Как я попал в ШКП

Я родился и жил в Москве.
Закончил физико-математическую школу №2. С пятого класса мы там не просто учились математике, а учились математике все свободное время. Это считалось нормой и высоким предназначением. Летом ездили в лагерь, и даже там было нормально – в свободное от готовки еды время поехать в какое-нибудь местное кафе, открыть вузовский учебник и на салфетках рисовать формулы.

Соответственно, после школы поступил на мехмат МГУ и еще первые два курса с восторгом занимался математикой. К счастью, ее там оказалось слишком много для того, чтобы понять, что жизнь математикой не ограничивается и нужно заниматься чем-то еще. При этом математическое образование и математический подход наложили довольно значимый отпечаток на то, что потом со мной происходило, на мое мировосприятие. То есть как был занудой-формалистом, так им и остался.

Момент, довольной значимый для моей истории с ШКП, состоит в том, что мой отец, Зендриков Юрий Михайлович, попал в движение очень давно. Если правильно помню, то году в 88-ом или 87-ом, если не раньше. И в течение длительного времени я знал, что существует такое сообщество, где собираются очень умные люди, обсуждают совершенно замечательные вещи. Меня даже несколько раз посылали с диктофоном записывать лекции Георгия Петровича. И, как теперь пониманию, некоторые методологические схемы и приемы, которые там обсуждались, отец на мне потом откатывал по полной программе.

При этом меня туда не тянуло совсем. Потому что у них были какие-то общественно-гуманитарные вещи – мне это тогда казалось не интересно. Вот в математике – формулы, цифирки, бинарная логика, все понятно.

Так это все происходило примерно до пятого курса. Мое окончание Университета совпало с окончанием Советского Союза. Стало понятно, что все научные программы и возможные места трудоустройства, которые на тот момент казались перспективными и значимыми, скоро начнут сыпаться и сворачиваться. Потому что до этого вся наша кафедра, весь курс активно рекрутировался под программу “Бурана”, под программы каких-то фундаментальных исследований, в конечном итоге работающие на военку.

В какой-то момент у меня возникла такая же ситуация, как в анекдоте про китайского мастера, который прожил не одну тысячу лет и умел убивать драконов. Проходит очередная тысяча лет, и он обнаруживает, что за это время никто его не вызвал убивать драконов. Он решил, что, по всей видимости, драконы кончились. Тогда, чтобы не остаться совсем не у дел, он открыл школу, в которой начал учить других убивать драконов.

В этом смысле к концу пятого курса у меня возникла шальная мысль – не заняться ли мне преподаванием математики: если уж употребить ее нельзя, то единственным местом использованием своего образования, бэкграунда, является преподаванием математики.

1991 год. Математика уже вот здесь (рукой по горлу). Чем-то хочется заниматься. Начинаю смотреть по сторонам. Зарабатываю деньги частными уроками. В этот момент, за счет технического приема, придуманного хитроумным родителем, я таки попал в ШКП. Прием состоял в том, что меня попросили разработать для ШКП базу данных, поскольку в таком сообществе умных людей никто на компьютере работать не умел. И вот я сижу, пишу им программы, а они – про свое про умное.

А параллельно идет кризис возможного трудоустройства и самоопределения по жизни.

Соответственно, в августе 1991 года путч. Петр проводил экстренное заседание с ШКП. Собрал всех вместе, а я в соседней комнате ваял базу данных. Я не помню, что тогда Петр говорил, Помню, что у меня забрали стул, и я сидел на корточках перед компьютером. А Петр вошел и спросил: "Вы кто?" и я глубоко задумался над ответом.

* * *

Итак, авантюра отца получилась, с осени 1991 года я стал стажером Школы Культурной Политики и пришел в образовательное крыло. В рамках этого крыла я решил осваивать методологию в применении к преподаванию математики, потому что после окончания университета в 1992 году, как уже говорил выше, пошел работать в свою же физико-математическую школу № 2 преподавателем математики.

