движемся сюда, но для того чтобы вернуться сюда.

Вопрос. Так вот этот момент мы будем называть неназываемым?

Генисаретский. Этот момент был бы великим счастьем, если бы мы заходили туда почаще. Тогда мы осознавали бы предел собственной мысли и своей немощи. А не мощи. И знали бы, что есть вопросы и формы вопрошания, к которым лучше не прибегать. Или мы входили бы в зону риска, в которой нет заведомых, проработанных возможностей. И в этой зоне риска мы - либо пан, либо пропал.

Вопрос. Но если мы дошли до этой неназываемой зоны, то не появляется ли тут пустота, на которую нельзя опереться?

Генисаретский. Да, появляется пустота. И, собственно, одна линия развития всего этого связана с диалектикой «бытия» и «ничто». А пустота - это плохо?

Вопрос. Пустота внутри основания?

Генисаретский. Да.

Суждение. По ощущениям, да.

Генисаретский. Пустота это плохо. Значит, пространство, в котором вы существуете как тело, это плохо? Вы существуете и дышите в плохом мире, в пустом пространстве. А если бы оно было полным и заставленным людьми, если бы двигаться в нем было нельзя – это было бы лучше?

Суждение. Нет, но плохо становится тогда, когда ты ищешь основание для шага, а там пустота.

Генисаретский. Правильно. Вы уже сделали какое-то различие - есть пустота, а есть пустота. Есть пустота, бездна в которую вы проваливаетесь, а есть пустота в которой вы двигаетесь, как несется тело в космосе. На земле оно называлось бы лыжником, а в космосе оно метеорит.

Вопрос. А в чем смысл разворачивания обоснований для исследований?

Генисаретский. В том, что вы не будете топтаться на месте. Потому что беда всего, что происходит в следующем - нарисовали 2 кружочка и 3 палочки, и гордо говорите: «Вот схема». И дальше ничего. Потому что потом ни в какой дискуссивный процесс можно и не включиться. И поэтому стоит человек и молчит. А нам нужна возможность движения.

 А откуда берутся эти основания? Откуда угодно. Любая хорошо структурированная реальность может выступать в форме функции априорной, категориально-архетипическо-типологической и т.д. Это ответ культорологии. Любая структура может выступать в этой задающей функции. Если говорить на том языке, на котором мы говорим сейчас (априорное, заведомое) то, например, Кант в первой части «Критики чистого разума» описал пространство и время (не категории, типа сущность, а само пространство и само время) как априорные формы чувствования. Мы, люди (телесные существа, то есть, пребывающие в пространстве и времени телом), вообще что-либо чувствуем и ощущаем только потому что пространство и время являются априорными формами чувствования. Они определяют как мы чувствуем, ощущаем и воспринимает вещи в мире (и в реально-эмпирическом, и в умопостигаемом). Само пространство и само время являются априорными формами чувствования и ощущения.

Но послекантовская символология (на основе которой культурология и выросла) утверждает, что у всего, что мы может сказать про человека (у аффективности, у страстей, у катарсиса, у удовлетворения) есть априорные формы чувствования. В том числе, у способности удовлетворения. Мы переживаем удовлетворенность чем-то не потому что фактически удовлетворены, а потому что мы удовлетворились удовлетворительным для нас способом.

Что такое праздник? Праздник – это, специально выделенные время и место, для того чтобы мы коллективно (как коллективное «я») пережили чувство удовлетворения бытием и поблагодарили создателя за создание такого прекрасного мира. Априорные формы, способности удовлетворения и т. д. - все имеет свои основания. Ничто из того что имеет отношение к человеку не лишено оснований, не обходится без этих заведомостей. Заведомостей, которые (именно потому, что они заведомости) мы получаем как готовые. Заведомости, которые для нас могут быть осмыслены и опробованы, которые могут оказаться либо возможностями и средствами, либо препятствиями и сопротивлениями. И вот тут мы делаем некоторые выборы, некоторые решения. И поэтому мы делимся на своих и чужих, на наших и других. А есть еще иные, которые ни те, ни эти, а бог знает какие.