В 1991 году участвовал в нескольких играх, которые проводил Петр. Первая игра, в которой я участвовал, была игра с Верховным Советом Якутии по разработке стратегии и политики республики Якутия-Саха. Приехали министры якутского правительства, депутаты. У нас в группе сидел министр иностранных дел Якутской Саха Республики, и Сергей Иванович Котельников, у которого в группе я был стажером, валял его направо и налево, а я пытался осваивать технику различения объектно-онтологической и оргдеятельностной досок.

Мне был дан карт-бланш на задавание всяких вопросов этим людям. Вопросы были не совсем уже неуместные, поэтому, когда они на них не могли ответить, Котельников дожимал ситуацию, чтобы они таки отвечали или признавали свою неспособность это сделать. Ситуация, когда ты можешь поставить в тупик министра иностранных дел Якутской Саха республики, задавая ему правильные и умные вопросы – это было очень красиво.

Помню, что когда приехал с игры, на вопрос моих родственников и друзей: “Что было?”, – я ответил, что там были настоящие люди, эксперты, надо за них держаться, и не пропадешь, потому что они понимают, как жизнь устроена, что происходит.

Поэтому одно из первых впечатлений от Школы, как я сейчас понимаю, это побочный эффект оттого, что ты, твоя команда, это сообщество могут решать довольно сложные задачи, которые не могут решить первые лица страны, и вступать в контакт с сильными мира сего.

Учеба в ШКП

У нас на третий набор ШКП был самый массовый конкурс. Тогда, если я правильно помню, число людей, обратившихся к ШКП, записавшихся и решивших разобраться в том, что же это такое, и прошедших первичное собеседование, было полторы тысячи человек. Петр читал замороченные лекции, постепенно повышая их сложность, и по мере того, как народ на них проникался, загружался огорчался и уходил, это число сокращалось. Цикл лекций назывался “Чего я не понимаю про мышление?” – люди приходят учиться, а им главный в этой конторе рассказывает, чего он не понимает про мышление.

До "семейной" игры дожили примерно человек сорок-пятьдесят. Это были люди, которые хотели странного, хотели осваивать новую сферу деятельности, новые подходы, которым было неинтересно заниматься простыми вещами.

Они были похожи друг на друга блеском в глазах, который был у нас в школе и в МГУ на первом-втором курсе; то же постоянное чтение и обсуждение сложных книжек и те же разговоры о высоком – это сближало, это было узнаваемо.

Точно также, как я в школе занимался математикой в свободное от математики время, здесь у нас, помимо двух общих семинаров в неделю, был специально организован свой семинар. Когда не могли найти помещение, ехали на социологический факультет МГУ. Туда можно было просочиться, занять аудиторию и говорить про методологию, делать друг перед другом доклады, спорить, что-то обсуждать, читать методологические тексты, ломать копья по поводу того, здесь или не здесь на какой-то схеме должна быть фигурка.

Тогда существовал еще пример старших стажеров, которые во всем этом уже разобрались.

* * *

Ощущение “как же круто шпынять разных министров” вылилось, при некотором его осмыслении и снятии с него некоторой мальчишескости, в стремление осваивать и занимать экспертную позицию. В ШКП демонстрировалось (хотя никто открыто об этом не говорил), что мы, стажеры, можем выполнять экспертную работу. Эксперт ведь это не тот, кто много-много знает и кто прожил долгую жизнь, а тот, кто умеет задавать правильные вопросы, выстраивать логику рассуждения, делать логически обоснованные выводы и суждения. Поэтому методология мне была нужна для того, чтобы быть экспертом.

Для меня ШКП, или методология (тогда я это не очень разводил), давала шанс реализовать себя в качестве эксперта по типу деятельности. И Петр впрямую помогал делать это в ряде проектов, в которые я попадал. Были “настоящие” эксперты, которые что-то могли сказать по делу, и как к идеалу мы к ним стремились, пытались делать что-то подобное.

И еще одно, что меня тогда подкупило и тоже было довольно значимым, – это работа в игровых технологиях, работа с людьми, с аудиторией, держание аудитории, задавание вопросов, управление процессом коммуникации здесь и теперь.

О культурной политике

Классическая ситуация того времени – вопрос, который мне задали в 1992 году по поводу ШКП: “И вы что, всерьез думаете, что Хасбулатов может быть культурным?”