А дальше вопрос: с помощью каких способностей сознания или функции мыследеятельности мы соприкасаемся с этими пределами и границами? Смелее, три ответа.

Реплика. Рефлексия.

Генисаретский. Рефлексия. Да, но рефлексию (так уж она сознавалась вообще и в этом сообществе в частности) чаще всего мы мыслим с помощью пространственных метафор. Мы говорим - рефлексивный выход во вне, объемлющая из вне структура, покрывающая оболочка.

…

Генисаретский. Что будет ее функциональным эквивалентом, которые можно мыслить с помощью темпоральных временных метафор? Что рефлексии в пространстве соответствует во времени?

Реплика. История.

Генисаретский. История как наука или как реальный процесс? Я же спрашиваю о функции.

Реплика. Опыт?

Генисаретский. Нет. Есть терминологический ответ - рефлексии равносущна рекурсия. На рекурсии основаны все вычислительные процессы в информационных системах. Это возвратные, повторяющиеся последовательности. Рекомендую ознакомиться, ведь на базе этих концептов построена вся теория хаоса, фрактальных структур и всего прочего. А вывод отсюда такой - постнеокантианский интерес к теме пространственности (и, в частности, телепространственного развития, равно как и интерес к теме времени, хронополитики и времясознания) связан с тем, что они из заведомых форм чувствования, пространства и времени переводятся в ведомые. Поэтому разные типы пространственной и временной организованности бытия-деятельности и становятся в этом случае проблемой.

Для чего это делается? Этот шаг был проделан, чтобы вернуться к другим формам пространственно-временного опыта. В частности, это заинтересованность всеми вариантами, которые нам показало современное искусство в графической и живописной форме - пространственная режиссура, организация пространства, как способ управления жизнью и переживанием человека. То же самое и со временем. Но в компьютерную эпоху, когда эти мультимедийные, пространственно-временные миры синтезируются (причем синтезируются машинно, а не вручную), пространственно временной опыт невероятно расширился и, связанные с ним изменения, потребовали еще одного круга вращения.

К вопросу об антропологии, антропотехниках и т.д. Понимание того, что есть человек (благодаря антропологической рефлексии или антропной) из сферы заведомого перешло в сферу ведомого и нас стало интересовать - каковы возможные и приемлемые фигуры человечности? Так антропологическое воображение стало темой. Произошло это потому что они разные - и в истории, и в разных культурах, и в разных состояниях сознания. Они разные, эти приемлемости видения о человечности, человеческого опыта. И вопрос: где эти фигуры таковы, что перестают соответствовать нашей антропологической идентичности? И мы говорим: нет, это, наверное, что-нибудь совершенно другое.

Этим и замыкается круг первой темы, которую я хотел обсудить. Итак, основание, достаточность. Основание - как средство и как препятствие, и (чтобы поставить жирную точку с этой частью) тема достаточности. Тема достаточности - это тема вкуса, как в случае с достаточной обороной. Сколько достаточно ядерных боеголовок, чтобы обеспечить паритет? «Десяти тысяч, пожалуй, многовато, очень дорого содержать, а давайте сговоримся на тысяче двести. Вот этого, пожалуй, достаточно». Достаточность как качество, которое есть вторая производная основательности. Не забывайте - не «вообще основательность», а «достаточная основательность».

Последостаточность – это достойность. Вклад в мировое правопонимание, который сделала правовая русская мысль, заключался в формулировании права человека на достойное существование (безотносительно к социализму).

Продолжаю последовательность - достаточное, достойное и, как последний предел, приличное, то есть без потери лица.

Вопрос. Что такое рамкополагание и где оно?

Генисаретский. Рамкополагание – это сдвижка из какого-то абсолютно априорного, неосознаваемого к обусловливанию. То есть мы уже фиксируем наличие границы и говорим где она, не отвечая на вопрос: «что это такое?». Мы ее только положили, но не превратили в трансформер, который можем менять по своему усмотрению. Это первый шаг к оспособлению определенной границы, к переходу от пределов к границе. Потому что я знаю, что не надо переступать, хотя не знаю что там, за ней. Это как знак высокого напряжения или таблички «Заминировано». То есть ясно, что лучше не соваться. Но отдельные товарищи, типа сталкеров, уже умеют бинтики вязать с камушками, бросать их и говорить: «Туда не пойдем, а туда пойдем».

Вопрос. Что такое принцип?

Генисаретский. Начало. Например, принцип – презумпция невиновности. Это то, что принимается заведомо. Ясно, что украл. Но если в судебном порядке не засвидетельствовано, значит, не украл. И наоборот, не было у человека ни чести, ни совести, а он подал иск в суд за оскорбление чести и совести. В суде доказали - была, точно была. Раз оскорбили, значит, было что оскорблять.

Вопрос. Является ли исследование поиском основания?

Генисаретский. Движение исследования происходит в форме поиска основания.

Суждение. Но тогда вектор сознания – это одновременно и средство?

Генисаретский. Да. Это форма, за которой движется исследование. То что вы увидите, услышите, опознаете в процессе этого движения заведомо неизвестно. А вдруг там обнаружатся люди с пёсьими головами?

Вопрос. А достаточность – это критерий для исследователя?

Генисаретский. Это критерий, а потому ценностное качество. Критерий – это средство оценки. Критерий – это то с помощью чего мы оцениваем. Значит мы полагаем ценности, опираясь на что-то самоценное, что нас полагает, а не что мы полагаем. Поэтому здесь мы сразу упираемся в проблему идентичности. То что нас полагает – это то с чем мы идентифицируем.

Все о чем мы говорили формулировалось в сфере мысли. И есть какая-то странная тайна в том, что все практические искусства (градостроительство, живопись, техника и т.д.) в Ветхом Завете атрибутируется Каином. Технологи, деятели и т.д. – это потомки Каина, братоубийцы. А великие, положительные были аграриями: они выращивали овец, верблюдов, потом стали выращивать злаки.

Это догматическое (или мифологическое) обстоятельство означало, что практические профессии (то есть все те специалисты, которые имеют дело с материей и сильными энергиями) табуировались и очень долго, почти до нового времени, держались в низших цехах. Еще Леонардо Да Винчи приходилось доказывать, что живопись относится к свободным искусствам, что это достойное занятие. Тогда все художники принадлежали к самым низшим цехам в иерархии средневековых цехов. И сферой мысли это не считалось. Только время от времени в истории появлялась какая-то пульсация. Например, у Платона вы еще найдете (в качестве персонажей его диалогов) кулинаров, возничих, кузнецов, представителей практических ремесленных профессий. Потом они исчезают из философии. В новое время (где-то во времена Леонардо) эти фигуранты практического мира снова появляются. И снова исчезают. Их опять табуируют. И так очень долго этот примат трансцендентального или теоретического разума превалировал над практикой.

Поэтому вопрос: если деятельность, причем тривиальнейшим образом, действительно идентифицируется с помощью целесредственного отношения (то есть целей и средств), то что же является априорной (заведомой) формой мысли по поводу деятельности? Если бы она состояла только из целей и средств, то каким словом, какой заведомостью она бы управлялась?

Суждение. Это то, что носит название акт.

Генисаретский. Нет, акт – это событие. В схеме понятие-суждение-умозаключение акт – там, где суждение. Акт – это деятельность в форме события, она случается и происходит, это не основание. Это то, что на почве и в пространстве чего-то происходит.

Вопрос. А результат?

Генисаретский. Результат получается. Он либо лежит, либо потом исчезает. Результат и есть основание.