Я не знаю, что такое культурная политика. Петр Георгиевич написал по этому поводу кучу текстов. Было много разных слов, и я даже умел их произносить – по поводу того, чем не является культурная политика. Это не политика в области культуры, это не то-то, не то-то и не то-то, но некоторого содержательного концепта – что такое культурная политика – я сейчас по памяти воспроизвести не смогу. Есть некое ощущение, интуиция. Но для меня идея культурной политики не являлась собирающей, базовой идеей, замыкающей всю конструкцию – этих людей, которым там были, идеи, которые обсуждались. Считалось, что есть такое словосочетание, за ним стоит определенный набор смыслов, которые позволяют мне здесь и теперь что-то делать с применением своих предметных знаний и своих предметных представлений.

Скажем, для меня наиболее значимыми рамочными конструкциями, нежели идея культурной политики, являлись представления о системо-мыследеятельностном подходе, системо-мыследеятельностной методологии, методологические схемы, конструкции, концепты. Эти вещи имели большее значение и с точки зрения организации моей деятельности, и с точки зрения работы с предметным содержанием.

У меня такое ощущение, что и для моих коллег именно они были ведущими, и осваивалось пользование этими представлениями в предметном пространстве, а не идея культурной политика как некая замыкающая конструкция, которую надо было понять.

Тогда довольно быстро стало понятно, что Петр работает пустыми формами. Это одна из техник работы, в том числе и с группами на играх. Объявляется некоторое пустое имя, в которое вкладывается некий набор часто парадоксальных с точки зрения здравого смысла и предыдущего опыта словосочетаний – “культурная политика”, “гуманитарная технология”. Про это словосочетание говорится: “это не то-то, не то-то, не то-то”. Таким образом расчищается место, а потом туда должно что-то сложиться и заполнить это пространство.

Я достаточно хорошо это понимал, поэтому не рвался к освоению и пониманию того, что же Петр имел в виду, когда он это место очертил. Там не было ничего. Он туда что-то клал, другие что-то клали, я иногда тоже что-то клал или, когда надо, надувал щеки и говорил какие-то слова о том, что культурная политика – это то-то и то-то.

Организация учебного процесса

По большому счету, учебного процесса в классическом его понимании не было. Поэтому я для себя выделяю два механизма развития и обучения, которые в ШКП использовались.

Первый – это механизм семинаров, где нужно было делать разумный доклад. Эти доклады делались в двух жанрах. Это доклады по применению методологических конструкций к предметам – про образование, про математику или про язык в методологическом залоге. А другое – это были доклады по освоению методологических понятий и конструкций.

Например, “что такое рамка?, как ее мыслить и как с ней работать”. И несколько дней шло обсуждение по поводу рамки.

А вторым элементом образовательной технологии было включение в реальный консалтинговый бизнес-проект. Когда через два месяца после игры в Якутске с Верховным советом Костя Кошкин и Володя Марголин проводили семинар с руководителями гороно и директорами школ Мирнинского района, они меня на этот семинар пригласили вести группу. То есть тебя бросали с головой, – мол, давай сам разбирайся – и ты должен был осуществлять реальную консалтинговую практику и пытаться быть тем самым экспертом и консультантом, выполнять ту роль, о которой говорил кто-то другой, и которую выполняли настоящие эксперты и консультанты.

Предметом обсуждения на наших семинарах в том числе была и деятельность в рамках этих проектов.

Не знаю, как Петру это удавалось, но ведь ему деньги платили за наши безобразия. Или не платили. Когда не платили, я понимаю почему. А вот когда платили – не понимаю.

Обучение в ШКП

В рамках ШКП существовала такая схема перехода с курса на курс. По окончании первого курса ты должен сделать предметный доклад про свою тему, неважно, откуда взявшуюся, скорее всего, из прошлой жизни, из своего первого образования или первого мира. Этот доклад должен показывать, как ты переосмыслил то, чем ты занимался, в терминах и языке методологии.

Второй курс – нужно было участвовать в круглом столе по обсуждению какой-то методологической заморочки, демонстрируя способность видеть поле, вести дискуссию, удерживать тему и позиции участников. При этом дискуссию не предметную, а методологическую.

А на третьем курсе надо было сделать доклад. Сейчас трудно говорить про этот третий доклад… Он вроде бы должен был показать, что ты делаешь некоторые методологические построения, потом опускаешь их в предмет и показываешь, какие следствия за этим возникают. То есть не в порядке рефлексии предмета, а в порядке проектирующего действия: ты что-то придумал и должен теперь свою методологическую схему в предмете развернуть и показать.

* * *

Может, я что-то плохо понимаю, но хороших докладов у третьего курса практически не было. Очень симпатичный был доклад у Козловского. Других развернутых, четких и осмысленных докладов я не припомню (в прочем я не все доклады слышал, т.к часть из них делалась не на "семейной игре", а специальных школах или семинарах. К тому моменту на нашем курсе защищалось четыре человека: я, Наташа Рыбалкина, Саша Гольдфарб и Маша Черток. У меня было ощущение, что качество докладов потихонечку с курса на курс падало. И нашим курсом мы поставили точку по степени невнятности и малоосмысленности сделанных докладов.

Я рассказывал что-то про то, как должна быть организована экспертная деятельность в области образования – экспертиза образовательных проектов, программ. Материалом для доклада послужил проект, который годом раньше мы делали в Междуреченске - проект, посвященный экспертизе региональной образовательной инфраструктуры: много лет образованцы что-то делали, какие-то инновационные школы появлялись, и наплодилось некоторое поле образовательных инициатив и ситуаций и надо было понять, что с этим делать дальше.

Наш экспертно-консультационный проект состоял в том, чтобы выстроить по отношению к этому феномену некоторое рационально осмысленное управленческое отношение, построить политики и программу деятельности городской администрации по отношению к сфере образования и включить ее в другие проекты. Мы выступали в качестве экспертов, которые описывали и анализировали все эти феномены в системном языке, и пытались “увидеть” системное целое.

А диплом мне выдали по специальности “культурология”.

Как я понимаю, у Петра Георгиевича были некоторые трудности с тем, по какой специальности выписать мне диплом. Думал, думал, выписал по этой. И, видимо, был прав. Но это не значит, что я как-то проявлял интерес к этой теме и стремился получить такой диплом. Хотя лекции и обсуждения по культурологии слушал.

Окончание ШКП

Мне очень сложно провести границу окончания ШКП. Она была очень длинной, размытой и странной. Было три интенсивных курса (года). После третьего курса, посмотрев на все странные доклады, которые мы там соорудили, Петр Георгиевич сказал, что он виноват перед всеми в том, что он нашим курсом мало занимался. Раз доклады были хреновые, значит, мастер где-то что-то недоделал. Поэтому он собрал оставшихся в живых выпускников или недовыпускников и устроил с ними квартирный семинар. Еще где-то полгода пытался держать нас в строгом теле и заставлять делать серьезные методологические доклады в жестком режиме. Это было очень интересно, но к сожалению Петр Георгиевич, видимо, ожидал от нас большей отдачи и вскоре эти семинары прекратились.

Потом учебный режим как-то кончился.

Проекты

Было несколько проектов, которые странно и постепенно заканчивались. Два проекта по экспертизе и развитию региональной образовательной инфраструктуры. Один – в Междуреченске. Другой – в Находке.

В Междуреченске мы провели две интенсивных экспертных сессии. Выезжали, проводили опросы, интервью, обрабатывали, писали отчет. Решили провести активную технологию экспертизы – это было одно из действий, из-за которых нам, потом, денег и не заплатили – когда я собрал аудиторию человек в семьдесят с тем, чтобы предъявить им результаты экспертизы образовательной среды города Междуреченска.

Технология была задумана такая: я собирался говорить провокационные тезисы, и по мере того, как народ на них будет резонировать, возмущаться, соглашаться – смотреть, где мы попали, а где не попали. Мы объяснили людям, что мое сообщение есть часть экспертизы, а не доклад результатов экспертизы, что в отчет войдет то, на что они срезонируют.