Генисаретский. Итак, если цель и средство – два основных слова, с помощью которых идентифицируется деятельность, то здесь можно выявить и возможную априорную форму.

Суждение. Воля?

Генисаретский. Нет! Хотя, если чуть-чуть расширить круг, то можно найти. Например, мир как воля и представление или воля к власти. Это одна из основательностей.

Ладно, отвечаю сам: «Целесообразность». В «Критике способности суждения», последнем, старческом произведении Канта есть концепт - «целесообразность без цели». Чувство целесообразности как заведомое и одновременно критериальное основание. То на что опирается всякий стратегизм. Потому что когда мы полагаем цели, мы их производим, мы их меняем, выбираем. Но на основании чего мы выбираем цели? Вот на этом вопросе сломалась программа «Целевой подход», потому что создается впечатление, что цели можно писать произвольно - все для человека, все во имя человека.

Суждение. Смотря какого человека.

Генисаретский. Правильно. Поэтому у нас идеологически все так жиденько, но зато аккуратненько. А потом идет большое умолчание, а потом и дефолт. И это программа называется «Целевой подход».

Итак, целесообразность. Тут мы должны обратить внимание на то, что следует из созначения основания и средства. Мы заметили следующую созначность двух концептов – что основания могут быть средствами и они же могут быть препятствиями. И что из этой созначности следует? Какой из этого можно сделать вывод?

Вчера на примере с этнофутуризмом я говорил о проблемных ситуациях из которых потом, через практические проблемы, вырастают в том числе и исследовательские.

Сейчас я прямо перехожу к структуре онтологической проекции проблемы, которая обсуждается в терминах задачи - задача, условие задачи и решение. Я говорю сейчас о процедуре онтологического проецирования, про онтологическую проекцию проблемы. То есть проблема – это не то, что в наших головах существует и не то, что существует в системах коммуникаций. Проблемы имеют всегда онтологический смысл, они реальны. Они существуют в том, что существуют. И поэтому данные онтологические проектные проблемы тоже нужно мыслить, как относящиеся к самому положению дел.

В частности, сводя какую-то проблему к одной задаче (это для красоты, вообще-то, как правило, они сводятся к куче самых разных задач) мы говорим, что и сама задача, и условия ее решения, и сами решения обладают тем же качеством предметности, которым обладала сама проблема. И вот удержать предметность (помните этот принцип о сохранении предметности, этого исходного тезиса?) – это, в данном случае, и значит, что мы при данных зафиксированных  условиях решили именно эту задачу, а не какую-то другую.

Но сама по себе возможность расчленить проблему на три вещи - на задачу, условия ее решения (начальные условия, граничные условия или конечные условия) и решения (обратите внимание, что большинство задач имеет не одно единственное решение, их может быть несколько) – очень важна. Важна сама возможность и наша способность спрашивать: при каких условиях эта задача решаема и решается? Эта игра (на переводе содержания задачи и самих условий и возможных решений) и составляет процесс решания или разрешения задачи.

О чем этот фрагмент? Что происходит с основаниями про которые мы мыслим? Пока мы сказали, что они могут быть условиями, которые смогут быть средствами или препятствиями. В чем здесь может состоять заведомость и ведомость? Задачи задаются и принимаются. И тут начинает разыгрываться деятельностный залог всей этой проблематики. Отсюда уже можно вытаскивать все связанные с этим следствия. А именно, что задачи не есть данности, они задаются. Они могут задаваться как задания в директивном порядке, они могут задаваться и как учебные задачи, но они всегда задаются из проблемной ситуации. Они задаются как вопросы. Поскольку вопрошание - это и есть озадачивание и наша озадаченность задачами.

С чего начинается мысль? Мысль, согласно древним грекам, начиналась с удивления, а на языке практического действия - с озадачивания. Нечто меня озадачило, проблематизировало и потребовало от меня самоопределения. И где-то здесь надо искать судьбу основания и обуславливания (в смысле выяснения условий, при которых могут быть найдены решения).