Естественно, это все было не услышано и не понято. Им казалось, что пришел какой-то человек и начал нести пургу с трибуны, при этом еще нести плохо, потому что опыта лекции, стояния перед большой аудиторией и произнесения связных текстов было не очень много. А в зал явились представители городской администрации, первые и вторые лица города. Я понимаю, какое кислое впечатление на них мы производили и почему нам таки не заплатили деньги.

Второй проект был в Находке. Петр проводил так называемый педагогический конвейер. В течение полутора лет он завез туда огромное количество педагогов-новаторов, которые приезжали и рассказывали о том, что появляется нового в педагогике. У тех, кто слушал, от этого летела крыша, и они начинали что-то из услышанного у себя развивать. А потом Петр меня туда направил, что бы, прокрутив процедуру экспертной оценки, проекта понять, что же там произошло.

Как я сейчас понимаю, это была классическая процедура оценки проекта. По результатам я проводил проектный семинар – это был мой первый опыт проектирования и проведения проектного семинара. На мой взгляд, очень классный был семинар. Всем, кто вел (Я, Гена Блинов, Михаил Флямер Андрей Зоткин из Томска), очень понравилось. Тем, кто участвовал, тоже. Господину заказчику, как я понимаю, не очень, потому что он думал, что это будет статусно и круто, а я имел неосторожность пару раз произнести фразу о том, что это мой дебют.

Так что в этом смысле политическую рамку я тогда держать не научился, и наверное до сих пор не очень хорошо держу.

* * *

Другой интересный был проект, когда мы работали с первым еще фондом Сороса, “Культурная инициатива”. Это был 1994 год.

В рамках этого проекта мы должны были провести четыре проектных семинара по обучению педагогов написанию заявки на грант и правилам подачи и предъявления своих идей в проектный фонд.

Проект был довольно интересный и как нам казалось успешный: Фонд “Культурная инициатива” через некоторое время после этого закрыли.

Но у меня ощущение, что никогда проекты закрывались не потому, что мы что-то сделали не так. Они закрывались как-то странно, по какому-стечению обстоятельств, еще почему-то…

Семинары по проекту “Культурная инициатива” прошли гениально, все было замечательно, но проект закрыли, потому что Сорос решил, что деньги тратятся неправильным образом, и по неким политическим соображениям этот фонд был закрыт и развернут другой. Не потому, что эта программа просыпалась, а потому, что другие программы пошли неправильно.

В 1995 году Петр попытался запустить проект архива Московского Методологического кружка и перевести на компьютерные носители большое количество текстов. Меня он пригласил быть менеджером этого проекта, отвечающим за техническую часть, поскольку я одновременно что-то понимал в компьютерах, в программах и железках и что-то понимал в методологии. Результатом этого проекта было то, что мы сделали опись текстов, которые были в электронном виде у Петра, мы сделали некоторые концептуальные заморочки по поводу того, как должен быть устроен архив Московского Методологического кружка, придумали техническое решение того, как этот архив должен переводиться на электронные носители. А потом возникли обстоятельства непреодолимой силы, проект закрылся.

И я оказался на складе, где мы с приятелем собирали компьютеры из запчастей, грузили компьютерные и музыкальные диски в картонные коробки,оклеивали их бумагой и отправляли в Америку. Очень выгодное и интеллектуальное занятие.

Карьера

Из своей школы я ушел еще под проекты в Междуреченске и Находке. На этом моя педагогическая карьера закончилась.

В начале 1996 года я совершенно случайно попал в “Народный фонд”. Общественная организация, работающая по западным грантам, занималась общественным самоуправлением. Основной методикой работы являлись тренинги и консультирование. Мне показалось это интересным.

Мне казалось, что здесь работают ребята, которые хотят продвинуть в Россию идеи общественного самоуправления и производят действа в техниках и формах, похожих на оргдеятельностные игры, к которым я привык. При этом они не очень понимают, что они делают, зачем, но у них есть деньги. Поэтому можно прийти сюда и попытаться тут все переосмыслить, употребить и освоить в методологическом контексте. Что и было сделано.

Это одна из точек устойчивости моей последующей жизни и карьеры. Я регулярно пытаюсь отсюда уходить и говорю, что все, завтрашний день – это последний раз, когда я сюда прихожу… Но пока так не складывается. Ухожу и возвращаюсь.