Об этом, о разных векторах такого обуславливания я и буду говорить, поскольку здесь начинается очень мощная предметная развилка. Проблематизация – один из вкладов методологии в развитие этого дела.

Вопрос. А можно в эту схему вписать такой процесс как схематизация?

Генисаретский. Вписать-то очень просто. Только потом вписаться в этот поворот будет трудно. Отдельная линия, связанная с движением схематизма (когда-то возникшего именно в этом кругу), связана с тем, что была открыта множественная заведомость, априорность всего, что можно фиксировать в человеческом мире. Почему схематизм? Почему он включает в себя все формы чувственности и предчувственности, а затем и воображение, и все остальное, как бы дополняя мысль, понятийность? Потому, что уже было сказано, что пространство и время, а потом и телесность - это априорные формы чувствоваемости, ощущаемости, воображаемости и применение понятий функции к кругу тем, которое как раз у Канта в системе категорий и произошло. То есть какую бы мы способность человека не взяли… Назовите какую-нибудь способность.

Реплика. Воображение.

Генисаретский. Вы обязательно найдете трактат на тему: «воображаемое и воображение». Воображение как способность и его предметнополагаемые формы, то есть воображаемое. Мысль - мыслимое и немыслимое. Чувство - чувствуемое, прочувствуемое, промысливоемое и т.д. Какую бы способность (то есть функцию) мы не взяли, все равно посчитали бы, что, наверное, есть что-то, что доступно только этой способности, только этой компетентности.

Вопрос. А удивление?

Генисаретский. Удивление. Здесь то же самое - удивляющее. А что удивляет? На этот вопрос есть как раз заведомый ответ - чудо. Удивление и чудесное – это форма проявления чудесного и волшебного. А что оно проявляет? Оно проявляет таинство, таинственность.

Мы научились и превратили это в формальную возможность. Теперь надо научиться предъявлять основание не только для мысли. То есть не только из представлений делать понятия, а потом уже двигаться через суждение к рассуждению, а требуется функциональный аналог этого перехода от представления к понятию. Он требуется для всего, что мы знаем про человека. Кант сделал следующий шаг, когда сказал, что у чувственности и у мыслимости есть общий корень - воображение. Но на этом он остановился. А расширение его произошло так, что схематизмы (которые там доставляли чувственность понятию или понятие чувственности) должны были охватывать вот эти все «емые» схемы, в чем синтезируется и фиксируется все «емое». Все что потом станет воображаемым, чувствуемым, мыслимым и т.д. Все что мы человечим в доступных и посильных нам формах человечности. Все человекопосильное, хотя и не проименованое.

Вопрос. А можно чуть-чуть поподробнее об отношении между проблематизацией и схематизацией.

Генисаретский. Дело в том что вчера, когда я об этом начинал говорить, сложилась такая связка - проблемная ситуация фиксируется для всего полного набора типов деятельности. Она схватывается как таковая. И только потом, через фиксацию разных практических контекстов, мы движемся к собственно исследовательской проблеме. Поэтому, когда вы сейчас говорите про проблематизацию, вы имеете в виду расширенное понимание, проблему для всего спектра форм деятельности, а не только для познавательной? Тогда схемы – это основания (они же средства и препятствия) для проблематизации и, соответственно, проектного замышления (того, в чем проблема разрешается).

Суждение. Мне не понятно. Ведь вроде бы этот статус переходный схемы от категории к…

Генисаретский. Нет, не к категории, а от всех априори. Мы перечислили список и каждой из них соответствовал свой ведомый предмет. А категория только один из них. Мы назвали архетипы, парадигмы, типы из типологии и т.д. - это открытый список. Он открытый, потому что располагается в разных частях культуры.

Любопытен ваш «северо-западный ход», когда вы в основание стратегического действия положили доктрину. Доктрина или учение, это то в чем фиксируются все заведомости вопроса, все что до того, все что несомневаемо, априорно, аксиоматично и так далее. Эту часть нельзя иначе как доктринально изложить, потому что это не имеет основания, иначе это было бы рефлексивной формой. Если мы будем спрашивать про основания этих оснований, то просто отойдем на шаг назад. Будет обратное движение в бесконечность. Надо же где-то остановиться, то есть с чего-то начинать. Вот для этого мы и излагаем доктрину или аксиому.

Суждение. Схема - это форма удержания основания?

Генисаретский. Схема – это расширенная стратегия основательности. Не только категории и не только архетипы, а открытая основательность. Если вы признаете такой предмет ведения как креативность финансов как таковых или креативность войны, то вы в круг основания введете много чего такого, очень странного. А понятие стратегичность – это тактика работы с основанием. Это попытка введения того, что было раньше доктринально и априорно. Это попытка артикуляции нового круга оснований. А ведь что значит расширение круга основания? Это значит захват большего числа деятельности. Это значит, что мы заведомо делаем заявку на то, что все эти деятельности и образования и прочее, что это наши ресурсы. Что это не камерная форма и не соло, и не хоровое унисонное пение, а такая гитарофония. Что разные деятельности мы будем синтезировать или захватывать в свое общее, стратегически организованное действие. Это определенная претензия на возможность охвата, которому, конечно, предшествует определенное освоение.

Вопрос. Олег Игоревич, а вы предполагали дальше говорить о той фигуре, которая будет осуществлять эту деятельность?

Генисаретский. Фигура в смысле чего?

Реплика. В смысле позиции.

Генисаретский. Нет. Пока мы только дали название этой позиции. Она еще у нас (в порядке замкнутого на самого себя стратегического маневра) называется - позиция стратегирования, временно. Все что сейчас тут происходит, это пока игра, попытка построения корпоративного тела в постстратегический период. Мы просто смотрим на шаг или на два вперед. А одновременно идут и схематизм, и игра в основательность, в фундаментализм.

Это и есть то, что я называю (в отличие от корпорации) корпоральностью, поскольку корпоральность – это определенного рода, специфическая телесность. На самом деле это один и тот же вопрос, вопрос о выборе формы корпоральности и построения какой-то сетевой, как-то предицированной корпорации корпоральности и выбор типа стратегизма или постстратегизма. Это одно и то же действие. Инкорпорирование – в какой-то тип корпоральности и простратегирование, врастание или перерастание через нее.

Вопрос. Что с вашей точки зрения мешает схематизации?

Генисаретский. Зацикленность на любительском рисовании.

Вопрос. То есть надо быть профессиональным художником?

Генисаретский. Дело не в профессиональном художнике, а в том что визуальное мышление очень рафинированная в двадцатом веке вещь. И, собственно, пропедевтики (визуальное мышление и действие), которые преподавались в Баухаузе в 20-е годы, создали культуру авангардного, проектосообразного, визуального мышления, но и экспонирования. Основных функций визуальной мысли три:

- экспонирование или эксподизайн на каких-то подиумах. Это то, что можно выставить. «Экспо» - означает «сделать доступным для всех»;

- коммуникодрама - это игры и всякого рода коллективные действия. Это организация коммуникации на каких-то сценах. А сцена - это единица, на которой и идет работа. Дальше идет экран.

Это способы динамизации и одновременно артикуляции визуально пространственных качеств. То есть некие тенденции в развитии схематизации. Выиграв в экспонировании, в коммуникативных качествах (и тем самым создав сцену для мысли, нарисовав человечков и заставив каждого играть какую-то роль и обеспечив этим единство внешнего и внутреннего) мы проигрываем в другом, в дискурсивных. Это проигрыш и резкое понижение логической культуры. А методология без логики – это «унесенные ветром».

Схема - это функция, а не рисунок. Есть категориальные, архетипические и прочие схемы.