Вокруг этого места накручивается много других проектов, я в них с удовольствием участвую, но они заканчиваются, а это – пока длится. Хотя здесь все уже по-другому, совсем другие ориентиры, цели и базовый набор представлений.

Образование и его применимость в жизни

Математикой я не занимаюсь совсем. Единственное, что я взял из математического образования, и что ведет меня по жизни – это принцип формального отношения и логического упорядочивания смыслов, деятельности, пространства.

Из шкпэшного опыта активно используются и пригождаются, в частности, некоторые техники работы: анализ ситуации (идея ситуации, представление о ситуации), работа с аудиторией (задавание вопросов, удержание коммуникации, видение коммуникативного поля).

В рамках работы в Народном Фонде пришлось заниматься тренингами, а для этого пришлось познакомиться с тем, как подобного рода вещи развивались у буржуев. У нас Петр ссылается на педагогическую традицию Выготского, а “буржуи” ссылаются, если поглубже покопать, на Пиаже, а Пиаже, если еще поглубже покопать, на Выготского. То есть к нам вернулись наши педагогические деятельностные подходы как последнее слово буржуйской педагогической мысли. Очень интересно соотносить их подходы с нашими.

Через эту тему – через работу с общественными организациями, общественным самоуправлением, третьим сектором и т.д. – пришлось разбираться с темой города и городского развития. Начал разбираться, чем же занималось хозяйственное крыло ШКП в то время, когда я занимался образованием: шли работы по городу, городской тематике, консультированию муниципальных образований и городскому развитию. И сейчас это одна из тем, в которых я работаю, и осваиваю ее сейчас с точки зрения того, как можно встроить в нее те инструменты и способы работы с жителями, которые мы тут наработали.

* * *

Несколько раз плотно работал с Константином Кошкиным. Последняя работа с ним закончилась в феврале. Он пригласил меня на избирательную кампанию в одном из округов Нижнего Новгорода – попытаться в рамках кампании использовать ресурсы общественных организаций по работе с жителями напрямую. Я забрал из "Народного Фонда" половину сотрудников, мы выдвинулись в Нижний и пытались те схемы, способы и приемы работы с жителями, которые мы использовали в здешних программах и экспериментах, использовать там в контексте выборной кампании.

Клиент выиграл. Ему, правда, потом было плохо, потому что он был вынужден принять на себя ряд социальных обязательств перед жителями.

Достаточно плотно работаем с Мишей Флямером, Мариной Либоракиной и Машей Черток. Мы довольно часто пересекаемся, видим, кто чем занимается, иногда подкидываем друг другу какие-то проекты, приглашаем семинары…

Петр Георгиевич

С Петром Георгиевичем в первый раз я встретился так. Я тогда учился в девятом классе, и отец меня послал записывать семинар по подготовке игры на Байкале. Появился какой-то человек, молодой на фоне тех монстров, которые там сидели, и начал делать доклад. Что было в докладе – совершенно не помню, но этот случай запомнился. Реально-то я с ним познакомился в 1990 году.

Мастер, учитель, человек, который круче всех и всегда прав. В какой-то момент я сформулировал такой тезис: чтобы стать учеником, Учителя нужно обожествить.

Были примеры, когда он меня поражал насмерть. Заканчивается десятидневная игра, по итогам ее он проводит рефлексию и вспоминает, что, кто и когда говорил, какие тезисы были произнесены по дням. А мне на десятый день игры кажется, что первый день был сто лет назад, что это прошлая жизнь. И таких примеров много.

Чтобы перестать быть учеником, нужно учителя разобожествить, понять, что это тоже человек, со своими плюсами, минусами, ограничениями. Мне кажется, что через эту процедуру проходили все в ШКП. Я не видел, стараясь от этого уходить, но слышал о длинной череде ситуаций, когда кто-то уходил или свертывал отношения учитель-ученик, или переводил их в какие-то другие, ругался, ссорился. Для меня эта процедура – перехода от отношений учитель-ученик к отношениям партнеров, коллег, каким-то другим – еще не закончена.