Вопрос. Но задача схематизации…

Генисаретский. Задача схематизации, с ее функциями обеспечения коммуникативной связанности (задание ситуации здесь и теперь, для мысли, для воображения, для того, что иначе не все могут схватывать). А культивировать типологизацию (различение разных форм схематизации) нужно в виде разных качественных компетенциях.

В заключение сделаю прыжок в сторону. Я уже обозначил, что с этими вещами происходит в мире – с достаточностью, с достаточной обороной и т.д. Вспомните ситуации игры с достаточностью наступательного или оборонительного потенциала приводят к паритету и, казалось бы, это вызывает стагнацию. Если удерживается паритет, то нет поводов для развития. Так каким образом обеспечивается развитие? Оно обеспечивается благодаря конверсии. И считается, что благодаря продвижению в сфере таких жизненно важных интересов, нарабатываются технологии, которые потом, в свою очередь, могут транслироваться в другие сферы. То есть конверсия в форме развернутого, планируемого процесса или просто, с самого начала, создание систем двойного (тройного или многократного) назначения.

Некоторые считают, что осознав это дело, стратегическое планирование начинает искусственно строить такие площадки, на которых можно каждый раз воспроизводить ситуацию недостаточности, чтобы достигать достаточности паритетов, чтобы обеспечивать возможности для перетоков технологий, то есть для конверсии. В качестве примера, как правило, приводят проект СОИ или чего-то такого.

А что было у нас? У нас же тоже был мощный военно-промышленный комплекс и даже сейчас есть? Почему эти конверсионные перетоки ни в какой форме не состоялись у нас? Потому, что есть структурное обстоятельство, которое этому препятствовало – это создание системы почтовых ящиков и закрытых городов и территорий. Вроде бы, такая концентрация ученых наоборот должна способствовать развитию. Отнюдь. Именно из-за того, что ученые были отделены, вычленены из системы общего научно-технического прогресса, из системы стандартизации, нормирования и пр., они жили своими наработками или шпионажем, неконвертируемыми в систему научно-технических стандартов.

И здесь есть некоторая система неопределенности, которая имеет свою политическую предысторию. Наша система почтовых ящиков возникла после процесса промпартии как некоторое принципиальное политическое решение, которое носителей этих способностей (обеспечивающих научно-технический прогресс) изъяло с политической арены и погрузило в специальную зону, где бы носители этих специфических способностей к познанию и к изобретению, не применяли бы эти свои способности в социально-политической и экономической сферах.

Тут я вспоминаю знаменитую фигуру воображения, которая была высказана вождем пролетариата, Карлом Марксом, еще до всяких теорий конверсий и пр. Ее суть - превращение науки в непосредственную производительную силу. Это формула, определившая природу научно-технической революции в 60-ые годы. Формула означает превращение того, что существовало в сфере чистого познания и относилось к сфере настройки (или, как сейчас говорят, к культуре) в нечто другое - наука обладает свойством встраиваться в качестве производящих функций (производительных сил и производственных отношений). И по этой логике, если наука превращается в производительную силу, то тот класс, который этой силой владеет, должен был бы (по марксистской логике) превращаться в ведущий класс современности. Чтобы этого не произошло, была сделана политическая кастрация и загон этой силы в соответствующие почтовые ящики.

Изменилось ли что-нибудь в этом отношении после перестройки? Эта же самая идеология была освоена корпоративным бизнесом нашей страны и носители культуры опять оказались в слабой позиции. То есть бизнес сделал то же, что и партийная номенклатура в свое время. Поэтому все попытки построить национальную инновационную систему без решения (хотя бы в уме) этого социального и, одновременно, культурно-политического вопроса обречены на крах. Это мое мнение. Поэтому я и говорил, что у нас (у носителей) есть свои классовые интересы, поскольку мы являемся носителями того набора компетенций, который обеспечивает развитие в этих условиях. А дальше будет идти процесс классовой борьбы. В той или иной форме.