После того, как Петр начал строить организацию – он оформил это на “семейной игре” этого года – не ассоциацию, позволяющую кооперироваться и взаимодействовать в рамках свих проектов, собирающихся или не очень в большие программы, а организацию, способную делать большие проекты, соразмерные задаче реорганизации России, у меня осталось двойственное впечатление от этих работ.

С одной стороны, не могу сказать, что я с чем-то не справился или были какие-то провалы – мне кажется, все, что просил Петр, я сделал нормально. С другой стороны, не могу сказать, что я получил огромное удовольствие от этой работы. Я понял, что иметь с Петром деловые отношения – не партнерские и не ученические, а отношения работодатель-исполнитель – мне трудно.

Он говорит, что у меня слабая деловая организационная чакра. Я это понимаю так, что я не вижу и не ловлю многих контекстов, которые, как он считает, должны быть понятны, когда дает часть заданий, пропуская ряд вещей, потому что они очевидны.

ШКП-1 и ШКП-2

Мне кажется, что та конструкция, которая называлась ШКП-1 и которая сложилась тогда, больше не возможна. Та группа людей, которая тогда втянулась, прошла через это и вышла, неповторима. ШКП-2, если будет, будет совсем другим.

Тогда во всем, что делалось, было много романтики: мол, двигайте науку, и родина вас не забудет. Нужно заниматься содержанием, а деньги придут. Хотя этот тезис и сейчас не оспаривается и не отменяется.

Если я правильно понял, то в ШКП не было игры на вылет. То есть это постоянно происходило, но не было ситуации, когда говорили: “В аудитории десять человек и один из вас сегодня будет отчислен. Рейтинг, конкурс, расталкивание локтями – этого не было, хотя может быть, я этого просто не видел, потому что не хотел. Люди уходили сами.

В тех схемах, которые отыгрываются сейчас, например, на конкурсе кадрового резерва, этот конкурентный момент есть. Когда собираются победители этого золотого кадрового резерва, все они, с одной стороны, друг друга ценят, любят и уважают, а с другой стороны, они как пауки в банке: если ты подставишь мягкое пузо, то кто-нибудь в него обязательно вцепится. Может, это дух времени, и надо быть жестким, не подставляться и держать удар. Может, это даже адекватно тем задачам, которые сейчас перед ШКП стоят и которые Петр пытается решать.

В то время можно было позволить себе делать много того, что не давало быстрых и понятных результатов: проводить семинары, два раза в неделю встречаться и обсуждать какие-то замороченные тексты. Если сейчас ШКП будет делаться, то оно, видимо, будет делаться в достаточно жестком организационном виде.

Тот принцип организации учебного процесса, когда человека брали и кидали в реальную работу, я считаю правильным, и он должен быть воспроизведен.

Второй принцип, состоящий в том, что люди должны читать умные книжки и про это разговаривать, я тоже считаю правильным, и он тоже должен быть воспроизведен.

Но в какой форме и как? Я думаю, что форма семинаров, посиделок, неторопливых разговариваний с постукиванием палкой, как это было раньше, не очень возможна. Форма интернет-дискуссий тоже пока не складывается. Регулярно получаю письма с приглашениями поучаствовать в интернет-тусовках по поводу методологии. Скучно безумно. Это не формат, которым передается суть. Потому что многое висит на коммуникативных системах, на элементе активной живой коммуникации и игры. А в текстах все это уходит и теряется. Есть люди, которые получают от этого удовольствие. Для меня это невозможно.

Кто такие были “дядьки” в ШКП-1?

Это были эксперты, которые, во-первых, что-то понимают про методологию, а во-вторых, сами работают в бизнес-проектах, сами являются консультантами. Под их прикрытием работали стажеры. Петр - он там, летает высоко и думает быстро, а “дядьки” они были ближе, возились, объясняли прописные истины, помогали залечивать шишки..

Институт "дядек", я думаю, стоит сохранить и в ШКП-2. Должны это быть теже люди или другие – не готов ответить…Думаю что некоторые из выпускников могли бы выступить в этой роли. И уже выступают. Я знаю, что в близком качестве работают Костя Кошкин и Сергей Козловский.